Филипп оставался в прежнем расположении духа: его лоб бороздили морщины, при хорошем настроении совершенно отсутствующие. Конец терпению жены был близок. Она обняла Филиппа и положила руку на квадрат пододеяльника, под которым отблесками шелка обозначались его бедра. Отсутствие эффекта просто взбесило ее. Почувствовав это, ее муж поднял голову.
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она. – Не засыпай, пожалуйста, так быстро. Это очень срочное и важное дело.
– Твоя клипса опять натерла тебе ухо, и ты мучилась с ней весь вечер, дорогая моя болтушка?
– Шутки крайне неуместны. Я хотела бы поговорить о твоей дочери.
– О-о-о! Как мне надоели разговоры о моей дочери, ты себе не представляешь!
– Тебе безразлична ее судьба? Как ты можешь! Она, кажется, встречается с женатым человеком!
– Ну это уж слишком!
– Вот именно.
– Ты-то откуда знаешь? И… какое тебе до всего этого дело?!
– Ты невыносим. Ты же знаешь, как я отношусь к Люсии. А этот мужчина…
– Тебе-то чем Маковски не угодил?
– Маковски?! – Она на минуту замолчала. – Вот это да! А как же Лиз?
– Эйприл! – Филипп поймал себя на том, что почти кричит, застыдился и, пожелав супруге спокойной ночи, отвернулся к стене.
Ей оставалось только признать, что все ее средства бессильны расшевелить удрученного Нортона. Она вышла в коридор и нарочито тихо закрыла за собой дверь. Новое известие ошеломило ее.
* * *
Не следующее утро Дэвид Маковски ехал в гольф-клуб, где они договорились встретиться с Филиппом. Легкие угрызения совести мучили его: за последние дни болезнь несколько раз настойчиво напоминала о себе, и, конечно, Лиз, узнав от Терезы, куда он поехал, ужасно расстроится. Когда Филипп позвонил ему и предложил сыграть партию-другую, он вначале хотел отказаться, сославшись на дела, но подумав, что Нортону уже наверняка известно о его отношениях с Люсией, решил, что отказ мог бы и оскорбить скрипача.
Обычно Маковски не задумывался о подобных вещах, предоставляя события их естественному ходу и стараясь избегать ненужных объяснений, но в случае с этой девушкой все было несколько иначе. Вспомнив вчерашние поцелуи на лестнице, ее грудь, обтянутую черной тканью, он на минуту закрыл глаза… И тут же попытался отогнать наваждение – машина уже ехала вдоль ограды старинного парка, принадлежавшего клубу, в который они с Филиппом вступили в первый год по окончании Королевской консерватории – уже больше двадцати лет назад.
Профессиональные пианисты редко играют в гольф из-за небольшой, но все-таки существующей опасности травмировать кисть, а знаменитостей среди них просто не бывает. Дэвид Маковски был исключением. Более того, женившись на Лиз, которая в юности была довольно сильной теннисисткой, он пристрастился, несмотря на неподдельный ужас своего импрессарио, и к теннису, и даже достиг в нем некоторых успехов. В этом был весь Дэвид, всегда любивший жизнь во всех ее проявлениях.
…День выдался серым и тусклым. С самого начала все не заладилось. Филипп, нервничая из-за предстоящего разговора, отчаянно проигрывал. Раньше с ним такого не бывало – он считался блестящим игроком… Но Дэвид, если и был этим удивлен, вида не показывал, а лишь подшучивал над приятелем. Правда, иногда Филипп ловил в его глазах какой-то невысказанный вопрос.
Игру они закончили в полном молчании. К этому моменту небо совсем затянулось тучами, начал накрапывать дождь. И мужчины, сложив клюшки, поспешили к зданию клуба. Приняв душ и переодевшись, они устроились в одной из гостиных. Там их уже ждал заказанный кофе с коньяком.
В небольшой гостиной, стилизованной под эпоху Эдуарда VII, кроме них никого не было. В камине, который разожгли по случаю плохой погоды, уютно потрескивали поленья. В окно стучал дождь. С другого этажа до них доносилась музыка и чьи-то голоса. Но в этом замкнутом пространстве тишина казалась почти осязаемой.
Дэвид, медленно попивая кофе, принялся листать газеты в поисках рецензий на свой последний концерт. Филипп залпом выпил оба напитка, встал и начал расхаживать по комнате.
– Дэйв, мне нужно с тобой поговорить, – наконец выдавил он из себя, и ему показалось, что слова упали в тишину, как камни.
– Да, пожалуйста. – Дэвид поднял глаза от газеты.
– Дэйв, пойми меня правильно, но я хочу, чтобы ты перестал встречаться с моей дочерью, – сказал Филипп, стараясь изо всех сил казаться спокойным.
Лицо Дэвида приняло удивленно-вопросительное выражение:
– Это она просила тебя поговорить со мной об этом?
– Черт возьми, разумеется, нет! Ты же знаешь, она безумно влюблена в тебя. Но я хочу, чтобы ты перестал морочить девчонке голову!
– А почему ты решил, что я морочу ей голову? – Дэвид сделал ударение на слове «морочу».
Злость вспыхнула в Филиппе внезапно, у него даже потемнело в глазах. Он надеялся, что они поговорят по-человечески, разберутся во всем и, возможно, вместе найдут нормальный выход из ситуации. Но Дэвид явно не стремился облегчить ему задачу. Наоборот, он, казалось, отгородился от Филиппа как стеной и думал о чем-то своем, машинально переворачивая газетные листы. Филипп почти физически ощутил эту отстраненность.
– Так почему ты решил, что я морочу ей голову? – резко повторил Дэвид свой вопрос, откладывая газеты в сторону.
– Потому, что ты не любишь ее, потому, что ты на двадцать лет старше. Потому, что ты никогда не оставишь Лиз, а значит, у Люсии с тобой не может быть будущего.
Дэвид усмехнулся:
– В мире есть вещи, которые мы не властны изменить, урегулировать их наличие или отсутствие. Одна из таких вещей – любовь. Либо она есть, либо ее нет… Причем тут Лиз, разница в возрасте? Убить любовь можно только вместе с людьми. Или же она умрет сама, когда ей будет угодно. Почему ты считаешь, что она бывает счастливой только в браке?
После этих слов, сказанных лениво-поучительным тоном, Филиппу захотелось ударить Дэвида и в любимых выражениях Соледад высказать свое мнение о нем.
Но лицо Маковски внезапно смягчилось, и неожиданно он сказал:
– Не волнуйся, Филипп, все и так скоро закончится. Я тебе обещаю.
С минуту мужчины молча смотрели друг на друга. Филиппа поразила не столько резкая перемена тона, сколько какая-то затаенная боль, вдруг проявившаяся в глазах Дэвида. Нужно было что-то сказать, а что – он не знал.
– Спасибо, – неожиданно для самого себя выговорил он. – Пожалуй, мне пора ехать домой. – И быстро вышел, хлопнув дверью.
Дэвид даже не обернулся.
* * *
– Эйприл, а воспаление легких длится долго? – спросила она как-то невзначай, катя по скользкому, как лед, полу супермаркета загруженную пестрыми пакетами тележку.
– В среднем месяц.
– Какой ужас!
– Ты что, никогда не болела?
– Мама говорила, что в детстве, но я не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она. – Не засыпай, пожалуйста, так быстро. Это очень срочное и важное дело.
– Твоя клипса опять натерла тебе ухо, и ты мучилась с ней весь вечер, дорогая моя болтушка?
– Шутки крайне неуместны. Я хотела бы поговорить о твоей дочери.
– О-о-о! Как мне надоели разговоры о моей дочери, ты себе не представляешь!
– Тебе безразлична ее судьба? Как ты можешь! Она, кажется, встречается с женатым человеком!
– Ну это уж слишком!
– Вот именно.
– Ты-то откуда знаешь? И… какое тебе до всего этого дело?!
– Ты невыносим. Ты же знаешь, как я отношусь к Люсии. А этот мужчина…
– Тебе-то чем Маковски не угодил?
– Маковски?! – Она на минуту замолчала. – Вот это да! А как же Лиз?
– Эйприл! – Филипп поймал себя на том, что почти кричит, застыдился и, пожелав супруге спокойной ночи, отвернулся к стене.
Ей оставалось только признать, что все ее средства бессильны расшевелить удрученного Нортона. Она вышла в коридор и нарочито тихо закрыла за собой дверь. Новое известие ошеломило ее.
* * *
Не следующее утро Дэвид Маковски ехал в гольф-клуб, где они договорились встретиться с Филиппом. Легкие угрызения совести мучили его: за последние дни болезнь несколько раз настойчиво напоминала о себе, и, конечно, Лиз, узнав от Терезы, куда он поехал, ужасно расстроится. Когда Филипп позвонил ему и предложил сыграть партию-другую, он вначале хотел отказаться, сославшись на дела, но подумав, что Нортону уже наверняка известно о его отношениях с Люсией, решил, что отказ мог бы и оскорбить скрипача.
Обычно Маковски не задумывался о подобных вещах, предоставляя события их естественному ходу и стараясь избегать ненужных объяснений, но в случае с этой девушкой все было несколько иначе. Вспомнив вчерашние поцелуи на лестнице, ее грудь, обтянутую черной тканью, он на минуту закрыл глаза… И тут же попытался отогнать наваждение – машина уже ехала вдоль ограды старинного парка, принадлежавшего клубу, в который они с Филиппом вступили в первый год по окончании Королевской консерватории – уже больше двадцати лет назад.
Профессиональные пианисты редко играют в гольф из-за небольшой, но все-таки существующей опасности травмировать кисть, а знаменитостей среди них просто не бывает. Дэвид Маковски был исключением. Более того, женившись на Лиз, которая в юности была довольно сильной теннисисткой, он пристрастился, несмотря на неподдельный ужас своего импрессарио, и к теннису, и даже достиг в нем некоторых успехов. В этом был весь Дэвид, всегда любивший жизнь во всех ее проявлениях.
…День выдался серым и тусклым. С самого начала все не заладилось. Филипп, нервничая из-за предстоящего разговора, отчаянно проигрывал. Раньше с ним такого не бывало – он считался блестящим игроком… Но Дэвид, если и был этим удивлен, вида не показывал, а лишь подшучивал над приятелем. Правда, иногда Филипп ловил в его глазах какой-то невысказанный вопрос.
Игру они закончили в полном молчании. К этому моменту небо совсем затянулось тучами, начал накрапывать дождь. И мужчины, сложив клюшки, поспешили к зданию клуба. Приняв душ и переодевшись, они устроились в одной из гостиных. Там их уже ждал заказанный кофе с коньяком.
В небольшой гостиной, стилизованной под эпоху Эдуарда VII, кроме них никого не было. В камине, который разожгли по случаю плохой погоды, уютно потрескивали поленья. В окно стучал дождь. С другого этажа до них доносилась музыка и чьи-то голоса. Но в этом замкнутом пространстве тишина казалась почти осязаемой.
Дэвид, медленно попивая кофе, принялся листать газеты в поисках рецензий на свой последний концерт. Филипп залпом выпил оба напитка, встал и начал расхаживать по комнате.
– Дэйв, мне нужно с тобой поговорить, – наконец выдавил он из себя, и ему показалось, что слова упали в тишину, как камни.
– Да, пожалуйста. – Дэвид поднял глаза от газеты.
– Дэйв, пойми меня правильно, но я хочу, чтобы ты перестал встречаться с моей дочерью, – сказал Филипп, стараясь изо всех сил казаться спокойным.
Лицо Дэвида приняло удивленно-вопросительное выражение:
– Это она просила тебя поговорить со мной об этом?
– Черт возьми, разумеется, нет! Ты же знаешь, она безумно влюблена в тебя. Но я хочу, чтобы ты перестал морочить девчонке голову!
– А почему ты решил, что я морочу ей голову? – Дэвид сделал ударение на слове «морочу».
Злость вспыхнула в Филиппе внезапно, у него даже потемнело в глазах. Он надеялся, что они поговорят по-человечески, разберутся во всем и, возможно, вместе найдут нормальный выход из ситуации. Но Дэвид явно не стремился облегчить ему задачу. Наоборот, он, казалось, отгородился от Филиппа как стеной и думал о чем-то своем, машинально переворачивая газетные листы. Филипп почти физически ощутил эту отстраненность.
– Так почему ты решил, что я морочу ей голову? – резко повторил Дэвид свой вопрос, откладывая газеты в сторону.
– Потому, что ты не любишь ее, потому, что ты на двадцать лет старше. Потому, что ты никогда не оставишь Лиз, а значит, у Люсии с тобой не может быть будущего.
Дэвид усмехнулся:
– В мире есть вещи, которые мы не властны изменить, урегулировать их наличие или отсутствие. Одна из таких вещей – любовь. Либо она есть, либо ее нет… Причем тут Лиз, разница в возрасте? Убить любовь можно только вместе с людьми. Или же она умрет сама, когда ей будет угодно. Почему ты считаешь, что она бывает счастливой только в браке?
После этих слов, сказанных лениво-поучительным тоном, Филиппу захотелось ударить Дэвида и в любимых выражениях Соледад высказать свое мнение о нем.
Но лицо Маковски внезапно смягчилось, и неожиданно он сказал:
– Не волнуйся, Филипп, все и так скоро закончится. Я тебе обещаю.
С минуту мужчины молча смотрели друг на друга. Филиппа поразила не столько резкая перемена тона, сколько какая-то затаенная боль, вдруг проявившаяся в глазах Дэвида. Нужно было что-то сказать, а что – он не знал.
– Спасибо, – неожиданно для самого себя выговорил он. – Пожалуй, мне пора ехать домой. – И быстро вышел, хлопнув дверью.
Дэвид даже не обернулся.
* * *
– Эйприл, а воспаление легких длится долго? – спросила она как-то невзначай, катя по скользкому, как лед, полу супермаркета загруженную пестрыми пакетами тележку.
– В среднем месяц.
– Какой ужас!
– Ты что, никогда не болела?
– Мама говорила, что в детстве, но я не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79