ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

С ним очень дружил наш старший по возрасту преданный товарищ и наставник, украинский писатель, умный, образованный, увы, ныне уже покойный. Чего только не рассказывал он о веселом громовержце! Особенно запомнился нашему другу вечер, проведенный в Ленинграде, в квартире Зощенко.
Была приятная неожиданность: друга — первейшего заводского мастерового Донбасса — решили послать в чужие, капиталистические края —«себя показать и других увидеть...». Отчаливать в загранплавание другу предстояло как раз от невских берегов. Вот и встретились нежданный, но такой дорогой «интурист» и веселый, всегда гостеприимный «громовержец». В этот вечер «дьявол смеха» был в каком-то особом ударе, с удивительной легкостью сходили с его уст жгучие, убийственные острословия. Именно в этот вечер, быть может, взрывались лечащим и уничтожающим смехом страницы той удивительной зощенковскои книги, которая так и не увидела свет. Конечно же, свет тончайшей зощенковскои иронии, юмора уже сфокусировался на, прямо скажем, противопоказанной некоторым редакторам и некоторым «иже над ними» теме: «Акулы капитала и пролетарские Мошки». В серьезном подтексте юмора Мошки уничтожают акул, возвышаясь как великаны мировой революции. Да, да, да. Но зачем же ты, Михаил Батькович, так легко обращаешься с темой, предназначенной для «мирового потрясения», а не для «цирковой клоунады»?
Именно в этот вечер — рассказывал потом наш друг — я открыл для себя всю дантовскую силу и совершенно необычную направленность «смеха самого диявола». Вот уж воистину святая правда: легче слону выполнить сверхтруд-
ную задачу — почесать собственным хоботом собственное заднее место, чем мартышке лишиться уворованных сильно увеличивающих человеческих окуляров, через которые мир открылся ей в непостижимых смешениях и чудаковатостях... Но главное, самое главное. Почему наш сопровождающий друг, можно сказать, высокий гид сказал нам: «Освободитесь!-», заметив, что с нами происходит неладное? Говоря о слоне и мартышке, Зощенко, пользуясь явным плагиатом, пытается нанести почти кинжальный удар «акулам капитала». Шутки в сторону — громовержец смеха на полном серьезе цитировал совершенно серьезные строчки из стиха одного нашего поэта, много лет назад побывавшего приблизительно в этих же зарубежных местах, которые сейчас мы пересекали на «шевроле». Судя по всему, поэт, делая «заявки» на дальнейшие свои заморские путешествия, изрекал:
Там даже птицы не поют, И травы не растут...
Зощенко с нескрываемой издевкой переспросил у поэта:
— А как дети — родятся там, любовь между полами существует ли? Капитализм капитализмом, а куда подевали вы миллионы работяг, тяжкими трудами, потом и, бывает, кровью которых даются и сталь, и хлеб, и жилища, одежда и лакомства земные?
Поэт, не теряя присутствия духа, важно заметил:
— Поэзия — она, знаете, требует образов. Образов, необходимых политике...
Между тем широкий асфальт под колесами катится, а по сторонам райская земля. Все поет, переливается красками, тянется к солнышку. Асфальт вдруг разделяется: одной полосой стремится он круто вправо, другой — влево. Свернув на эту полосу, мы через какой-нибудь километр резко затормозили машину, остановились. Несказанно радостное изумление хлынуло в наши души. Слова были излишними. Мы понимали друг друга, возбужденно переглядываясь. Кто бывал далеко от Родины, тот испытал нестерпимую тоску по ней. А перед нами, чуточку удаляясь от дороги, выросла одинокая ферма, самим видом своим наполнявшая всего тебя щемящей сладостью. Как под Полтавой, Черниговом или Киевом — белая хата с размалеванными ставнями. А под ними, перед призбой — пивныки, чорнобривцы, ружи, гвоздики... Вокруг хаты, как бы образуя живую изгородь просторной усадьбы, садочки: и вишенки в них, черносливовые деревца, грушки, яблоньки, калина. А из этого живоплота
кое-где проглядывали маленькими солнцами подсолнухи, тянулись к небу тополя. Где-то из разнотравья слышались напевы перепелки, жаворонок, «взахлеб» ведя свою колоратуру, застыл над милой ему хатой. А под хатой хоронили ее хозяина...
Нас сразу же вывела из машины и позвала к себе знакомая с колыбели песня, лившаяся здесь, на канадской земле, как-то надрывно от голосов необычного хора.Песня сама по себе, конечно же, не похоронная. Но сами сердца завели именно ее потому, что в ней был трепетный зов к земле, той, которую многие даже не видели, но впитали ее материнское молоко. Тот, которого хоронили под белой хатой, родился в Канаде от тех, кто эмигрировал с Чернигов-щины еще в царские времена. О, как мечтал он «хотя бы одним глазком» взглянуть на родную, единую, вскормившую весь родовой корень! Только и успел он создать в канадской степи уголочек родины...
Над труной, обвитой красной запорожской китайкой, склонился престарелый «поминальный оратор», как его называли среди украинцев Канады. Честно скажем — оратор из него никакой. Язык у него совсем «не подвешен», как, скажем, у платного, профессионального «плакальщика». Сила, народное признание его в другом. Каждое его слово пусть не очень искусное, зато чистое, горячее, святая слезинка. Он был совсем молодым, когда судьба его забросила за океан. Всю жизнь собирался побывать на родине. Не выходило. Да и не богат он, а деньжат на дальнюю поездку потребуется немало. И еще боялся...
Каждый раз, когда склоняется он над труной, обвитой красной запорожской китайкой, обнимает его страх, кажется ему, что хоронит самого себя, свою несбывшуюся мечту — согреть сердце под родным солнцем, припасть устами к той, давшей душу, горсточке, которую так бы хотелось привезти на чужбину, положить на могилы своих соотечественников.
Каждый, кто его слушал, думал об одном и том же, переносил свое сердце к берегам Днепра ли, Десны, Ворсклы, Днестра, Сулы, Псла — к материнской груди Украины. В лагере перемещенных лиц собирались люди разных национальностей, разных судеб. Военнопленные, мирные жители, насильно угнанные фашистами, предатели, бежавшие от расплаты... Перемещенные лица, люди без родины.
О Советской стране в лагере либо говорили с бессильной злобой, либо помалкивали. Ворота лагеря открывались только на запад — во Францию, Канаду, США, Австралию. Онуфриенко и Михайлов выбрали Австралию...
Давно не бритые соседи рассуждали о преимуществах далекого края: «Тепло, фруктов — завались...»
— Слышь,— говорил один, крутя яркий проспект,— говорят, зверь там один есть, коала называется, знай, спит себе да ест. Вот бы нам, братцы, так.
— Зачем коала?— вставлял другой.— Мы стреляные волки и едем в рай. Что, разве плохо: волки в раю?
Над ним смеялись, но многие втайне верили, что этот облезлый, обшарпанный корабль вывезет их к обетованному берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111