Она начала:
– Ну тогда я тебе кое-что должна рассказать... – и запнулась.
– Что? Что-то будет, да?
– Нет-нет, не скажу. Отложим до завтра. Уже очень поздно, у тебя был трудный день.
– Нет, скажи, скажи, я сейчас хочу знать. – Киншоу сел в постели, он почуял какой-то новый подвох.
– Мы с мистером Хупером много говорили про вас с Эдмундом, и у нас такие интересные планы... Мистер Хупер очень, очень к нам внимателен, Чарльз. Ну ладно... Ятвердо решила: больше сегодня ни слова, ты слишком устал.
– Нет, я не устал, не устал.
– Не спорь, пожалуйста, детка. Когда все окончательно утрясется, ты узнаешь, это будет приятный сюрприз.
Миссис Хелина Киншоу встала, оправила постель и потом склонилась над сыном. Зеленые бусы холодили ему щеку.
Когда она ушла, он встал и подошел к окну. Тисы на лунном свету сделались мрачные, загадочные.
Он подумал: они поженятся. И Хупер говорил. Мы останемся тут навсегда, насовсем. И Хупер теперь будет мой брат. Вот и весь их сюрприз.
Он долго стоял в темноте. Было очень жарко. Он вспоминал душный, сырой, земляной запах леса и как все там шуршало, бродило. Он думал: от людей толку мало, люди мне не помогут. Есть только разные вещи, места. Есть лес. Страшный. Надежный.
Он опять лег в постель.
Глава одиннадцатая
Мистер Джозеф Хупер стер салфеткой джем со своего маленького рта.
Киншоу обвел глазами всех за столом. Он думал: сейчас скажут, сейчас узнаю. Мама, блаженно забывшись, вертела сахарницу. Он увидел, как она посмотрела на мистера Хупера. Мистер Хупер – на нее. Киншоу подумал: значит, он будет моим отцом.
Мистер Хупер сказал:
– Ну вот, а теперь утренние известия. У меня для тебя сюрприз, Чарльз. Ты не вернешься к святому Винсенту, а с нового учебного года пойдешь в ту школу, где учится Эдмунд!
Он одно понял – что надо спасаться, бежать от Хупера. В доме не спрячешься. Он побежал наверх, наверх и по всем коридорам и ни в одной комнате не решался оставаться. Хупер застукает. Он стоял на темной площадке перед чердаком, старался отдышаться, и у него щемило грудь. Лучше бы всего опять уйти в лес, забраться глубже, и чтоб ветки смыкались за ним – укрыться. Хорошо бы найти тот ручей.
Но не видать ему леса. Хупер пойдет следом, по полям, зашуршит кустами, затравит.
Шаги на лестнице. Киншоу побежал.
Он и раньше видел этот сарай, тыщу раз его видел через просвет в высокой изгороди вокруг сада. Там был участок, за которым никто не смотрел и где росла высокая, по пояс, крапива. В самой глубине, в углу, стоял сарай.
Киншоу побежал по въездной аллее между рододендронами и свернул налево. На дорожке он остановился передохнуть. Было очень тепло. Он слышал, как тарахтит на Доверовом холме трактор. И больше ничего. Он еще постоял и пошел обратно, держась поближе к кустам, пока не дошел до оборванной проволоки у входа на тот участок.
Солнца не было, низко висели серые тучи, и душно, хмуро застыл воздух.
Дверь сарая была заперта на замок. Но когда Киншоу до него дотронулся, пальцы у него покрылись ржавой пылью, а замок раскрылся.
Он чуть не закричал от радости, что избавился от Хупера. Нашел местечко, где можно побыть одному. Раньше он не решался один сюда ходить.
Он вспомнил, как те трое сидели за завтраком, как Хупер с непроницаемым лицом мешал, мешал ложечкой сахар.
«Ты пойдешь в ту школу, где учится Эдмунд».
Киншоу очень осторожно пошел в глубь сарая, он вынюхивал дорогу, как зверь.
Там было душно и очень темно. Когда дверь распахнулась, светлый клин упал на цементный пол, выхватил клочья притоптанной соломы и грязь. Киншоу еще шагнул, озираясь с опаской. Ничего. Никого. В углу – груда старых мешков. Он добрел до них и сел. Его знобило.
Через несколько секунд дверь захлопнулась. Киншоу вскочил и бросился к двери, но, когда протянул к ней руку, услышал, как лязгнул замок. И опять все стихло.
Он немного обождал, потом окликнул:
– Хупер?
Молчание.
– Слушай, я же знаю, это ты.
Он повысил голос:
– Я могу выйти, подумаешь, дверь запер, дело большое. Захочу и выйду, я знаю, как отсюда выйти.
Молчание.
Раз Хупер его запер, значит, он выследил его из окна и за ним пошел. Он хитрый, он все может. Но сам-то он как же ничего не видел и не слышал, ведь он все время озирался?
Может, это и не Хупер вовсе.
Пустырь кончался густой изгородью, а за ней начинались поля. До поселка отсюда далеко, и, кажется, тут никогда никто не ходил. Наверное, все же прошел кто-то. Год назад за двадцать миль отсюда одного удавили. Хупер говорил. Двадцать миль – совсем близко.
Он представил себе бродяг, и убийц, и работника со знакомой фермы – с гнилыми зубами и руками красными, как мясо. Мало ли кто ошивался за сараем, вот его и заперли. А потом еще вернутся.
Иногда им в школе не велели читать газеты из-за всяких статей про убийства, но в читалке для старшеклассников лежали газеты, а младших туда посылали по разным делам. Начнешь читать, и глаза сами бегут по строчкам, не остановишь, пока не узнаешь все ужасы, а потом в голову лезут жуткие мысли, снятся страшные сны, и ужасы застревают в тебе насовсем.
Он вспомнил, что не вернется в свою школу. С этим кончено. Он мысленно обошел здание, перебирая запахи комнат. Дело, наверно, не только в людях. Деврё вот жалко и Линча. И мистера Гарднера, конечно. Но люди – ладно. Он ничего уже не мог выделить из тогдашней жизни, все склеилось – время, и место, я люди, и то, как он относился к ним.
Он еще постоял у двери. Когда-то тут держали живность. Слабо пахло поросячьим калом и сухим, старым куриным пометом. Стены и крыша были из рифленого металла, скрепленного болтами. Окна не было, свет не шел ниоткуда, только в узкую щель под дверью. Киншоу вытянул вперед руки и стал по стенке пробираться к углу, где лежали мешки. Там он сел.
Может, они и ночи дожидаться не будут, а раньше вернутся. Пойдут по пустырю, зайдут в сарай – и все будет шито-крыто. И мало ли что с ним сделают, может, удушат, зарубят топором, повесят, зарежут, может, возьмут пилу, отпилят ему обе ноги и бросят, чтоб истекал кровью. Киншоу в ужасе закусил кулак. С кем-то так сделали, он в одной книжке читал, Икден давал ему в прошлом году. Икден давал читать страшные книжки за деньги, брал по два доллара за четыре дня. Киншоу читал их в уборной; и рад бы оторваться, а сам читал и потом боялся ночей.
Но, в общем-то, это Хупер, Хупер, ясно, больше некому. Хупер небось прокрался по траве обратно к дому. И будет ждать. Часами, а может, целый день будет ждать, пока не надумает его выпустить.
Киншоу сказал вслух:
– Я не боюсь один в этой темнотище.
Ему ответило эхо.
Но темнотища – что; его мучили мысли, картины. Он вспоминал, почему пришел сюда, вспоминал лицо мистера Хупера, как тот улыбался ему сегодня за завтраком: «Ты пойдешь в школу, где учится Эдмунд».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Ну тогда я тебе кое-что должна рассказать... – и запнулась.
– Что? Что-то будет, да?
– Нет-нет, не скажу. Отложим до завтра. Уже очень поздно, у тебя был трудный день.
– Нет, скажи, скажи, я сейчас хочу знать. – Киншоу сел в постели, он почуял какой-то новый подвох.
– Мы с мистером Хупером много говорили про вас с Эдмундом, и у нас такие интересные планы... Мистер Хупер очень, очень к нам внимателен, Чарльз. Ну ладно... Ятвердо решила: больше сегодня ни слова, ты слишком устал.
– Нет, я не устал, не устал.
– Не спорь, пожалуйста, детка. Когда все окончательно утрясется, ты узнаешь, это будет приятный сюрприз.
Миссис Хелина Киншоу встала, оправила постель и потом склонилась над сыном. Зеленые бусы холодили ему щеку.
Когда она ушла, он встал и подошел к окну. Тисы на лунном свету сделались мрачные, загадочные.
Он подумал: они поженятся. И Хупер говорил. Мы останемся тут навсегда, насовсем. И Хупер теперь будет мой брат. Вот и весь их сюрприз.
Он долго стоял в темноте. Было очень жарко. Он вспоминал душный, сырой, земляной запах леса и как все там шуршало, бродило. Он думал: от людей толку мало, люди мне не помогут. Есть только разные вещи, места. Есть лес. Страшный. Надежный.
Он опять лег в постель.
Глава одиннадцатая
Мистер Джозеф Хупер стер салфеткой джем со своего маленького рта.
Киншоу обвел глазами всех за столом. Он думал: сейчас скажут, сейчас узнаю. Мама, блаженно забывшись, вертела сахарницу. Он увидел, как она посмотрела на мистера Хупера. Мистер Хупер – на нее. Киншоу подумал: значит, он будет моим отцом.
Мистер Хупер сказал:
– Ну вот, а теперь утренние известия. У меня для тебя сюрприз, Чарльз. Ты не вернешься к святому Винсенту, а с нового учебного года пойдешь в ту школу, где учится Эдмунд!
Он одно понял – что надо спасаться, бежать от Хупера. В доме не спрячешься. Он побежал наверх, наверх и по всем коридорам и ни в одной комнате не решался оставаться. Хупер застукает. Он стоял на темной площадке перед чердаком, старался отдышаться, и у него щемило грудь. Лучше бы всего опять уйти в лес, забраться глубже, и чтоб ветки смыкались за ним – укрыться. Хорошо бы найти тот ручей.
Но не видать ему леса. Хупер пойдет следом, по полям, зашуршит кустами, затравит.
Шаги на лестнице. Киншоу побежал.
Он и раньше видел этот сарай, тыщу раз его видел через просвет в высокой изгороди вокруг сада. Там был участок, за которым никто не смотрел и где росла высокая, по пояс, крапива. В самой глубине, в углу, стоял сарай.
Киншоу побежал по въездной аллее между рододендронами и свернул налево. На дорожке он остановился передохнуть. Было очень тепло. Он слышал, как тарахтит на Доверовом холме трактор. И больше ничего. Он еще постоял и пошел обратно, держась поближе к кустам, пока не дошел до оборванной проволоки у входа на тот участок.
Солнца не было, низко висели серые тучи, и душно, хмуро застыл воздух.
Дверь сарая была заперта на замок. Но когда Киншоу до него дотронулся, пальцы у него покрылись ржавой пылью, а замок раскрылся.
Он чуть не закричал от радости, что избавился от Хупера. Нашел местечко, где можно побыть одному. Раньше он не решался один сюда ходить.
Он вспомнил, как те трое сидели за завтраком, как Хупер с непроницаемым лицом мешал, мешал ложечкой сахар.
«Ты пойдешь в ту школу, где учится Эдмунд».
Киншоу очень осторожно пошел в глубь сарая, он вынюхивал дорогу, как зверь.
Там было душно и очень темно. Когда дверь распахнулась, светлый клин упал на цементный пол, выхватил клочья притоптанной соломы и грязь. Киншоу еще шагнул, озираясь с опаской. Ничего. Никого. В углу – груда старых мешков. Он добрел до них и сел. Его знобило.
Через несколько секунд дверь захлопнулась. Киншоу вскочил и бросился к двери, но, когда протянул к ней руку, услышал, как лязгнул замок. И опять все стихло.
Он немного обождал, потом окликнул:
– Хупер?
Молчание.
– Слушай, я же знаю, это ты.
Он повысил голос:
– Я могу выйти, подумаешь, дверь запер, дело большое. Захочу и выйду, я знаю, как отсюда выйти.
Молчание.
Раз Хупер его запер, значит, он выследил его из окна и за ним пошел. Он хитрый, он все может. Но сам-то он как же ничего не видел и не слышал, ведь он все время озирался?
Может, это и не Хупер вовсе.
Пустырь кончался густой изгородью, а за ней начинались поля. До поселка отсюда далеко, и, кажется, тут никогда никто не ходил. Наверное, все же прошел кто-то. Год назад за двадцать миль отсюда одного удавили. Хупер говорил. Двадцать миль – совсем близко.
Он представил себе бродяг, и убийц, и работника со знакомой фермы – с гнилыми зубами и руками красными, как мясо. Мало ли кто ошивался за сараем, вот его и заперли. А потом еще вернутся.
Иногда им в школе не велели читать газеты из-за всяких статей про убийства, но в читалке для старшеклассников лежали газеты, а младших туда посылали по разным делам. Начнешь читать, и глаза сами бегут по строчкам, не остановишь, пока не узнаешь все ужасы, а потом в голову лезут жуткие мысли, снятся страшные сны, и ужасы застревают в тебе насовсем.
Он вспомнил, что не вернется в свою школу. С этим кончено. Он мысленно обошел здание, перебирая запахи комнат. Дело, наверно, не только в людях. Деврё вот жалко и Линча. И мистера Гарднера, конечно. Но люди – ладно. Он ничего уже не мог выделить из тогдашней жизни, все склеилось – время, и место, я люди, и то, как он относился к ним.
Он еще постоял у двери. Когда-то тут держали живность. Слабо пахло поросячьим калом и сухим, старым куриным пометом. Стены и крыша были из рифленого металла, скрепленного болтами. Окна не было, свет не шел ниоткуда, только в узкую щель под дверью. Киншоу вытянул вперед руки и стал по стенке пробираться к углу, где лежали мешки. Там он сел.
Может, они и ночи дожидаться не будут, а раньше вернутся. Пойдут по пустырю, зайдут в сарай – и все будет шито-крыто. И мало ли что с ним сделают, может, удушат, зарубят топором, повесят, зарежут, может, возьмут пилу, отпилят ему обе ноги и бросят, чтоб истекал кровью. Киншоу в ужасе закусил кулак. С кем-то так сделали, он в одной книжке читал, Икден давал ему в прошлом году. Икден давал читать страшные книжки за деньги, брал по два доллара за четыре дня. Киншоу читал их в уборной; и рад бы оторваться, а сам читал и потом боялся ночей.
Но, в общем-то, это Хупер, Хупер, ясно, больше некому. Хупер небось прокрался по траве обратно к дому. И будет ждать. Часами, а может, целый день будет ждать, пока не надумает его выпустить.
Киншоу сказал вслух:
– Я не боюсь один в этой темнотище.
Ему ответило эхо.
Но темнотища – что; его мучили мысли, картины. Он вспоминал, почему пришел сюда, вспоминал лицо мистера Хупера, как тот улыбался ему сегодня за завтраком: «Ты пойдешь в школу, где учится Эдмунд».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47