— В самокритике, как и во всем, преувеличиваешь: танцуешь ты вполне сносно.
Руженка как бы сплюсовала и даже возвела в степень все свои успехи этого дня: временами Камиллу казалось, что в танце ведет она.
Заказали бутылку вина. Вернувшись к столику, радостно разгоряченная танцем, она подняла бокал:
— Это давно стало закономерностью: такие вот индивидуальные вечерушки удаются лучше всего, когда они никак заранее не запрограммированы, — правда, Камилл?
Только наша-то «вечерушка», милая Руженка, не совсем дело случая! Но в твоих собственных интересах предоставить инициативу мне: я ведь тоже хочу когда-нибудь сам завоевывать, не вечно же мне быть завоеванным...
Позднее, в номере уже, Руженка подошла к окну.
— Какой роскошный вид, Камилл! Погаси свет — на все это лучше смотреть в темноте!
Буран, исчерпав себя, улегся; в высоком чистом небе льет золотое сияние почти полная луна. А под нею, над очертаниями леса, гряда облаков, тянущаяся до далекого горизонта. Изголуба-молочные массивы гор отбрасывают причудливые тени на нижние слои облаков — застывшее взволнованное море разлилось вытянутыми заливами среди черных склонов лесистых гребней.
— Вот это и есть одно из неповторимых мгновений, Камилл... Никогда они не повторяются с такой же силой, а из таких мгновений и складывается богатство души... И это — на всю жизнь, быть может, с годами уже забудешь это конкретное мгновение, а оно все будет питать душу... Ах, непривычна я к вину!
Она просунула руку ему под локоть, прижалась к нему без колебаний.
Он обнял ее за плечи, ощутив, как затрепетала она от его прикосновения. Он мог теперь безошибочно прочитать все, что в ней творилось: предчувствие того, что кажется неизбежным, а в голове, в разгоряченной крови вино, и сладкий обессиливающий страх, и неуверенность — что сделает он и как ей на это ответить... Он наступил, решающий день, о котором она не хотела думать — и безотчетно ждала десять лет...
Извинившись, Камилл вышел из комнаты, чтобы дать ей раздеться. Встал у окна в конце коридора — и внезапно его охватило что-то вроде разочарования, он заколебался: Руженка-то снова обрела прежний облик прилежной зубрилки, вернулся к ней тот род неуклюжей старательности, от которого опускаются крылья у всякого завоевателя...
Он поймал себя на том, что возвращается в их общий номер без всякого желания и без восторга.
И — худшее из всего, что она могла сделать: едва он вошел, повисла у него на шее. Куда девалось волнение, обуревавшее его сегодня, пока они добирались сюда, куда исчезла мысль о том, что ему предстоит приключение с какой-то иной, новой, весьма привлекательной молодой женщиной?
Супружеские кровати рядышком; сознание Камилла невольно регистрирует все, что доносится из недр дома: чьи-то голоса внизу, затем тишина, а вот звякнула посуда — ее моют, — и звук этот сразу погас: кто-то вошел в кухню, закрыл за собой дверь. Короткий взрыв смеха, шаги по скрипучей лестнице, последние шумы дома, укладывающегося на покой. Все это должно было бы ускользнуть от восприятия, заглушённое прибоем желания, — но вместо взбурлившегося моря покорно поблескивает гладь пруда, затянутого ряской...
Через стенку донеслись какие-то неясные звуки, сначала Камилл никак не мог определить их, потом понял: любовные вздохи...
Луна спряталась за косяком окна, но в голубоватых ее лучах заблестело стекло бутылки минеральной воды, которую Руженка прихватила из столовой. На этой сверкающей точке и сошлись разочарованные взгляды обоих.
— Минералка — символ моих любовных эскапад! — произнесла вдруг Руженка громким, бесцветным голосом.
Из соседнего номера послышался наконец приглушенный вскрик. Руженка зажала уши ладонями, и это невольное движение будто ударом дубинки окончательно сразило Камилла.
И все же он попытается мобилизовать свою растоптанную самоуверенность: мужчина же я, в конце концов! Нет таких причин, которые помешали бы мне как-то выпутаться из положения, фантазии у меня хватит, могу же я внушить себе, будто эта женщина на соседней кровати — кто?.. Мина?..
А за окном по темно-лиловому небу медленно плывет золотой диск луны, уже слепит глаза бликами, отраженными от соседнего окна. Ветер укладывается на покой, лишь временами слабенько проскулит, задев за какую-нибудь железку, — и снова морозное безмолвие, под снеговыми заносами глубоким сном спит природа.
Камилл приблизился к постели — ведь шла же впереди меня на лыжах молодая, вполне симпатичная, стройная женщина...
— Руженка.
Молчит — молчит неправдоподобно, закрыв плаза. Еще раз тихонько позвал — и тотчас обозлился: нет, милая, уж хочешь притворяться, так не утаивай дыхание сразу после того, как только что дышала совсем ровно...
Раздосадованный, Камилл лег на свое место.
А ведь из тех, кто остался там, внизу, в долине, ни один не поверит в непорочность этой незадачливой ночи...
Руженку разбудил скрип двери. Светает, Камилл, уже одетый, вышел — будет ждать ее в столовой. А ей-то казалось, она и глаз не сомкнула до утра...
В ожидании завтрака сели за тот же столик на двоих. Кухня еще только просыпалась, но Камиллу не терпелось поскорее очутиться на курсах, оставить все неприятности позади. На его хмуром лице читалась досада на неудачу экскурсии. Пожалуй, размышляет теперь о том, что затронута мужская честь... Говорят, в подобных случаях почти всегда виновата женщина — ну, не знаю. Что я вообще знаю о таких вещах?
— Видно, Камилл, не суждены мы друг другу, — неожиданно, без всякого вступления, начала Руженка, сама удивленная своей непосредственностью.
В столовую уже сходились первые нетерпеливцы; вчерашний малыш, похожий на Якоубека, старательно выдувал на замерзшем стекле кружочек — ему хотелось посмотреть, что за окном.
— Понимаю, тебе не такая нужна. — Руженка почти материнским жестом положила ладонь на руку Камилла, не переставая удивляться самой себе: зачем я говорю такие жалкие слова, нет, видно, у меня и впрямь ни капли таланта к женской дипломатии...
Официант поставил перед ними кофейнички, рогалики, джем.
— Мы ведь товарищи, Камилл: скажи же, какая женщина отвечает твоей мечте?
Господи, будет ли конец моим гениально-идиотским вопросам? И это в тот момент, когда бедняга Камилл намазывает рогалик маслом! А впрочем, что я еще могу потерять после того, как упустила величайший шанс всей своей жизни?..
— Отвечу за тебя сама: Ивонна, да?
Камилл отодвинул тарелку жестом, который давал понять, что доедать он не будет. Ну вот, получай теперь то, что сама столь интеллигентно подготовила!
— Может быть... За окном взгремели бубенцы — видимо, санная упряжка собирается в долину за припасами.
— Теперь это уже не имеет значения, Камилл, но все же мне хотелось бы знать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30