Абрам и Степан Игнатьевич уже не дрались, а, обнявшись, горько плакали и наперебой рассказывали друг другу о своей горькой судьбе.
— Эх, было бы, бля, бабло!.. — сокрушаясь, булькал Степан Игнатьевич. — По-другому было бы…
— Ни хера, хоть ты сдохни, — хрипел в ответ Абрам.
Ах как часто люди ведут себя безрассудно, неосмотрительно и глупо. «Ах, зачем глупо, неосмотрительно и безрассудно мы вели себя?» — стонут они, когда в большинстве случаев все-таки приходится расплачиваться за свою неосмотрительность, глупость и безрассудство..,
Предупреждали, предупреждали: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…»
Окружающий мир дрогнул и поплыл перед моими глазами. Мне показалось вдруг, что нет никаких Абрамов и Степанов Игнатьевичей. Два обнявшихся силуэта заколыхались, как туманные китайские драконы, и слились в один большой и двухголовый. Я засмеялся и, прогоняя видение, замотал головой с такой силой, что едва не потерял равновесие и не рухнул на пол.
— Нет в жизни счастья, — всхлипывал Абрам. — Ну нет, и все. Вот веришь, готов обменяться судьбой с первым встречным забулдыгой. Хоть вот с тобой… Да ты не обижайся, не обижайся… Только кто согласится? Никто… Потому что я сам забулдыга, да еще какой…
Тяжесть этих слов больно отозвалась в моем сердце, и мне стало так тоскливо, что я снова упал под стол.
— Веришь, — сказал я спящему незнакомцу. — С кем угодно согласился бы обменяться своей судьбой. С первым попавшимся забулдыгой… Ну, хоть с тобой…
Спящий шевельнулся и поднял голову. Несколько минут он смотрел на меня мутными глазами, а я смотрел на него и видел худую небритую физиономию; на лбу причудливый шрам, очертаниями напоминающий японский иероглиф; крылья так называемого породистого носа нервно подрагивали, а немного косящие зеленые глаза смотрели неожиданно пронзительно.
— Чего ты сказал? — хрипло переспросил незнакомец.
— Поменяться хочу своей судьбой с кем угодно, — повторил я, обрадовавшись тому, что хоть кто-то сегодня отозвался на мои слова и согласился на разговор со мной. — Потому что нет в моей жизни счастья. Одно горе.
— Горе?..
Незнакомец прокашлялся и завозился на полу. Усевшись наконец по-турецки, почти упираясь взлохмаченной головой в доски стола, он снова уставился на меня внимательным, совсем не пьяным взглядом. Странно был он одет — это я сразу заметил, хотя зрение мое решительно отказывало функционировать в привычном режиме. Предметы, на которые я смотрел, множились и расплывались, приобретая самые причудливые очертания. Например, вычурного покроя кафтан, надетый на незнакомце, я принял поначалу за длинную болоньевую куртку, а бутафорского вида ботфорты — за большие болотные сапоги. Впрочем, немудрено было ошибиться даже в трезвом состоянии — одежда незнакомца была сплошь запачкана грязью и с расстояния двух шагов, наверное, казалась просто бесформенными лохмотьями.
«Актер он, должно быть», — решил я, вспомнив своего приятеля Бунинского, ведущего артиста местного театра, который был известен всему нашему городу по одному-единственному вопиющему случаю. Играя в авангардной постановке «Балуя в Думе» главу Российского государства Владимира Путина, загримированный до абсолютного сходства с оригиналом Бунинский после спектакля наметил спрыснуть успех, но не утерпел и зарядился еще в антракте, вследствие чего в ресторан поехал в изрядном подпитии, да еще и забыв снять грим. Поначалу очень удивлялся, когда официанты и швейцары, завидев его, едва не падали в обморок. Надо сказать, что актер Бунинский всегда любил в нетрезвом виде пошуметь, но на этот раз вел себя более или менее сдержанно, начиная бесчинствовать не сразу после появления в ресторане, а постепенно, так что вышколенный персонал ресторана осознал свою ошибку только тогда, когда Бунинский принялся швыряться десертом в оркестр и поливать пивом ошарашенных посетителей.
— А ты кто? — спросил я. — Актер, что ли?
— Актер, — не стал спорить он.
— Прямо с репетиции сюда? — продолжал расспрашивать я.
Незнакомец промолчал.
— Горе, — повторил он. — Какое у тебя горе?
— С работы выгнали, — начал перечислять я, — жены у меня нет, жилья тоже нет и вообще… Жизнь не задалась. Эх… А тебя как зовут?
— Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый…
— А меня — Антон, — сказал я. — Меня, говорю, с работы выгнали. А ты где работаешь?
— Я по туристическому бизнесу. Путевки всякие…
— А говорил — артист, — вспомнил я.
— Ну и артист, пожалуй, тоже, — согласился незнакомец.
— А я вот тоже в детстве хотел артистом стать, — сказал я, с удовольствием поддерживая разговор. — Только ничего у меня не получилось. Сказали — лицом не вышел. Кроме того, никакого артистического таланта во мне не нашли. Хотя я в театральном училище полгода проучился. Веселое время было… Представляешь, как-то в нашу аудиторию, прервав занятие по цирковому искусству, зашли люди с нашей киностудии. Искали фотогеничных молодых людей на место ведущего… программы новостей, по-моему.., и я попал в число кандидатов. Здравствуйте, дорогие телезрители, — целую неделю и на учебе и дома репетировал я, и мне казалось, что получается внушительно и красиво, как у внушительных и красивых дикторов центрального телевидения, — в эфире новости дня… Только никуда меня, конечно, не приняли. И вообще из театрального скоро выперли… А потом отовсюду почти выгоняли, куда бы я ни поступил… Эх, жизнь…
— Паршивое настроение? — осведомился незнакомец.
— Паршивое, — согласился я.
— Тогда выпей.
Он сунул правую руку себе за пазуху, покопался и вытащил небольшую плоскую темную бутылку вроде той, в которую фасуют поддельный коньяк «Белый аист». И протянул бутылку мне.
Пить мне больше, честно говоря, не хотелось, но ради поддержания беседы я принял из рук незнакомца бутылку и отхлебнул немного, заранее сморщившись. Однако жидкость, которую я пригубил, ни вкусом, ни запахом не обладала, зато была прохладна, так что я выпил едва ли не всю.
— А это что? — спросил я. — Бражка, что ли?
— Бражка, — снова согласился он, бережно пряча бутыль за пазуху.
Я кивнул и вдруг замер с открытым ртом, у меня сильно закружилась голова — так, что я повалился на бок и не упал только потому, что привалился спиной к ножке стола.
— Забористая штука, — хотел проговорить я, но ничего проговорить не смог. Зрение мое померкло медленно, как свет театральных ламп, в ушах зазвучала траурная, но в то же время торжественная музыка, и сам я будто погрузился в теплую воду. Я даже не испугался, решив, что снова засыпаю. Только удивился, когда в мое небытие нырнул Абрам. Рассекая тьму лучами своих электрических глаз, он, похожий на громадную глубоководную рыбу, подхватил меня на спину и куда-то повлек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Эх, было бы, бля, бабло!.. — сокрушаясь, булькал Степан Игнатьевич. — По-другому было бы…
— Ни хера, хоть ты сдохни, — хрипел в ответ Абрам.
Ах как часто люди ведут себя безрассудно, неосмотрительно и глупо. «Ах, зачем глупо, неосмотрительно и безрассудно мы вели себя?» — стонут они, когда в большинстве случаев все-таки приходится расплачиваться за свою неосмотрительность, глупость и безрассудство..,
Предупреждали, предупреждали: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…»
Окружающий мир дрогнул и поплыл перед моими глазами. Мне показалось вдруг, что нет никаких Абрамов и Степанов Игнатьевичей. Два обнявшихся силуэта заколыхались, как туманные китайские драконы, и слились в один большой и двухголовый. Я засмеялся и, прогоняя видение, замотал головой с такой силой, что едва не потерял равновесие и не рухнул на пол.
— Нет в жизни счастья, — всхлипывал Абрам. — Ну нет, и все. Вот веришь, готов обменяться судьбой с первым встречным забулдыгой. Хоть вот с тобой… Да ты не обижайся, не обижайся… Только кто согласится? Никто… Потому что я сам забулдыга, да еще какой…
Тяжесть этих слов больно отозвалась в моем сердце, и мне стало так тоскливо, что я снова упал под стол.
— Веришь, — сказал я спящему незнакомцу. — С кем угодно согласился бы обменяться своей судьбой. С первым попавшимся забулдыгой… Ну, хоть с тобой…
Спящий шевельнулся и поднял голову. Несколько минут он смотрел на меня мутными глазами, а я смотрел на него и видел худую небритую физиономию; на лбу причудливый шрам, очертаниями напоминающий японский иероглиф; крылья так называемого породистого носа нервно подрагивали, а немного косящие зеленые глаза смотрели неожиданно пронзительно.
— Чего ты сказал? — хрипло переспросил незнакомец.
— Поменяться хочу своей судьбой с кем угодно, — повторил я, обрадовавшись тому, что хоть кто-то сегодня отозвался на мои слова и согласился на разговор со мной. — Потому что нет в моей жизни счастья. Одно горе.
— Горе?..
Незнакомец прокашлялся и завозился на полу. Усевшись наконец по-турецки, почти упираясь взлохмаченной головой в доски стола, он снова уставился на меня внимательным, совсем не пьяным взглядом. Странно был он одет — это я сразу заметил, хотя зрение мое решительно отказывало функционировать в привычном режиме. Предметы, на которые я смотрел, множились и расплывались, приобретая самые причудливые очертания. Например, вычурного покроя кафтан, надетый на незнакомце, я принял поначалу за длинную болоньевую куртку, а бутафорского вида ботфорты — за большие болотные сапоги. Впрочем, немудрено было ошибиться даже в трезвом состоянии — одежда незнакомца была сплошь запачкана грязью и с расстояния двух шагов, наверное, казалась просто бесформенными лохмотьями.
«Актер он, должно быть», — решил я, вспомнив своего приятеля Бунинского, ведущего артиста местного театра, который был известен всему нашему городу по одному-единственному вопиющему случаю. Играя в авангардной постановке «Балуя в Думе» главу Российского государства Владимира Путина, загримированный до абсолютного сходства с оригиналом Бунинский после спектакля наметил спрыснуть успех, но не утерпел и зарядился еще в антракте, вследствие чего в ресторан поехал в изрядном подпитии, да еще и забыв снять грим. Поначалу очень удивлялся, когда официанты и швейцары, завидев его, едва не падали в обморок. Надо сказать, что актер Бунинский всегда любил в нетрезвом виде пошуметь, но на этот раз вел себя более или менее сдержанно, начиная бесчинствовать не сразу после появления в ресторане, а постепенно, так что вышколенный персонал ресторана осознал свою ошибку только тогда, когда Бунинский принялся швыряться десертом в оркестр и поливать пивом ошарашенных посетителей.
— А ты кто? — спросил я. — Актер, что ли?
— Актер, — не стал спорить он.
— Прямо с репетиции сюда? — продолжал расспрашивать я.
Незнакомец промолчал.
— Горе, — повторил он. — Какое у тебя горе?
— С работы выгнали, — начал перечислять я, — жены у меня нет, жилья тоже нет и вообще… Жизнь не задалась. Эх… А тебя как зовут?
— Небул-Гага Имсарахим Гдаламир семнадцатый…
— А меня — Антон, — сказал я. — Меня, говорю, с работы выгнали. А ты где работаешь?
— Я по туристическому бизнесу. Путевки всякие…
— А говорил — артист, — вспомнил я.
— Ну и артист, пожалуй, тоже, — согласился незнакомец.
— А я вот тоже в детстве хотел артистом стать, — сказал я, с удовольствием поддерживая разговор. — Только ничего у меня не получилось. Сказали — лицом не вышел. Кроме того, никакого артистического таланта во мне не нашли. Хотя я в театральном училище полгода проучился. Веселое время было… Представляешь, как-то в нашу аудиторию, прервав занятие по цирковому искусству, зашли люди с нашей киностудии. Искали фотогеничных молодых людей на место ведущего… программы новостей, по-моему.., и я попал в число кандидатов. Здравствуйте, дорогие телезрители, — целую неделю и на учебе и дома репетировал я, и мне казалось, что получается внушительно и красиво, как у внушительных и красивых дикторов центрального телевидения, — в эфире новости дня… Только никуда меня, конечно, не приняли. И вообще из театрального скоро выперли… А потом отовсюду почти выгоняли, куда бы я ни поступил… Эх, жизнь…
— Паршивое настроение? — осведомился незнакомец.
— Паршивое, — согласился я.
— Тогда выпей.
Он сунул правую руку себе за пазуху, покопался и вытащил небольшую плоскую темную бутылку вроде той, в которую фасуют поддельный коньяк «Белый аист». И протянул бутылку мне.
Пить мне больше, честно говоря, не хотелось, но ради поддержания беседы я принял из рук незнакомца бутылку и отхлебнул немного, заранее сморщившись. Однако жидкость, которую я пригубил, ни вкусом, ни запахом не обладала, зато была прохладна, так что я выпил едва ли не всю.
— А это что? — спросил я. — Бражка, что ли?
— Бражка, — снова согласился он, бережно пряча бутыль за пазуху.
Я кивнул и вдруг замер с открытым ртом, у меня сильно закружилась голова — так, что я повалился на бок и не упал только потому, что привалился спиной к ножке стола.
— Забористая штука, — хотел проговорить я, но ничего проговорить не смог. Зрение мое померкло медленно, как свет театральных ламп, в ушах зазвучала траурная, но в то же время торжественная музыка, и сам я будто погрузился в теплую воду. Я даже не испугался, решив, что снова засыпаю. Только удивился, когда в мое небытие нырнул Абрам. Рассекая тьму лучами своих электрических глаз, он, похожий на громадную глубоководную рыбу, подхватил меня на спину и куда-то повлек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90