Не без горечи он вспомнил о своих прежних пробежках и восхождениях в горы, после чего надел сухие брюки и безучастно зашнуровал свои прогулочные ботинки.
У камина, в сухой одежде, он почувствовал себя гораздо лучше и принялся вынимать из рюкзака продукты. Сахар намок, и Ривен положил его у плиты. Свой ореховый посох он пристроил у камина, подтащил поближе к огню деревянную скамейку с высокой спинкой и сел.
И что теперь?
На глаза опять попалась машинка. Ривен выругался. Эта чертова писанина все еще там. Ладно, он ее сожжет потом. Может быть.
Он окинул взглядом комнату. Теперь ничто не указывало на то, что она вообще была. Жила. Кроме могилы в Портри и, возможно, пятен крови на камнях Сгарр Дига — Алой Горы. Впрочем, дожди и снега давно уже смыли кровь.
И теперь ничего не осталось.
Это несправедливо. Просто несправедливо.
Он взял посох и вышел из дома; там его встретило суровое море и свинцовое небо, и волны с шипеньем набегали на гальку.
Он принялся собирать всякую всячину, выброшенную на берег прибоем, отчасти — в силу привычки, отчасти — затем, чтобы отвлечься от мрачных раздумий. Прошлой ночью был шторм, и добыча выдалась богатой. Неизбежные садки для рыбы, обрывки лески, пластиковая бутылка, несколько обтесанных деревяшек и дохлый тюлень. Серый тюлень; у него было срезано полголовы, так что с одной стороны на Ривена глядел мертвый все еще влажный глаз, — карий, — а с другой щерился оголенный череп. Должно быть, задело винтом. Он пнул тюленя, туша грузно перевалилась со спины на брюхо.
По привычке Ривен сложил добычу у дома. На северной стороне не было окон. Ветер легонько дернул его за бороду. Ривен машинально поскреб пятерней подбородок.
Он тщательно вычистил домик, подмел и протер влажной тряпкой каменный пол, вынес проветрить постельное белье и подушки. Торфа здесь более чем достаточно, до конца зимы хватит с избытком, — дом пустовал давно. В воде недостатка нет, поблизости протекает ручей, надо только немного подняться вверх по течению, куда не доходит прилив. Единственное, с чем могут возникнуть проблемы, — так это с едой, как всегда было в Кемасанари. Здесь, правда, есть неплохой погреб с большой морозильной камерой, подключенной прямо к генератору, но за долгие месяцы, пока дом простоял заброшенным, агрегат этот пришел в негодность. Ривену пришлось повозиться, перебрать двигатель генератора и привести его в более-менее божеский вид, после чего двигатель весело забубнил.
Всю ночь и на рассвете в долине вопили олени-самцы. Древний, первозданный клич. Глядя в пламя очага, повернувшись спиной ко тьме снаружи, Ривен слушал их вопли, словно какой-то пещерный житель на заре истории, пережидающий зиму.
Берег моря в том месте, где стоял домик, был крутым и каменистым; зимой дорога к Лох-Корайску и Гленбриттлу была просто жуткой, особенно у Крутой Пади, которая и в лучшее время года представляла опасность для путников. Ривен принялся заново знакомиться с этим местом, взбираясь на обломки скал и утесы, что нависали над пенящимся морем — насупленные и суровые, дозорные Квиллин. Большей частью он шел по оленьим тропам, иногда — на четвереньках, карабкаясь по каменным выступам, заросшим вереском. С вершины утеса высоко над головой Ривена взмыл в небо орел; перья на его крыльях растопырены, точно пальцы.
Потом, когда силы его уже были на исходе, Ривен остановился и постоял, привалившись к заросшему мхом валуну, пока огонь в ногах у него не унялся и он не смог идти дальше. Он пытался заставить себя быть сильным и делал это, может быть, излишне жестко, не позволяя себе никакой, даже маленькой, слабости. Он измотал себя до предела, но зато получил вознаграждение — забвение, — как только в тот вечер его голова прикоснулась к подушке. Он твердо решил продолжать в том же духе, не давая себе послабления. С каким-то садистским удовлетворением он специально выбирал самые сложные маршруты вдоль каменистого берега и предгорьям.
На следующий день он пошел к Лох-Корайску и увидел в озере выдру. Ее темная голова то погружалась в воду, то выступала из нее, и сначала он принял ее за тюленя, но потом разглядел в цепких лапках буек, оставленный рыбаками, и остановился понаблюдать. Зверюшка утягивала буек под воду, потом разжимала лапки, и он выпрыгивал на поверхность. Выдра забавлялась буйками, снова и снова, в каком-нибудь десятке ярдов от каменистого берега. Ривен смотрел на эту картину безлюдного горного озера с забавляющейся выдрой как зачарованный, и пошел домой, только когда совсем проголодался.
Чтобы как-то поправить плачевную ситуацию с едой, Ривен разыскал в чулане свою винтовку 22 калибра и отправился поохотиться. Побродив по долине с полчаса, он наткнулся на куропаток и подстрелил двух, а затем еще зайца; потом погода испортилась, и Ривену пришлось вернуться. Дома он общипал, освежевал и выпотрошил свою добычу, причем проделал все это едва ли не с удовольствием. Он давно уже не использовал это свое умение — не было случая. Он припомнил промозглые биваки в Дартмуре, как они там пытались зажарить тощего зайца на жалком костре. Навыки выживания, так это называлось. Всем была противна такая игра в выживание, но, как это обычно бывает в армии, потом, за пивком в столовой, об этом было приятно вспомнить.
Он прервал на мгновение свою кровавую работу у раковины, ощутив внезапную боль одиночества. И не только из-за Дженни. Он понял вдруг, что тоскует по своей юности. Юность! Он громко фыркнул. И юность давно ушла, и до пенсии еще далековато, но ощущение старости появилось. Он запихал почти всю добычу в морозильную камеру и принялся колдовать над бульоном из потрохов. Во время работы Ривен тихонько насвистывал, а потом ветер снаружи стих, и он вскинул голову. Ветер больше не громыхал по долине. Снаружи теперь доносились только легкие вздохи моря: его любимая колыбельная. Тихий плеск волн и пыхтение маленького дизельного генератора. Ривен прислушался к тишине — кто-то невидимый и бесшумный стоял у него за спиной. Он резко обернулся, — руки в крови зайца и куропаток, — но за спиной была только стена с дверью и шипение огня в очаге. Генератор вел свой приглушенный монолог; море тихонько вздыхало.
Но ведь что-то его заставило обернуться.
Он поспешно отошел от раковины и схватил свой ореховый посох, продолжая прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.
А потом генератор умолк.
У Ривена перехватило дыхание, когда свет в кухне стал меркнуть и, наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн, набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
У камина, в сухой одежде, он почувствовал себя гораздо лучше и принялся вынимать из рюкзака продукты. Сахар намок, и Ривен положил его у плиты. Свой ореховый посох он пристроил у камина, подтащил поближе к огню деревянную скамейку с высокой спинкой и сел.
И что теперь?
На глаза опять попалась машинка. Ривен выругался. Эта чертова писанина все еще там. Ладно, он ее сожжет потом. Может быть.
Он окинул взглядом комнату. Теперь ничто не указывало на то, что она вообще была. Жила. Кроме могилы в Портри и, возможно, пятен крови на камнях Сгарр Дига — Алой Горы. Впрочем, дожди и снега давно уже смыли кровь.
И теперь ничего не осталось.
Это несправедливо. Просто несправедливо.
Он взял посох и вышел из дома; там его встретило суровое море и свинцовое небо, и волны с шипеньем набегали на гальку.
Он принялся собирать всякую всячину, выброшенную на берег прибоем, отчасти — в силу привычки, отчасти — затем, чтобы отвлечься от мрачных раздумий. Прошлой ночью был шторм, и добыча выдалась богатой. Неизбежные садки для рыбы, обрывки лески, пластиковая бутылка, несколько обтесанных деревяшек и дохлый тюлень. Серый тюлень; у него было срезано полголовы, так что с одной стороны на Ривена глядел мертвый все еще влажный глаз, — карий, — а с другой щерился оголенный череп. Должно быть, задело винтом. Он пнул тюленя, туша грузно перевалилась со спины на брюхо.
По привычке Ривен сложил добычу у дома. На северной стороне не было окон. Ветер легонько дернул его за бороду. Ривен машинально поскреб пятерней подбородок.
Он тщательно вычистил домик, подмел и протер влажной тряпкой каменный пол, вынес проветрить постельное белье и подушки. Торфа здесь более чем достаточно, до конца зимы хватит с избытком, — дом пустовал давно. В воде недостатка нет, поблизости протекает ручей, надо только немного подняться вверх по течению, куда не доходит прилив. Единственное, с чем могут возникнуть проблемы, — так это с едой, как всегда было в Кемасанари. Здесь, правда, есть неплохой погреб с большой морозильной камерой, подключенной прямо к генератору, но за долгие месяцы, пока дом простоял заброшенным, агрегат этот пришел в негодность. Ривену пришлось повозиться, перебрать двигатель генератора и привести его в более-менее божеский вид, после чего двигатель весело забубнил.
Всю ночь и на рассвете в долине вопили олени-самцы. Древний, первозданный клич. Глядя в пламя очага, повернувшись спиной ко тьме снаружи, Ривен слушал их вопли, словно какой-то пещерный житель на заре истории, пережидающий зиму.
Берег моря в том месте, где стоял домик, был крутым и каменистым; зимой дорога к Лох-Корайску и Гленбриттлу была просто жуткой, особенно у Крутой Пади, которая и в лучшее время года представляла опасность для путников. Ривен принялся заново знакомиться с этим местом, взбираясь на обломки скал и утесы, что нависали над пенящимся морем — насупленные и суровые, дозорные Квиллин. Большей частью он шел по оленьим тропам, иногда — на четвереньках, карабкаясь по каменным выступам, заросшим вереском. С вершины утеса высоко над головой Ривена взмыл в небо орел; перья на его крыльях растопырены, точно пальцы.
Потом, когда силы его уже были на исходе, Ривен остановился и постоял, привалившись к заросшему мхом валуну, пока огонь в ногах у него не унялся и он не смог идти дальше. Он пытался заставить себя быть сильным и делал это, может быть, излишне жестко, не позволяя себе никакой, даже маленькой, слабости. Он измотал себя до предела, но зато получил вознаграждение — забвение, — как только в тот вечер его голова прикоснулась к подушке. Он твердо решил продолжать в том же духе, не давая себе послабления. С каким-то садистским удовлетворением он специально выбирал самые сложные маршруты вдоль каменистого берега и предгорьям.
На следующий день он пошел к Лох-Корайску и увидел в озере выдру. Ее темная голова то погружалась в воду, то выступала из нее, и сначала он принял ее за тюленя, но потом разглядел в цепких лапках буек, оставленный рыбаками, и остановился понаблюдать. Зверюшка утягивала буек под воду, потом разжимала лапки, и он выпрыгивал на поверхность. Выдра забавлялась буйками, снова и снова, в каком-нибудь десятке ярдов от каменистого берега. Ривен смотрел на эту картину безлюдного горного озера с забавляющейся выдрой как зачарованный, и пошел домой, только когда совсем проголодался.
Чтобы как-то поправить плачевную ситуацию с едой, Ривен разыскал в чулане свою винтовку 22 калибра и отправился поохотиться. Побродив по долине с полчаса, он наткнулся на куропаток и подстрелил двух, а затем еще зайца; потом погода испортилась, и Ривену пришлось вернуться. Дома он общипал, освежевал и выпотрошил свою добычу, причем проделал все это едва ли не с удовольствием. Он давно уже не использовал это свое умение — не было случая. Он припомнил промозглые биваки в Дартмуре, как они там пытались зажарить тощего зайца на жалком костре. Навыки выживания, так это называлось. Всем была противна такая игра в выживание, но, как это обычно бывает в армии, потом, за пивком в столовой, об этом было приятно вспомнить.
Он прервал на мгновение свою кровавую работу у раковины, ощутив внезапную боль одиночества. И не только из-за Дженни. Он понял вдруг, что тоскует по своей юности. Юность! Он громко фыркнул. И юность давно ушла, и до пенсии еще далековато, но ощущение старости появилось. Он запихал почти всю добычу в морозильную камеру и принялся колдовать над бульоном из потрохов. Во время работы Ривен тихонько насвистывал, а потом ветер снаружи стих, и он вскинул голову. Ветер больше не громыхал по долине. Снаружи теперь доносились только легкие вздохи моря: его любимая колыбельная. Тихий плеск волн и пыхтение маленького дизельного генератора. Ривен прислушался к тишине — кто-то невидимый и бесшумный стоял у него за спиной. Он резко обернулся, — руки в крови зайца и куропаток, — но за спиной была только стена с дверью и шипение огня в очаге. Генератор вел свой приглушенный монолог; море тихонько вздыхало.
Но ведь что-то его заставило обернуться.
Он поспешно отошел от раковины и схватил свой ореховый посох, продолжая прислушиваться. Ничего. Только обычные звуки ночи. Где-то вскрикнул кроншнеп, пролетел под окнами и умчался прочь.
А потом генератор умолк.
У Ривена перехватило дыхание, когда свет в кухне стал меркнуть и, наконец, погас совсем. Теперь единственным освещением было шафрановое сияние огня камина. Все затихло, осталось только два звука: плеск волн, набегающих на берег, и потрескивание огня в камине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120