Ада окинула взглядом комнату и взялась за одну из китайских безделушек, чтобы получше рассмотреть ее.
– Мне нравится приходить сюда. Красиво и тепло. Хотела бы, чтобы моя квартира была такая же теплая. Но, пока я нужна здесь, могу не думать о своей квартире, не так ли?
Она продолжала считать себя нужной и через несколько недель, хотя Летти уже давно выздоровела.
– Ей больше не надо беспокоиться, – говорила Летти отцу еще через пару недель, в течение которых Ада каждый день «забегала помочь», как она это называла.
Его мягкость была удивительной.
– Тебе все еще требуется помощь, – сказал он почти так же, как говорил с ней в детстве, – а я уже не молод.
– Но я чувствую себя гораздо лучше, – настаивала она, стараясь говорить потише, несмотря на доносившиеся из кухни звуки льющейся воды и фальшиво напеваемых песен. – Мы не должны злоупотреблять помощью чужого человека.
По правде говоря, Летти стало казаться, что Аде слишком многое позволялось в их доме. Она запросто заходила в магазин и, бросив весело: «Доброе утро!», прямиком шла наверх.
– Ее присутствие здесь не требуется. У отца потемнело лицо.
– Она очень помогла мне. И меньшее, что мы можем ей позволить – это приходить в любое время. Ада очень одинока. И к тому же в ее компании мне веселей.
Было время, подумала Летти печально, сдаваясь и возвращаясь в магазин, когда он больше думал о ее компании – в ущерб ее свободе. Правда, надо благодарить Аду, что отец немного повеселел, да и бронхит сразу куда-то исчез. Проводя почти все вечера с Адой, он просто на глазах становился другим человеком.
Надо благодарить или нет, но Летти никак не могла заставить себя полюбить эту женщину. Выносить ее – да, но любить… Особенно, когда та устраивалась в кресле напротив отца, отодвигая Летти на кушетку. Достаточно удобную кушетку, но все же… Она также заметила, что Ада принарядилась, как это уже было несколько лет назад. Тогда все закончилось ничем, и Ада вновь вернулась к старому образу жизни. На этот раз она действовала намного решительней.
Обычно растрепанные волосы стали более ухоженными, одежда наряднее. Она чаще меняла свой фартук, а ее пухлые щеки с красными прожилками стали еще краснее от мыла, употребление которого, как подозревала Летти, было для Ады в новинку. Вспоминая маму, всегда аккуратно выглядевшую, даже когда она скребла линолеум, Летти негодовала, так как Ада посягнула на обязанности ее матери, которые все последние годы по мере сил выполняла сама Летти.
Не то чтобы Ада была ленива. Нет, она бралась за любую работу – терла линолеум и мыла горшки, полировала драгоценный фарфор ее отца с такой яростью, будто хотела его раздавить, оставляя для Летти только воскресную стирку, как объедки для собаки.
– Я сама все поглажу. Ты посиди, наверное, намаялась в магазине. – И Ада хваталась за утюг.
– Давайте я буду платить вам, – предложила однажды Летти. Был уже апрель, а Ада и не собиралась покидать их.
Женщина замерла, словно пораженная громом.
– Не надо. Это самое меньшее, что я могу сделать для твоего отца. Он был так добр ко мне.
– Но любая работа должна оплачиваться.
– Нет уж, спасибо. Я рада была помогать вам. Твой отец иногда приглашает меня выпить в баре – этой оплаты мне достаточно.
Артур Банкрофт действительно приглашал Аду с собой – и довольно часто. Правда, они никогда не засиживались допоздна, шла война – пиво стало жидким, а цены высокими, поэтому уже в одиннадцать приходилось уходить из бара. Но, оставаясь одна и чувствуя себя брошенной, Летти не могла не вспоминать, какой скандал обычно устраивал отец, когда она уходила на свидание с Дэвидом.
– Слава Богу, я могу приходить и разговаривать с тобой, – заметила она как-то, устроившись на софе в комнате Билли в один из вечеров в середине мая. В знак протеста она взяла за правило уходить к Билли всякий раз, как только ее отец собирался в пивную.
Билли улыбнулся все той же вымученной улыбкой, что заставляло ее сердце сжиматься. Он сидел у окна, подставив себя теплым лучам солнца, которые хоть немного облегчали его страдания.
– Рад, что и я на что-то гожусь, – заметил он сухо, и в замешательстве Летти поторопилась исправить допущенную бестактность.
– Я имела в виду… – Но он только рассмеялся, и это заставило его тело долго содрогаться от кашля. Летти беспомощно смотрела, как Билли старается побороть кашель. В конце концов, он откинулся на спинку кресла, задыхаясь.
Она надеялась, что скоро наступит улучшение. По крайней мере, уговаривала она себя, он не на фронте и остался жив – в отличие от Дэвида.
Война продолжалась. В апреле в нее вступила Америка, но ожидаемых изменений не произошло. Во Франции и Турции все еще тысячами гибли люди.
Летти часто думала о Дэвиде. Она хорошо понимала встречавшихся ей на улицах женщин в черных платьях с бледными лицами. Спущенные в знак траура шторы были почти в каждом доме.
Военнообязанными стали почти все мужчины. Каждый, кто мог стоять и был в своем уме, считался годным к фронту.
В июне призвали Альберта. В июле он уже был во Франции. Винни, которая, по мнению Летти, была самой стойкой в семье, совершенно потеряла голову.
– Как я теперь буду жить? – причитала она, бросаясь в объятия отца, когда Люси привела ее к ним. – Если с ним что-то случится…
– С ним ничего не случится, – заверил отец, поглаживая ее по голове.
– У меня дети, а я совсем одна.
– Ты совсем не одна, – сказала Летти, – если у тебя есть дети.
У меня и того не осталось, подумала она горько.
– Не могу поверить, что его нет дома, – плакала Винни. – Всю ночь мне снилось, что он рядом, а когда я поняла, что это только сон… Как будто рядом призрак. А мне нужен Альберт!
Летти чувствовала горе сестры как собственное. Она села около открытого окна, перебирая свои воспоминания. Звуки, доносящиеся с рынка, Дэвид, прокладывающий путь через толпу. Высокая худая фигура, гордая осанка – человек, принадлежащий другому миру, не тому, бурлящему внизу.
Бурлящему? Уже давно все вымерло. Единственными мужчинами были калеки, передвигающиеся на костылях или с пустыми рукавами. И их так много! И это не считая тех, кто не мог выйти из дома. С ампутированными ногами, ослепшие или наглотавшиеся отравляющего газа, как Билли. Рабочие места пустовали или были заняты стариками и женщинами.
– Четыре мальчишки и я одна, – прорыдала Винни, и внимание Летти было снова привлечено к сестре.
Бедная Винни верила, что Артур никогда не оставит ее одну. Людям, как она, не готовым к суровым реалиям жизни, сейчас приходилось туго. А ее жизнь до этого всегда была слишком легкой.
Летти искренне жалела сестру, но в уме у нее вдруг промелькнула мысль, что Винни может отказаться от Кристофера. Может быть, даже решит вернуть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91