Одной из них, разумеется, было право на поцелуй, этого следовало ожидать. Второй — было искусство, обычный партнер первой традиции в постели.
Между дворцом и Речными Воротами на юге стояла таверна Озры. Здесь, под благожелательным взором ее давнего владельца, собирались поэты и музыканты Рагозы, а также те, что под прикрытием маски хотели числиться таковыми, пусть всего на одну ночь. Они читали анонимные стихи и пели песни друг другу и тем, кто останавливался послушать у двери, посреди залитой светом факелов круговерти.
В таверне Озры карнавал проходил тише, хотя от этого не становился менее интересным. Маски заставляли их владельцев выступать так, как эти люди никогда бы не рискнули в собственном обличье. Некоторые из самых прославленных мастеров города много лет приходили в эту невзрачную таверну в ночь карнавала, чтобы увидеть, какой отклик вызывают их произведения, лишенные ауры славы и моды.
Результат не всегда доставлял им удовольствие, потому что здесь собирались сложные, искушенные слушатели, и они тоже были в масках.
Иногда случались забавные вещи. До сих пор вспоминают, как лет десять назад один ваджи, переодетый вороной, занял табурет артиста и спел злобный пасквиль против Мазура бен Аврена. Это явно была попытка перевести кампанию против визиря-киндата на новый уровень.
У ваджи был хороший голос, и он даже сносно играл на своем инструменте, но он слишком уж неуклюже отказался от обычного стакана вина для исполнителя, а также не позаботился о том, чтобы снять традиционные сандалии ваджи, скопированные с тех, что Ашар носил в пустыне. С того момента, когда он сел на табурет, все в таверне уже точно знали, кто он такой, и это совершенно лишило пасквиль язвительности.
На следующий год три вороны появились у Озры, и на каждой были надеты сандалии ваджи. Они, однако, выпили в унисон, а затем вместе исполнили песню, и в их выступлении не было никакой святости. На этот раз сатира была направлена против ваджи и имела огромный и надолго запомнившийся успех.
В городе Рагоза ценили ум.
В нем также чтили ритуалы этой ночи, и исполнителю, занявшему сейчас место на табурете между четырех свечей в высоких черных подсвечниках, было гарантировано вежливое внимание. Он хорошо замаскировался: маска гончего пса на все лицо над неприметным одеянием, которое ничего не выдавало. Никто не знал его. Конечно, именно так все и было задумано.
Он уселся без инструмента и окинул взглядом переполненный зал. Озра ди Козари, некогда житель города Эшалау в Халонье, но уже давно обосновавшийся здесь, в Аль-Рассане, наблюдал за ним из-за стойки бара и увидел, как этот человек кого-то заметил. Гончий пес заколебался, потом наклонил голову в знак приветствия. Озра проследил за его взглядом. Тот, к кому было обращено это приветствие, стоял в дверном проеме. Он появился некоторое время назад и держался у самого выхода. Наверное, ему пришлось нагнуться, чтобы войти, из-за ветвистых рогов. Под искусной маской оленя, которая скрывала глаза и верхнюю часть лица, он, кажется, улыбнулся в ответ.
Озра снова повернулся к гончему псу, сидящему в окружении свечей, и стал слушать. Он, собственно говоря, знал, кто это. Поэт начал, обходясь без названия или вступления:
Останемся ли мы еще в Рагозе
Среди цветов весенних тосковать?
Меж белым озера алмазом
И ожерельем голубым реки,
На юг скользящей к морю, словно жемчуг,
Что женщина сквозь пальцы пропускает?
Останемся петь городу хвалу?
Не будем вспоминать, как вспоминаем
Силвенес времени великих львов?
Забудем, как в фонтанах Аль-Фонтаны
Хлебов душистых двадцать тысяч
Съедали рыбки ежедневно.
В Силвенесе халифов,
В фонтанах Аль-Фонтаны.
По таверне пронесся ропот. Было что-то неожиданное в строении стиха и в тоне. Поэт, кем бы он ни был, сделал паузу и отпил вина из бокала, стоящего у его локтя. Он снова огляделся, ожидая тишины, потом продолжил:
Останемся ли мы здесь любоваться
Слоновой кости хрупкой красотой?
Нам все равно,
Что станет с Аль-Рассаном,
Возлюбленным и неба, и Ашара?
С Силвенесом прекрасным что же стало?
Где мудрые его учителя?
Где девушки, танцующие страстно,
Где музыка в миндальных рощах?
Где тот дворец, откуда выводили
Войска на битву славные халифы?
Какие звери нынче бродят
Среди разрушенных колонн?
Там в лунном свете волки воют.
Снова раздался ропот, быстро умолкший, так как на этот раз поэт не сделал паузы:
Спросите у суровых стен Картады,
В Силвенесе что нынче происходит,
Об Аль-Рассане здесь спроси, в Рагозе,
Спроси у нас, меж озером и морем,
Как мы страдаем от затменья звезд.
И у реки спроси, и у вина,
Которое сегодня льется между
Небесными огнями и земными.
Поэт закончил. Он поднялся без поклона и сошел с возвышения. Однако ему не удалось избежать аплодисментов, в которых выражалось искреннее восхищение, а также задумчивых взглядов, которыми его провожали до стойки бара.
Озра, также следуя традиции, поднес ему бокал своего лучшего белого вина. Обычно в такой момент он отпускал остроумное замечание, но на этот раз не смог ничего придумать.
«И у реки спроси, и у вина, которое сегодня льется…»
Озру ди Козари редко трогали стихи, прочитанные или спетые в его таверне, но в том, что он только услышал, было нечто особое… Человек в маске гончего пса поднял бокал и отсалютовал ему, перед тем как выпить. Не слишком удивившись, Озра заметил в этот момент, что олень прошел в зал и стоит рядом с ними. Гончий пес повернулся и посмотрел на него. Они были одного роста, эти двое, хотя из-за рогов олень казался выше.
Очень тихо, так что Озра ди Козари был почти уверен, что, кроме него, никто этого не услышал, олень с ветвистыми рогами спросил:
— Возлюбленный Ашара?
Поэт тихо рассмеялся.
— А, ладно. Что я, по-вашему, должен был делать?
Озра не понял, но он и не надеялся понять.
Второй сказал:
— Именно то, что сделал, наверное. — Его глаза полностью скрывала маска. — Это было очень мило. Мрачные мысли во время карнавала.
— Знаю. — Гончий пес заколебался. — Мой опыт подсказывает, что в карнавале есть и мрачная сторона.
— Мой тоже.
— Мы ваши стихи тоже услышим?
— Не думаю. То, что я только что слышал, внушило мне чувство смирения.
Гончий пес наклонил голову.
— Вы слишком снисходительны. Наслаждаетесь этой ночью?
— Приятное начало. Насколько я понимаю, она только началась.
— Для некоторых.
— Не для вас? Разве вы не пойдете бродить по улицам? Вместе со мной?
Снова недолгое колебание.
— Спасибо, нет. Я еще немного выпью доброго вина Озры и послушаю стихи и музыку, а потом лягу спать.
— Мы сегодня ожидаем появления ворон?
Гончий пес снова рассмеялся.
— Вы об этом слышали? Мы никогда ничего не ждем от карнавала, и поэтому, надеюсь, не испытаем ни разочарования, ни большого удивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
Между дворцом и Речными Воротами на юге стояла таверна Озры. Здесь, под благожелательным взором ее давнего владельца, собирались поэты и музыканты Рагозы, а также те, что под прикрытием маски хотели числиться таковыми, пусть всего на одну ночь. Они читали анонимные стихи и пели песни друг другу и тем, кто останавливался послушать у двери, посреди залитой светом факелов круговерти.
В таверне Озры карнавал проходил тише, хотя от этого не становился менее интересным. Маски заставляли их владельцев выступать так, как эти люди никогда бы не рискнули в собственном обличье. Некоторые из самых прославленных мастеров города много лет приходили в эту невзрачную таверну в ночь карнавала, чтобы увидеть, какой отклик вызывают их произведения, лишенные ауры славы и моды.
Результат не всегда доставлял им удовольствие, потому что здесь собирались сложные, искушенные слушатели, и они тоже были в масках.
Иногда случались забавные вещи. До сих пор вспоминают, как лет десять назад один ваджи, переодетый вороной, занял табурет артиста и спел злобный пасквиль против Мазура бен Аврена. Это явно была попытка перевести кампанию против визиря-киндата на новый уровень.
У ваджи был хороший голос, и он даже сносно играл на своем инструменте, но он слишком уж неуклюже отказался от обычного стакана вина для исполнителя, а также не позаботился о том, чтобы снять традиционные сандалии ваджи, скопированные с тех, что Ашар носил в пустыне. С того момента, когда он сел на табурет, все в таверне уже точно знали, кто он такой, и это совершенно лишило пасквиль язвительности.
На следующий год три вороны появились у Озры, и на каждой были надеты сандалии ваджи. Они, однако, выпили в унисон, а затем вместе исполнили песню, и в их выступлении не было никакой святости. На этот раз сатира была направлена против ваджи и имела огромный и надолго запомнившийся успех.
В городе Рагоза ценили ум.
В нем также чтили ритуалы этой ночи, и исполнителю, занявшему сейчас место на табурете между четырех свечей в высоких черных подсвечниках, было гарантировано вежливое внимание. Он хорошо замаскировался: маска гончего пса на все лицо над неприметным одеянием, которое ничего не выдавало. Никто не знал его. Конечно, именно так все и было задумано.
Он уселся без инструмента и окинул взглядом переполненный зал. Озра ди Козари, некогда житель города Эшалау в Халонье, но уже давно обосновавшийся здесь, в Аль-Рассане, наблюдал за ним из-за стойки бара и увидел, как этот человек кого-то заметил. Гончий пес заколебался, потом наклонил голову в знак приветствия. Озра проследил за его взглядом. Тот, к кому было обращено это приветствие, стоял в дверном проеме. Он появился некоторое время назад и держался у самого выхода. Наверное, ему пришлось нагнуться, чтобы войти, из-за ветвистых рогов. Под искусной маской оленя, которая скрывала глаза и верхнюю часть лица, он, кажется, улыбнулся в ответ.
Озра снова повернулся к гончему псу, сидящему в окружении свечей, и стал слушать. Он, собственно говоря, знал, кто это. Поэт начал, обходясь без названия или вступления:
Останемся ли мы еще в Рагозе
Среди цветов весенних тосковать?
Меж белым озера алмазом
И ожерельем голубым реки,
На юг скользящей к морю, словно жемчуг,
Что женщина сквозь пальцы пропускает?
Останемся петь городу хвалу?
Не будем вспоминать, как вспоминаем
Силвенес времени великих львов?
Забудем, как в фонтанах Аль-Фонтаны
Хлебов душистых двадцать тысяч
Съедали рыбки ежедневно.
В Силвенесе халифов,
В фонтанах Аль-Фонтаны.
По таверне пронесся ропот. Было что-то неожиданное в строении стиха и в тоне. Поэт, кем бы он ни был, сделал паузу и отпил вина из бокала, стоящего у его локтя. Он снова огляделся, ожидая тишины, потом продолжил:
Останемся ли мы здесь любоваться
Слоновой кости хрупкой красотой?
Нам все равно,
Что станет с Аль-Рассаном,
Возлюбленным и неба, и Ашара?
С Силвенесом прекрасным что же стало?
Где мудрые его учителя?
Где девушки, танцующие страстно,
Где музыка в миндальных рощах?
Где тот дворец, откуда выводили
Войска на битву славные халифы?
Какие звери нынче бродят
Среди разрушенных колонн?
Там в лунном свете волки воют.
Снова раздался ропот, быстро умолкший, так как на этот раз поэт не сделал паузы:
Спросите у суровых стен Картады,
В Силвенесе что нынче происходит,
Об Аль-Рассане здесь спроси, в Рагозе,
Спроси у нас, меж озером и морем,
Как мы страдаем от затменья звезд.
И у реки спроси, и у вина,
Которое сегодня льется между
Небесными огнями и земными.
Поэт закончил. Он поднялся без поклона и сошел с возвышения. Однако ему не удалось избежать аплодисментов, в которых выражалось искреннее восхищение, а также задумчивых взглядов, которыми его провожали до стойки бара.
Озра, также следуя традиции, поднес ему бокал своего лучшего белого вина. Обычно в такой момент он отпускал остроумное замечание, но на этот раз не смог ничего придумать.
«И у реки спроси, и у вина, которое сегодня льется…»
Озру ди Козари редко трогали стихи, прочитанные или спетые в его таверне, но в том, что он только услышал, было нечто особое… Человек в маске гончего пса поднял бокал и отсалютовал ему, перед тем как выпить. Не слишком удивившись, Озра заметил в этот момент, что олень прошел в зал и стоит рядом с ними. Гончий пес повернулся и посмотрел на него. Они были одного роста, эти двое, хотя из-за рогов олень казался выше.
Очень тихо, так что Озра ди Козари был почти уверен, что, кроме него, никто этого не услышал, олень с ветвистыми рогами спросил:
— Возлюбленный Ашара?
Поэт тихо рассмеялся.
— А, ладно. Что я, по-вашему, должен был делать?
Озра не понял, но он и не надеялся понять.
Второй сказал:
— Именно то, что сделал, наверное. — Его глаза полностью скрывала маска. — Это было очень мило. Мрачные мысли во время карнавала.
— Знаю. — Гончий пес заколебался. — Мой опыт подсказывает, что в карнавале есть и мрачная сторона.
— Мой тоже.
— Мы ваши стихи тоже услышим?
— Не думаю. То, что я только что слышал, внушило мне чувство смирения.
Гончий пес наклонил голову.
— Вы слишком снисходительны. Наслаждаетесь этой ночью?
— Приятное начало. Насколько я понимаю, она только началась.
— Для некоторых.
— Не для вас? Разве вы не пойдете бродить по улицам? Вместе со мной?
Снова недолгое колебание.
— Спасибо, нет. Я еще немного выпью доброго вина Озры и послушаю стихи и музыку, а потом лягу спать.
— Мы сегодня ожидаем появления ворон?
Гончий пес снова рассмеялся.
— Вы об этом слышали? Мы никогда ничего не ждем от карнавала, и поэтому, надеюсь, не испытаем ни разочарования, ни большого удивления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160