Следовательно…
— Мы не знаем, какое он совершил действие, — покачал головой Диксон, поскольку действие было мысленным.
— Ч-черт, — сказал я.
* * *
Для тех читателей, кто не знаком с предыдущими главами моей «Истории Израиля», напомню: каждый наш поступок рождает Вселенную. Каждый миг мы выбираем: выпить кофе или чаю, закурить или нет, двинуть обидчика в ухо или проглотить обиду… Если вы наливаете себе стакан чаю, то мир немедленно раздваивается, и в нем появляется альтернативная реальность, где вы налили себе не чай, а кофе. В течение жизни человек создает миллиарды альтернативных миров — каждым своим поступком, каждой своей мыслью. Стратификаторы Лоренсона, стоящие в институтах альтернативной истории, способны отследить любую созданную альтернативу и позволить каждому человеку поглядеть на мир, каким он мог бы стать. Иногда машины дают сбой по вине оператора или самого клиента, — и тогда нам, историкам, приходится вызволять бедолагу из той альтернативной реальности, куда он по злому умыслу или по глупости угодил. Но для этого нужно знать, где и когда произошла развилка, и главное — как именно стал развиваться мир.
А если клиент лишь задумал некое действие, но не совершил ничего? Тогда возникает альтернативный мир, в котором задуманное действие все-таки оказывается осуществленным. И как, скажите на милость, извлечь клиента из этой, созданной им, альтернативы, если никто пока не научился читать мысли?
Могут помочь только логика, интуиция и опыт. А какая логика после банкета?
* * *
Пришлось положиться на интуицию, но главное — на опыт. Если бы вы знали, сколько человек желали на моей памяти поглазеть на Христа, въезжающего верхом на осле в святой город Иерусалим! Практически все совершали одинаковые поступки, создавая альтернативные миры, похожие друг на друга, как капли воды: они пытались темной ночью снять беднягу Иисуса с креста, чтобы сын Божий не мучился зря за грехи человечества. Все равно, мол, грешили, грешим и будем грешить, так что ж страдать попусту?
Я понимал, конечно, что эту вероятность Диксон с коллегами проверили в первую очередь. Нет, такой альтернативы в жизни Кристофера Барбинеля не существовало. И выйти на мир, созданный Барбинелем на самом деле, было почти невозможно, ибо он только задумал его, а осуществилась, естественно, иная альтернатива.
Опыт не помог, оставалась только интуиция.
Интуиция лучше всего проявляет себя, если крепко уснуть — вот тогда-то является сон, который и открывает вам истину. Менделееву интуиция открыла во сне, как построить периодическую систему элементов.
— Дайте-ка мне подушку и притащите в операторскую диван, — сказал я Диксону, и он, вероятно, решил, что я спятил. Но профессор получил четкие указания от своего начальства оказывать израильскому историку полное содействие, и потому десять минут спустя я уже лежал на мягком диване, датчики, прилепленные к затылку, мешали расслабиться, но еще через четверть часа принятое мной снотворное оказало свое действие, и я уснул, призывая интуицию не обмануть меня, ибо в противоположном случае я мог и до конца жизни не выбраться назад из какой-нибудь паршивой и никому не нужной альтернативы.
* * *
И приснилось мне, что молодой человек с густой рыжей шевелюрой и короткой бородкой столь же воинственно-рыжего цвета вовсе не встречал Иисуса у Львиных ворот святого города Иерусалима. Напротив, весь народ стремился увидеть странного проповедника и послушать его, а Барбинель в это время подходил к дворцу Пятого прокуратора Иудеи, римского всадника Понтия Пилата.
— У меня важное известие для господина прокуратора, — сказал Барбинель начальнику дворцовой стражи, центуриону Левкиппу.
Левкипп с подозрением оглядел посетителя, одетого по последней римской моде, и спросил отрывисто:
— Имя? Звание? Какое известие?
— Октавиан Август, — сказал Барбинель, не поперхнувшись. — Римский всадник. А известие — только для ушей прокуратора.
— Обыскать, — приказал Левкипп. Барбинель придал лицу выражение крайнего возмущения, но вынужден был подчиниться произволу властей. Оружия при нем не было, а то, что именно в этот момент мир разветвился, бедняга Левкипп так никогда и не узнал.
— Сопроводите, — приказал центурион двум легионерам, и Барбинель вступил под сень больших арочных ворот. Лестница оказалась крутой и неудобной, тога путалась в ногах, а меч легионера, шедшего впереди, казалось, вот-вот ударит по колену.
Пилат возлежал под большой смоковницей и читал написанный корявым почерком донос некоего Иуды Искариота на некоего проповедника, смущающего народ Иудеи. Барбинель подошел ближе и преклонил колено.
Пилат поднял на посетителя туманный взгляд.
— Из Рима? — спросил он. — Есть письмо от цезаря?
Барбинель наклонил голову.
— Да, прокуратор. Письмо, предостерегающее тебя от ошибки, которую ты можешь совершить…
Надо сказать, что интуиция, особенно если она разыгрывается во сне, имеет и свои отрицательные свойства. Я, как вы понимаете, настроился послушать, о чем собирался Барбинель предупреждать Понтия Пилата, но розовый туман в белую крапинку, который обычно снится мне по три раза за ночь, вполз на террасу, накрыл сначала смоковницу, потом прокуратора, а вслед за тем и меня с Барбинелем, и я уснул окончательно — без сновидений, а утром меня разбудил профессор Диксон. Рядом с ним стоял вернувшийся из Тель-Авива директор института, и взгляды обоих ученых требовали, чтобы я дал полный отчет о своих действиях.
Я попросил унести из операторской диван и подушку, как расслабляющие факторы, и только после этого сказал:
— Барбинель явился к Пилату.
— Этот вариант мы просчитывали, — заявил Диксон. — Пустой номер. Слишком много альтернатив. Мы не знаем содержание беседы, если она вообще имела место.
— Барбинель принес Пилату послание императора, написанное, естественно, самим Барбинелем. Подпись и печать — подделки. В письме сказано…
Я замолчал.
— Ну? — нетерпеливо спросил профессор Диксон.
Интуиция наконец-то подала голос из глубины подсознания, и я сказал:
— Император повелевал прокуратору Иудеи помиловать и отпустить на волю проповедника по имени Иисус из Нацерета, если этого проповедника Синедрион приговорит к смерти.
Профессор посмотрел на директора, директор — на профессора, а потом оба уставились на меня.
— Ну, и что тут такого? — попытался я спасти реноме своей интуиции. Барбинель хотел, чтобы Иисус дожил до ста двадцати. В Иудее так принято.
— Чепуха, — сказал профессор Диксон. — Такая альтернатива не может существовать.
— Могу я в этом убедиться? — спросил я. — Иначе моя интуиция не даст мне покоя, и я буду страдать бессонницей.
Директор кивнул и повернулся ко мне спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
— Мы не знаем, какое он совершил действие, — покачал головой Диксон, поскольку действие было мысленным.
— Ч-черт, — сказал я.
* * *
Для тех читателей, кто не знаком с предыдущими главами моей «Истории Израиля», напомню: каждый наш поступок рождает Вселенную. Каждый миг мы выбираем: выпить кофе или чаю, закурить или нет, двинуть обидчика в ухо или проглотить обиду… Если вы наливаете себе стакан чаю, то мир немедленно раздваивается, и в нем появляется альтернативная реальность, где вы налили себе не чай, а кофе. В течение жизни человек создает миллиарды альтернативных миров — каждым своим поступком, каждой своей мыслью. Стратификаторы Лоренсона, стоящие в институтах альтернативной истории, способны отследить любую созданную альтернативу и позволить каждому человеку поглядеть на мир, каким он мог бы стать. Иногда машины дают сбой по вине оператора или самого клиента, — и тогда нам, историкам, приходится вызволять бедолагу из той альтернативной реальности, куда он по злому умыслу или по глупости угодил. Но для этого нужно знать, где и когда произошла развилка, и главное — как именно стал развиваться мир.
А если клиент лишь задумал некое действие, но не совершил ничего? Тогда возникает альтернативный мир, в котором задуманное действие все-таки оказывается осуществленным. И как, скажите на милость, извлечь клиента из этой, созданной им, альтернативы, если никто пока не научился читать мысли?
Могут помочь только логика, интуиция и опыт. А какая логика после банкета?
* * *
Пришлось положиться на интуицию, но главное — на опыт. Если бы вы знали, сколько человек желали на моей памяти поглазеть на Христа, въезжающего верхом на осле в святой город Иерусалим! Практически все совершали одинаковые поступки, создавая альтернативные миры, похожие друг на друга, как капли воды: они пытались темной ночью снять беднягу Иисуса с креста, чтобы сын Божий не мучился зря за грехи человечества. Все равно, мол, грешили, грешим и будем грешить, так что ж страдать попусту?
Я понимал, конечно, что эту вероятность Диксон с коллегами проверили в первую очередь. Нет, такой альтернативы в жизни Кристофера Барбинеля не существовало. И выйти на мир, созданный Барбинелем на самом деле, было почти невозможно, ибо он только задумал его, а осуществилась, естественно, иная альтернатива.
Опыт не помог, оставалась только интуиция.
Интуиция лучше всего проявляет себя, если крепко уснуть — вот тогда-то является сон, который и открывает вам истину. Менделееву интуиция открыла во сне, как построить периодическую систему элементов.
— Дайте-ка мне подушку и притащите в операторскую диван, — сказал я Диксону, и он, вероятно, решил, что я спятил. Но профессор получил четкие указания от своего начальства оказывать израильскому историку полное содействие, и потому десять минут спустя я уже лежал на мягком диване, датчики, прилепленные к затылку, мешали расслабиться, но еще через четверть часа принятое мной снотворное оказало свое действие, и я уснул, призывая интуицию не обмануть меня, ибо в противоположном случае я мог и до конца жизни не выбраться назад из какой-нибудь паршивой и никому не нужной альтернативы.
* * *
И приснилось мне, что молодой человек с густой рыжей шевелюрой и короткой бородкой столь же воинственно-рыжего цвета вовсе не встречал Иисуса у Львиных ворот святого города Иерусалима. Напротив, весь народ стремился увидеть странного проповедника и послушать его, а Барбинель в это время подходил к дворцу Пятого прокуратора Иудеи, римского всадника Понтия Пилата.
— У меня важное известие для господина прокуратора, — сказал Барбинель начальнику дворцовой стражи, центуриону Левкиппу.
Левкипп с подозрением оглядел посетителя, одетого по последней римской моде, и спросил отрывисто:
— Имя? Звание? Какое известие?
— Октавиан Август, — сказал Барбинель, не поперхнувшись. — Римский всадник. А известие — только для ушей прокуратора.
— Обыскать, — приказал Левкипп. Барбинель придал лицу выражение крайнего возмущения, но вынужден был подчиниться произволу властей. Оружия при нем не было, а то, что именно в этот момент мир разветвился, бедняга Левкипп так никогда и не узнал.
— Сопроводите, — приказал центурион двум легионерам, и Барбинель вступил под сень больших арочных ворот. Лестница оказалась крутой и неудобной, тога путалась в ногах, а меч легионера, шедшего впереди, казалось, вот-вот ударит по колену.
Пилат возлежал под большой смоковницей и читал написанный корявым почерком донос некоего Иуды Искариота на некоего проповедника, смущающего народ Иудеи. Барбинель подошел ближе и преклонил колено.
Пилат поднял на посетителя туманный взгляд.
— Из Рима? — спросил он. — Есть письмо от цезаря?
Барбинель наклонил голову.
— Да, прокуратор. Письмо, предостерегающее тебя от ошибки, которую ты можешь совершить…
Надо сказать, что интуиция, особенно если она разыгрывается во сне, имеет и свои отрицательные свойства. Я, как вы понимаете, настроился послушать, о чем собирался Барбинель предупреждать Понтия Пилата, но розовый туман в белую крапинку, который обычно снится мне по три раза за ночь, вполз на террасу, накрыл сначала смоковницу, потом прокуратора, а вслед за тем и меня с Барбинелем, и я уснул окончательно — без сновидений, а утром меня разбудил профессор Диксон. Рядом с ним стоял вернувшийся из Тель-Авива директор института, и взгляды обоих ученых требовали, чтобы я дал полный отчет о своих действиях.
Я попросил унести из операторской диван и подушку, как расслабляющие факторы, и только после этого сказал:
— Барбинель явился к Пилату.
— Этот вариант мы просчитывали, — заявил Диксон. — Пустой номер. Слишком много альтернатив. Мы не знаем содержание беседы, если она вообще имела место.
— Барбинель принес Пилату послание императора, написанное, естественно, самим Барбинелем. Подпись и печать — подделки. В письме сказано…
Я замолчал.
— Ну? — нетерпеливо спросил профессор Диксон.
Интуиция наконец-то подала голос из глубины подсознания, и я сказал:
— Император повелевал прокуратору Иудеи помиловать и отпустить на волю проповедника по имени Иисус из Нацерета, если этого проповедника Синедрион приговорит к смерти.
Профессор посмотрел на директора, директор — на профессора, а потом оба уставились на меня.
— Ну, и что тут такого? — попытался я спасти реноме своей интуиции. Барбинель хотел, чтобы Иисус дожил до ста двадцати. В Иудее так принято.
— Чепуха, — сказал профессор Диксон. — Такая альтернатива не может существовать.
— Могу я в этом убедиться? — спросил я. — Иначе моя интуиция не даст мне покоя, и я буду страдать бессонницей.
Директор кивнул и повернулся ко мне спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109