Какая же это была хорошая простыня! Вам она наверно такой роскошной не показалась бы, но мне ... Когда я первый раз постелил ее -- как будто в ванну лег, и единственный раз за эти годы -- был счастлив. Недолго, конечно. Пришли с обыском. Схватили простыню: откуда? Объясняю, что это мол портянки ... видно же, что сшита. Свои портянки, за два года, которые полагались. "А вот простыня не полагается"! И отняли."
Демидова смотрит, как Таюнь медленно разливает всем вино чуть дрожащей рукой, и таким же медленным, шатающимся голосом заканчивает придавленно:
-- Может быть вы, Таюнь, с вашим жанром могли бы нарисовать глаза этого человека -- мечта поверх реальности, картина в двух планах? Конечно, этот молодой старик такая же песчинка, как и все мы... ну что в конце концов такое -- одиннадцать дет в советском лагере, мечта о простыне, сломленная жизнь? Только мне показалось, что он никогда не мечтал больше, ни о чем, и не сможет больше. Вот потому ...
Она не договорила, встала, молча пожала всем руки и пошла к выходу. Маргарита Васильевна и пани Ирена собрались по домам тоже -- кто то окликнул их, чтобы проводить.
* * *
-- На что засмотрелись, кунингатютар?
Таюнь, уже собираясь вставать, обернулась. С другого конца зала, придвигая на ходу к столикам освободившиеся стулья и обходя группы напившихся уже вдребезги, мягкой походкой циркового слона подошел монументальный Юкку и с усмешкой опустился на стул рядом с нею.
-- Только что слышала один рассказ ... о мечте человека... и засмотрелась на эту фреску. Викинг, вы настоящий художник! Скажите, в чем же действительно современное искусство?
-- В очень серьезном ...
-- Слишком для разговора на рассвете?
-- Почему же? -- Юкку не спеша вынул трубку, набил ее, протянул Таюнь пачку сигарет -- у него, трубочника, всегда с собой сигареты для других! -и оба закурили. Синеватый дым потянулся к таким же задымленным стеклам.
-- Я, дорогая моя кунингатютар, как вам может быть известно, могу выпить бочку, не задумываясь. Но обычно выпиваю только полбочки, и тогда начинаю задумываться. Получается прекрасная яркость мысли и безапелляционность мечтаний. Раньше я выходил обычно в таком состоянии в море, ставил новый подрамник на мольберт, или шагал по болоту ... Но это -он широко отвел руку, загребая в нее прокуренный зал, гомон, бледные лица, расхрыстанные фигуры, -- и закончил: -- Это -- не мой сюжет.
Непостижимым углом врезалась вдруг в стену прохладная высокая зала выставки, и в ее беловатом, рассеянном свете высокие и узкие, как панно, картины Викинга: кусок паруса над гребнем волны, мерцающее полукружие маяка в обрушившейся туче, верхушка сосны, разорванная бурей, перламутровый, как речная ракушка, проблеск воды в свивающемся сиреневом тумане. Всегда отрывок, подкос угла, ударяющий по воображению, сжатая гамма невероятных оттенков сине-лилово-зеленого, поражавшая до того, что захватывало дыхание -- и потом, в отливе напряжения, что-то намечающееся только в ускользающем, убаюкивающем тумане -- все богатство оттенков серого, сливающегося со всеми другими, цвета.
("Только на нем можно отдохнуть -- говорил он всегда. -- После моих синих взрывов я хочу покоя и беспредметной мечты. Может быть, вам покажется в этом тумане замок, или любимый -- в тумане все возможно и может быть по другому, как во сне, поэтому он так же нужен, как сон" ...)
Пожалуй, именно эти неожиданные, но всегда обоснованные переходы и были сущностью его цельности, уменья отсекать, ставить точку. И сказывалась зоркость беспощадности в карикатурах: гибкий и сильный штрих пера в мазке.
-- Вы знаете, Викинг, что я всегда с особенным удовольствием смотрю на вас? -- сказала, отвечая своим мыслям, Таюнь. -- Мне нравится, как вы умеете устраивать свою жизнь. Удивительно прямо, независимо и целесообразно. И это несмотря на ваш талант!
-- Поразительная формула, кунингатютар! "Несмотря на талант!" Разве талант -- охранная грамота для того, чтобы, помимо искусства, творить в своей жизни одно безобразие? Гению, мол, прощается все! Ну, скажем, гении с одной стороны так редки, а с другой, по последним психоанализам, сплошь душевно больные люди, что можно, допускаю, махнуть рукой на исключение ... Но талантам, в особенности тем, кто помельче, я ничего не прощаю. В самом деле: для того, чтобы найти собственное выражение в искусстве, требуется не мало: сила, порядочное знание, мастерство. И раз у человека существует хотя бы понятие об искусстве, как же он может не стараться всячески воплощать его и в обыденной жизни, что гораздо легче, между прочим? Как можно, например, биться над какой нибудь формой -- все равно, прозрачность мазка или твердость пуантов -- и при этом закалывать юбку булавкой или ложиться в сапогах на кровать? Если искусство связано с какими то идеалами, то как же человек, работающий над ним, не обязан связать своей жизни хотя бы с элементарной порядочностью?
-- Но богема ...
-- Богема -- это беззаботность, но не распущенность, увлечение, а не неряшливость, горение, а не запой! И прежде всего -- расцвеченность, праздничность жизни, а не ночлежка на дне. Поразительно умение людей испакостить самые прекрасные понятия!
Он расправил плечи над спинкой стула, слегка запрокидывая голову, и Таюнь снова обвела взглядом, как карандашом, расширяющийся кверху лоб почти квадратной головы, прямые брови над пристальными серыми глазами, твердый подбородок, упорный рот.
-- Спасибо, Викинг. Мне давно не хватало вашей презрительной улыбки. Для задуманной темы: "Встреча". С тем графом Роной -- о котором вы рассказывали на Хамштрассе. Жаль, что я его так и не видала. Но представляю: послевоенная толпа, забившая разгромленный вокзал, рукзаки, картонки, серые лица, грязные руки, сброд. А посреди -- фигура на двух костылях, в старом охотничьем костюме вместо офицерской формы -- и лицо ледяного рыцаря. И люди невольно раздвигаются -- не перед костылями даже, а вот именно перед этим невероятным, до дна души застывшим презрением к приниженности, обалдению, податливости... натыкаются на него, как на стену, как будто он хлыстом их обжигает, и только от такой улыбки можно самому выпрямиться. И навстречу ему -- вы.
Юкку пригнулся к столу, подпер подбородок скрещенными пальцами, слегка усмехаясь.
-- А в "сетку", на втором плане, что возьмете, кунингатютар? Кстати: вы знаете, почему я вас упорно называю не принцессой, а "королевской дочерью" по эстонски? То же самое, конечно, но мне кажется, что это слово, как будто вас в шелк закутывает -- чтобы и я сам охотно сделал, чорт возьми!
-- А в сетку я накину ему шлем со страусовыми перьями и на телеграфный столб за спиной башню ... а за вами -- парус, зюдвестку и взлетающего на гребне волны лебедя...
Как всегда, говоря, о своей "сетке", двуплановости картин Таюнь услышала, как у нее дрогнул голос, и виновато улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Демидова смотрит, как Таюнь медленно разливает всем вино чуть дрожащей рукой, и таким же медленным, шатающимся голосом заканчивает придавленно:
-- Может быть вы, Таюнь, с вашим жанром могли бы нарисовать глаза этого человека -- мечта поверх реальности, картина в двух планах? Конечно, этот молодой старик такая же песчинка, как и все мы... ну что в конце концов такое -- одиннадцать дет в советском лагере, мечта о простыне, сломленная жизнь? Только мне показалось, что он никогда не мечтал больше, ни о чем, и не сможет больше. Вот потому ...
Она не договорила, встала, молча пожала всем руки и пошла к выходу. Маргарита Васильевна и пани Ирена собрались по домам тоже -- кто то окликнул их, чтобы проводить.
* * *
-- На что засмотрелись, кунингатютар?
Таюнь, уже собираясь вставать, обернулась. С другого конца зала, придвигая на ходу к столикам освободившиеся стулья и обходя группы напившихся уже вдребезги, мягкой походкой циркового слона подошел монументальный Юкку и с усмешкой опустился на стул рядом с нею.
-- Только что слышала один рассказ ... о мечте человека... и засмотрелась на эту фреску. Викинг, вы настоящий художник! Скажите, в чем же действительно современное искусство?
-- В очень серьезном ...
-- Слишком для разговора на рассвете?
-- Почему же? -- Юкку не спеша вынул трубку, набил ее, протянул Таюнь пачку сигарет -- у него, трубочника, всегда с собой сигареты для других! -и оба закурили. Синеватый дым потянулся к таким же задымленным стеклам.
-- Я, дорогая моя кунингатютар, как вам может быть известно, могу выпить бочку, не задумываясь. Но обычно выпиваю только полбочки, и тогда начинаю задумываться. Получается прекрасная яркость мысли и безапелляционность мечтаний. Раньше я выходил обычно в таком состоянии в море, ставил новый подрамник на мольберт, или шагал по болоту ... Но это -он широко отвел руку, загребая в нее прокуренный зал, гомон, бледные лица, расхрыстанные фигуры, -- и закончил: -- Это -- не мой сюжет.
Непостижимым углом врезалась вдруг в стену прохладная высокая зала выставки, и в ее беловатом, рассеянном свете высокие и узкие, как панно, картины Викинга: кусок паруса над гребнем волны, мерцающее полукружие маяка в обрушившейся туче, верхушка сосны, разорванная бурей, перламутровый, как речная ракушка, проблеск воды в свивающемся сиреневом тумане. Всегда отрывок, подкос угла, ударяющий по воображению, сжатая гамма невероятных оттенков сине-лилово-зеленого, поражавшая до того, что захватывало дыхание -- и потом, в отливе напряжения, что-то намечающееся только в ускользающем, убаюкивающем тумане -- все богатство оттенков серого, сливающегося со всеми другими, цвета.
("Только на нем можно отдохнуть -- говорил он всегда. -- После моих синих взрывов я хочу покоя и беспредметной мечты. Может быть, вам покажется в этом тумане замок, или любимый -- в тумане все возможно и может быть по другому, как во сне, поэтому он так же нужен, как сон" ...)
Пожалуй, именно эти неожиданные, но всегда обоснованные переходы и были сущностью его цельности, уменья отсекать, ставить точку. И сказывалась зоркость беспощадности в карикатурах: гибкий и сильный штрих пера в мазке.
-- Вы знаете, Викинг, что я всегда с особенным удовольствием смотрю на вас? -- сказала, отвечая своим мыслям, Таюнь. -- Мне нравится, как вы умеете устраивать свою жизнь. Удивительно прямо, независимо и целесообразно. И это несмотря на ваш талант!
-- Поразительная формула, кунингатютар! "Несмотря на талант!" Разве талант -- охранная грамота для того, чтобы, помимо искусства, творить в своей жизни одно безобразие? Гению, мол, прощается все! Ну, скажем, гении с одной стороны так редки, а с другой, по последним психоанализам, сплошь душевно больные люди, что можно, допускаю, махнуть рукой на исключение ... Но талантам, в особенности тем, кто помельче, я ничего не прощаю. В самом деле: для того, чтобы найти собственное выражение в искусстве, требуется не мало: сила, порядочное знание, мастерство. И раз у человека существует хотя бы понятие об искусстве, как же он может не стараться всячески воплощать его и в обыденной жизни, что гораздо легче, между прочим? Как можно, например, биться над какой нибудь формой -- все равно, прозрачность мазка или твердость пуантов -- и при этом закалывать юбку булавкой или ложиться в сапогах на кровать? Если искусство связано с какими то идеалами, то как же человек, работающий над ним, не обязан связать своей жизни хотя бы с элементарной порядочностью?
-- Но богема ...
-- Богема -- это беззаботность, но не распущенность, увлечение, а не неряшливость, горение, а не запой! И прежде всего -- расцвеченность, праздничность жизни, а не ночлежка на дне. Поразительно умение людей испакостить самые прекрасные понятия!
Он расправил плечи над спинкой стула, слегка запрокидывая голову, и Таюнь снова обвела взглядом, как карандашом, расширяющийся кверху лоб почти квадратной головы, прямые брови над пристальными серыми глазами, твердый подбородок, упорный рот.
-- Спасибо, Викинг. Мне давно не хватало вашей презрительной улыбки. Для задуманной темы: "Встреча". С тем графом Роной -- о котором вы рассказывали на Хамштрассе. Жаль, что я его так и не видала. Но представляю: послевоенная толпа, забившая разгромленный вокзал, рукзаки, картонки, серые лица, грязные руки, сброд. А посреди -- фигура на двух костылях, в старом охотничьем костюме вместо офицерской формы -- и лицо ледяного рыцаря. И люди невольно раздвигаются -- не перед костылями даже, а вот именно перед этим невероятным, до дна души застывшим презрением к приниженности, обалдению, податливости... натыкаются на него, как на стену, как будто он хлыстом их обжигает, и только от такой улыбки можно самому выпрямиться. И навстречу ему -- вы.
Юкку пригнулся к столу, подпер подбородок скрещенными пальцами, слегка усмехаясь.
-- А в "сетку", на втором плане, что возьмете, кунингатютар? Кстати: вы знаете, почему я вас упорно называю не принцессой, а "королевской дочерью" по эстонски? То же самое, конечно, но мне кажется, что это слово, как будто вас в шелк закутывает -- чтобы и я сам охотно сделал, чорт возьми!
-- А в сетку я накину ему шлем со страусовыми перьями и на телеграфный столб за спиной башню ... а за вами -- парус, зюдвестку и взлетающего на гребне волны лебедя...
Как всегда, говоря, о своей "сетке", двуплановости картин Таюнь услышала, как у нее дрогнул голос, и виновато улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77