По глади занесенной реки бежали от обрыва две черные фигуры. Вторая взмахнула руками и упала в снег. Тогда остановилась и первая.
Владимир и одноглазый пошли к реке, скользя, спустились с обрыва и направились к немцам. Убитый лежал, зарывшись лицом в сугроб, шинель задралась, худые длинные ноги были поджаты к животу.
— Насмерть,— сказал одноглазый, перевернув труп на спину.— Отбегался...
Рыжий немец стоял неподалеку, паром изо рта грел распухшие руки, красные, точно облитые клюквенным соком.
— Сволочь,— проговорил одноглазый, с ненавистью глядя на пленного.
— Куда он убежать хотел? — усмехнулся Владимир.
— Сволочь,— повторил одноглазый и закричал: — Руки снегом потри!.. Тебе говорят, слышишь?
Немец зло оскалился и с трудом прошептал что-то неразборчивое.
— Ну и дурак,— хмуро сказал одноглазый и ткнул дулом автомата вперед:— Иди...
Пленный наклонился над убитым, стер с его лица комья снега и вдруг, резко качнувшись, торопливо поцеловал в лоб. Потом поднялся и пошел к обрыву, с которого на него молча смотрели окоченевшие, припорошенные белой крупой, неподвижные люди.
— Станови-и-ись! — разнесся голос сержанта. Выровненная конвоирами колонна пошла по заметенному полю, тяжко ступая по уже почти не видимой дороге. Начинало темнеть, и вьюга поднималась с равнин, раскачивала подвижные сугробы и гнала их в свисте ветра, то рассыпая в тугие жгуты, то каменно утрамбовывая в трамплины заструг. Она перелопачивала снег, швыряла его комьями, сдирала белую кожу степи и, разметав по черному свету, снова обрушивала с неба ледяным летучим крошевом...
Немцы сбились в толпу. Несколько конвоиров встали во главе пленных и начали пробивать в снегу дорогу, увязая по пояс. Владимир, одноглазый и паренек-конвоир ступали последними, подгоняя отстающих. Владимир чувствовал, как медленно сочится кровь из раненой ноги. Валенок промок и покрылся корой. Ремень автомата давил на шею, пригибая голову. Посеченное лицо одубело, и Владимир тер его снегом, пока щеки и лоб снова не вспыхнули колючей болью.
Он увидел Ворсина. Сержант стоял, весь занесенный бураном, и каждому поравнявшемуся с ним конвоиру что-то кричал.
— Заблудили-и-ись! — он обхватил Владимира за плечи и прокричал: — Заблудились... Что делать?!
— А-а? — шагнул к ним одноглазый.— Что ты говори-и-ишь?
— Все! Дороги нет... Сбились с пути... Что делать буде-е-ем?
— Поперемерзнем, как мыши-и! — одноглазый махнул рукой.— Только вперед...
- Куда?!
— Вперед! Пока не свалимся..
— А они?! Немцы?!..
— Вперед! Впере-е-ед...
— Вот тебе и в госпиталь попали... Черт, погибнешь с ними...
Ворсин тяжело побежал в начало колонны....Уже трудно было сказать, сколько времени они блуждали в степи. Буран не утихал. Ом кружил на одном месте, или это так казалось людям, потому что куда они ни шли, везде был только снег. Он рязкой гущей путал ноги, с
ветром пронизывал одежду, бросался в лицо, обжигая и слепя...
Ночь была исполосована белыми метелями. Она лежала над степью, бесконечная и тяжелая, и воздух ее прожигал легкие, замораживая бронхи, и люди, вместо крика, хрипели сорванными голосами.
— Сто-о-ой!.. Сто-о-ой!
Владимир видит, как темная масса колоны растворяется в месиве снега. Он вскидывает автомат и стреляет в воздух: у его ног, уже полузанесенный, валяется пленный. Из темноты выныривает одноглазый. Они вдвоем с трудом поднимают немца. Грузный и ослабевший, он качается на ногах, и, когда его отпускают, снова садится в снег.
— Встава-а-ай! — орет одноглазый и трясет пленного за ворот шинели. Голова немца клонится,с нее валится шапка, ветер черным комом уносит ее в темноту. Длинные волосы вьются, как ожившие нити. В слепых глазах, словно бельма, окаменевший ужас.
— Встава-а-ай... своло-о-очь... Ну?! Поднимается на четвереньки, стоит, точно горбатый зверь. Медленно выпрямляется, и Владимир держит его за плечи рядом с собой — видит эти остановившиеся глаза, летящие волосы и покусанные губы, сквозь которые дыхание проталкивает одно и то же слово:
— ...Ма-ма... ма-ма... ма-ма... ма-ма...
Не говорит, а дышит, с настойчивостью безумия повторяя каждый выдох:
— ...Ма... ма... ма... ма...
— Прекрати-и!! — с ненавистью кричит одноглазый, и губы у него самого дергаются. Он впивается в шинель немца и, подтянув его ближе, хрипит в лицо:
— Молчи-и... гад ползучий, молчи-и-и!!
Пленный привалился к груди Владимира, и он под тонким сукном шинели ладонями ощутил его дрожащую костлявую спину. И, не зная почему,- Владимир вдруг крепко обхватил его за плечи, прижал и, загребая валенками снег, побрел к маячившей вдали колонне.-Одноглазый зло рванул руку пленного и перебросил ее через шею. Они потащили немца, который оседал на подгибающихся ногах и монотонно бормотал и всхлипывал, качая головой:
— ...Ма... ма... ма... ма...
Потом он выпрямился, пробежал несколько шагов и ввалился в толпу пленных, расталкивая их, выкрикнул что-то и снова упал в снег. Те остановились вокруг него, занесенные бураном, сгорбленные, и ветер кружился
среди неподвижных фигур, разбивая о них белые воронки смерчей;
— Что-о та-а-ам?! — донесся голос Ворсина.—Впе-ре-е-ед!..
Владимир наклонился, над немцем. Он растер его лицо снегом, натянул на негнущиеся руки свои ватные перчатки.
— Дай ему! — прокричал одноглазый набросил треух, оставшись без шапки. Черные волосы его торчали из бин-гов жесткими хвостиками, на глазах бе.лея от набивающеюся снега.
Владимир натянул на голову пленному треух, завязал под подбородком шнурки и тяжело поднял немца на ноги. — Впере-е-ед!
Колонна тронулась с места, как громадная черепаха, поползла по степи, сквозь неутихающий буран. Пленные падали, ползли на коленях, поднимались. Измученные конвоиры, ослабевшие от потери крови и холода, тянулись по сугробам, сгорбленные и занесенные снегом... Владимир шел, не чувствуя правой ноги. Ему казалось, что вместо пес к бедру пришили, прямо к живому телу, неуклюжую колоду. Она застревала в плотном насте, подворачивалась, и тогда от хлесткой боли вспыхивали перед глазами сияющие крути. Где-то за ним, держась обеими руками за голову, шатаясь, брел одноглазый. Иногда Появлялся из темноты Ворсин. Сержант еще кричал что-то неразборчивое и свисте ветра и пропадал снова. И все время Владимир слышал монотонный сдавленный шепот, словно тот пленный, который упал первым, еще шагал рядом, повторяя С настойчивостью безумного:
— ...Ма... ма... ма... ма... ма...
Он остановился, негнущимися пальцами содрал с броней наросты снега. Ему показалось, что колонна стоит на месте. Люди не двигались, а качались, так медленны и тяжелы были их шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71