«Вот купить бы!» — подумал он, но таких денег у него не было,
Человек, покупавший оружие, цыкнул на Ивася, и он пошел дальше, а через несколько шагов снова остановился, услышав слово «пулемет». Незнакомый Ивасю семинарист спрашивал солдата насчет пулемета, и в ответ раздалось:
— Я воля.
Карабутенко стоял поодаль, наблюдая, как к семинаристу подошли еще два австрийца, вызванные солдатом, и между ними завязался оживленный торг. Потом семинарист исчез куда-то и через минуту вернулся с Хомой и Степаном.
Мгновение Ивась колебался — подойти ближе или
спрятаться от грозных глаз брата, как вдруг толпа зашевелилась и раздалось сердитое:
— Разойдись!
Несколько полицейских во главе с офицером державной роты, энергично расталкивая народ, бросали направо и налево:
— Марш! Марш отсюда! Разойдись!
— А что такое? — попробовал кто-то возразить.
— А вот не пойдешь, так узнаешь, «что такое»! —• гаркнул офицер.
Увидев, что Хома и Степан поспешно зашагали в город, Ивась устремился за ними.
Эшелон с австрийскими войсками простоял на станции еще два дня и отправился на запад, а на третий день утром подпольный большевистский ревком разоружил державную карту и провозгласил в городе Советскую власть.
В этот день Ивась, как всегда, пошел в гимназию. Когда он показался в дверях, гам в классе вдруг затих. Удивленно поглядывая на однокашников, Карабутенко направился к своей парте и спросил, в чем дело.
— В чем дело? — едко переспросил Юрко Молодкевич.— Твой брат — большевик!
— Кто тебе сказал? — усмехнулся Ивась.
— А ты не знаешь? Он сейчас ходит по городу вооруженный! Они, — Молодкевич показал на двух гимназистов,— видели!
На Ивася смотрели десятки враждебных глаз, и он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким в этом неуютном классе. Даже Аверков не поддержал его.
«Буржуи чертовы! — ругался он про себя.— Кадетская сволочь! — И одновременно думал: — А как же с обещаниями Хомы? Каким это будет ударом для отца!»
Хомы дома не оказалось. Из всех квартирантов на месте был один Виктор. Он рассказал, что Хома и Степан Даренко — подпольщики и что сейчас они патрулируют по городу.
— Подпольщики! — воскликнул Ивась.
— Жил с ним в одной комнате и ни о чем не догадывался!
— Хома восемнадцать раз бежал из немецкого плена, и не один, так что научился хранить тайны! — с гордостью сказал Ивась.
— Черти! Не сказали,— значит, не доверяют,— беспокойно поблескивая глазами, продолжал Виктор.
Ивась слышал, что он петлюровской ориентации, и потому промолчал.
«Хома был в подполье!» Он представил себе тайные сборы, шифрованные записки, слова-пароли- и вспомнил пронизывающий взгляд офицера державной карты, разгонявшего людей на станции. Глаза у Ивася блестели от гордости. Брат — подпольщик! Какой он смелый! О храбрости Хомы Ивась знал и раньше, но, когда брат рассказывал, как бежал из плена, это был всего лишь рассказ, а тут Ивась сам видел! Видел подпольщиков, видел тех, против кого они готовили восстание.
— И ты ничего не знал о брате?
Ивась покачал головой.
— А Степан знаешь кто? Уполномоченный из центра! Он привез два чемодана гетманских денег и позавчера купил у австрийцев два пулемета, два револьвера, много винтовок, гранат, патронов.. . всякого оружия! Да еще машинку — стричь красногвардейцев... Не везет твоему брату с учением... — с притворным сочувствием, которое больше походило на насмешку, протянул Виктор и продолжал: — Из семинарии человек сорок были в подполье, из вашего села еще и Дрелик, оказывается, большевик. А знаешь, как теперь фамилия брата? Крыло! Товарищ Крыло! А Степана — Скобелев! Верно, метит в красные генералы, раз взял генеральскую фамилию.
Домой Ивась шел через центр и на главной улице заметил Хому, вернее, его черную папаху с красной ленточкой и плечо в бобриковой шинели, сшитой еще когда он поступал в подготовительный класс и которая теперь была ему маловата. Когда прохожих на тротуаре по- уменьшилось, Ивась разглядел брата целиком. Перетянутый крест-накрест пулеметными лентами, обвешанный гранатами, с револьвером и шашкой на поясе и ручным пулеметом в руках, он медленно двигался по бульвару.
— Ты же говорил, что не возьмешь в руки винтовки! — вместо приветствия сказал Ивась, в душе завидуя такому набору оружия.
—Это не винтовка, а пулемет,— попытался пошутить Хома.
— А что скажет папа?
— Ты что, собрался меня учить? — рассердился брат.— Кто-то должен же бороться против угнетателей?
— Ты был в подполье?
Хома утвердительно кивнул. Ивась смотрел на него с восхищением. Счастливец! Делает что хочет, а ему, Ивасю, все запрещено, и он не в силах переступить через этот запрет, переступить через материнские слезы, через скорбные глаза отца.*, А почему? Почему? Хоме можно, а ему — нет?
Брат как будто разгадал его мысли и строго приказал:
—' Ступай домой! И гляди не ввязывайся в эти дела! А то что тогда с родителями будет!
Хому назначили начальником уездной милиции, и он во главе отряда выехал в уезд ликвидировать остатки гайдамаков и державной варты.
Вернулся он через две недели и среди «трофеев» привез штаб-ротмистра Никодима Латко. Расстрел для Никодима был неминуем, и это ни у кого не вызывало ни жалости, ни сомнений в справедливости, но за два дня до возвращения Хомы в город по призыву уездного ревкома прибыл для укрепления обороноспособности уезда небольшой отряд мамаевцев, в составе которого был Иван Латка.
Ивась, услыхав о возвращении брата, сразу же заглянул к нему и там увидел Латку. Тот равнодушно скользнул по его лицу своими воспаленными глазами, хотя, видимо, узнал.
— Вы только разрешите мне с ним увидеться. Он же мой брат,— очевидно продолжая начатый разговор, горячо просил он Хому.
Тот хмуро молчал.
— Он покается! Я вам ручаюсь! Это же мой брат!
— Он и так покается...— бросил Хома.
— Это не то! Пусть он передо мной покается! Я вам говорю: если он передо мной не покается, стало быть, и вам врет. И я вам честно скажу — покается или нет, Только пустите меня к нему.
В конце концов Хома разрешил свидание. Иван Латка долго жал руку ему, Степану, другим семинаристам, Ивасю и смотрел при этом такими счастливыми глазами, что Ивась забыл и «барчука», и «понаедали хари».
На другой день Ивась сразу же после уроков побежал к Хоме узнать о результатах свидания, и Виктор, который был дома, смеясь рассказал, что Иван разговаривал с братом около двух часов, после чего Никодима
без сознания отвезли в лазарет.
— Признался и покаялся! — плача от радости, докладывал Иван Латка Хоме.— Теперь будет наш до самой смерти.
Никодим Латка вышел из госпиталя через три недели, его амнистировали и как военспеца назначили начальником караульного батальона в городе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50