Много и часто, то хорошо, то дурно думая об Алексее Алексеевиче, Наташа не понимала одного: как он мог, любя ее, бесследно исчезнуть на целые годы, не найдя способа сообщить ей за все это время хоть что-нибудь о себе. «Значит, все это вовсе не то, за что я это все принимала...»— все чаще и чаще думала с горечью Наташа.
Время шло. Проходили чередой дни, похожие один на другой. Стрепетов не подавал о себе никаких вестей. О нем, как, впрочем, и погибшем Аркадии, совсем изредка говорили в скуратовском доме, но всегда при этом полковником произносились о племяннике жестокие, нехорошие слова. Это обижало и раздражало Наташу. Не рассчитывая уже на какой-нибудь слух об Алексее Алексеевиче, она все же не переставала думать о нем, не могла позабыть ни его грустной, рассеянной улыбки, ни тревожного и пытливого взгляда. С надеждой прислушивалась она к звону бубенчиков какой-нибудь запоздалой тройки, мчавшейся по тракту мимо усадьбы, холодела при мысли о том, что вот так вдруг прискачет как-нибудь среди ночи и он...
А однажды, заглянув поутру в зеркало, Наташа ахнула. Боже мой, что же с ней сталось?! Впервые за эти три года она увидела как будто чужими глазами свое потускневшее, утомленное лицо и испугалась. С изумлением, с тревогой приглядываясь к своему отражению, она с не меньшей тревогой и изумлением огляделась затем и вокруг себя. Вконец постылыми, серыми, скучными показались ей давно не беленные стены комнаты, старая пыльная мебель, туалетный столик, заставленный пустыми флакончиками из-под дешевых духов, коробочками из-под кремов и пудры и прочими безделушками, в которых давным-давно не было решительно никакой нужды.
А за окном красовалось золотое погожее утро ранней осени. Белые, как лебеди, гуси полоскались в пруду. Шестнадцатилетняя дочка кухарки — Маша, здоровая, сильная, гибкая девушка, легко и плавно ступая босыми ногами, несла на коромысле полные ведра воды и беспричинно улыбалась чему-то. Озорной, весь в репьях пес Раскатайка, заигрывая с Машей, падал перед девушкой, положив на вытянутые впереди себя лапы лохматую морду, и притворялся спящим, а затем вскакивал из-под босых Машиных ног и, отбежав вперед, снова ложился в той же позе, весело поглядывая на улыбающуюся девушку своими лукавыми каштановыми глазами.
Накинув на ночную рубашку легкий ситцевый халатик, захватив с туалетного столика гребенку, сдернув на ходу со спинки кровати полотенце, Наташа выскочила по черному ходу на крылечко и первая поздоровалась с идущей мимо Машей.
— Машенька, здравствуй!— крикнула Наташа, приветливо махнув девушке полуобнаженной тонкой рукой.
— Здравствуйте, барышня. Чего это вы сегодня ни свет ни заря?— удивленно сказала Маша и, продолжая улыбаться, остановилась, слегка согнувшись под коромыслом.
Раскатайка, забыв про свою забаву, тоже присел на задние лапы рядом с девушкой и с таким же веселым недоумением, как и она, смотрел на Наташу.
— Ты еще пойдешь за водой?— спросила Наташа девушку.
— А то как же. На кухню два-три коромысла. И астры надо полить.
— Ну тогда и я сейчас спрошу ведра у мамы. И будем вместе с тобой воду носить.
— Пожалуйста, если охота...
— Сию секунду, Машенька... Я тебя догоню,— сказала Наташа, тотчас же скрывшись за дверью.
Маша, сделав еле заметное недоуменное движение левым плечом, пошла все той же легкой, танцующей походкой дальше, а Раскатайка, склонив набок свою лохматую голову, остался сидеть на месте, не спуская своих лукавых каштановых глаз с двери, за которой скрылась Наташа.
Через какие-нибудь четверть часа обе девушки, забыв про оставленные на берегу ведра, сидели рядышком на мостках и, совсем как дети, весело и беспечно болтали ногами в студеной воде.
— Это худо — быть неграмотной, Машенька,— продолжая давно начатый разговор, строго сказала Наташа.
— Куды хуже, барышня...
— Хочешь, я тебя обучу?
— Што вы, барышня... Да ить я на хутор, зачем не видишь, от вас уеду.
— А на хуторе школы нет?
— Школа-то с прошлого года значится, да вот учителя — сбились с ног — найти не можут.
— Что ты говоришь, Машенька?! Школа без учителя?
— Не школа — сирота она у нас, барышня.
— А что, если я учительницей к вам поеду?
— Пожалуйте, коли не шутите...
— Вполне серьезно говорю, Машенька.
— Скучно только у нас вам покажется.
— Не скучнее, чем здесь, надеюсь.
— Ну, тоже ить, сравняли барский дом с хутором! Хуторские горницы — не ваши хоромы.
— Эх, Машенька, знала бы ты, как мне надоели эти хоромы.
— Это в таком-то раю красоваться вам надоело?
— Не смотрела бы ни на что...
— Ну, значит, взамуж пора вам, барышня.
— А ты откуда знаешь?
— Знатье известное. Не сидится девке на месте — подавай жениха невесте.
— Неправда. Я о женихе и не думала...
— Думой тут не поможешь, барышня.
— Глупости говоришь, Машенька.
— Все может быть, барышня. Дура-то я отменная. Это правда.
— Никакая ты не дура. Наоборот.
— Нет, дура. Кабы умной была — не видать бы девкам меня на нашем хуторе.
— Вот как? А куда бы ты делась?
— В город Ирбит бы уехала.
— Почему же в Ирбит?
— Така уж планида мне нонче падала...
— Что же бы стала ты делать в Ирбите, Маша?
— Как что? Жить...
— Где же?
— С купцом.
— С каким купцом?
— С которым бежать зимой собиралась.
— Как бежать?
— Ну, как девки бегут, коли благословения матушка не дает? Собралась бы ночью, перекрестилась на божий храм — и поминай как звали...
— Погоди. Да он что же, сватался за тебя?
— Не сама же я к нему напросилась. Смешная вы, барышня.
— Когда ж это было?
— Зимой. На Никольскую ярманку. Я с подружкой Дашей Немировой в станице гостила. Вот он там меня и облюбовал. Глаз не сводил. Сластями запотчевал, ешь — не хочу. Соболью шубку сулил. Винцом начал баловать. У меня — голова кругом. Едва с собой совладала.
— И хорош собой?
— С лица не воду пить.
— Все же?
— Как вам сказать? В годах. С бородкой по колен. А так — ничего.
— Ты с ума сошла, Машенька. Разве он тебе пара?
— А што?
— Ну как што? В годах. Борода до колен. Да ведь ты-то совсем еще ребенок.
— Не скажите, барышня...
— Однако же. Тебе — шестнадцать, ему — небось под пятьдесят. Это как-никак разница.
— Зато в соболях бы теперь по городу Ирбиту ходила.
— Вот ты какая! Что же тебе тогда помешало?
— Я же вам сказала — дура была.
— А теперь поумнела, что ли?
— Не знаю, барышня. Не похоже.
— Отчего же?
— Кабы поумнела — не сидела бы в девках.
— А ты что же, замуж торопишься?
— Торопиться не тороплюсь, а ждать одного дурака приходится...
— Жених есть на примете?
— Вроде того...
— Кто же он — не секрет?
— Так, казак один с хутора.
— В армии, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Время шло. Проходили чередой дни, похожие один на другой. Стрепетов не подавал о себе никаких вестей. О нем, как, впрочем, и погибшем Аркадии, совсем изредка говорили в скуратовском доме, но всегда при этом полковником произносились о племяннике жестокие, нехорошие слова. Это обижало и раздражало Наташу. Не рассчитывая уже на какой-нибудь слух об Алексее Алексеевиче, она все же не переставала думать о нем, не могла позабыть ни его грустной, рассеянной улыбки, ни тревожного и пытливого взгляда. С надеждой прислушивалась она к звону бубенчиков какой-нибудь запоздалой тройки, мчавшейся по тракту мимо усадьбы, холодела при мысли о том, что вот так вдруг прискачет как-нибудь среди ночи и он...
А однажды, заглянув поутру в зеркало, Наташа ахнула. Боже мой, что же с ней сталось?! Впервые за эти три года она увидела как будто чужими глазами свое потускневшее, утомленное лицо и испугалась. С изумлением, с тревогой приглядываясь к своему отражению, она с не меньшей тревогой и изумлением огляделась затем и вокруг себя. Вконец постылыми, серыми, скучными показались ей давно не беленные стены комнаты, старая пыльная мебель, туалетный столик, заставленный пустыми флакончиками из-под дешевых духов, коробочками из-под кремов и пудры и прочими безделушками, в которых давным-давно не было решительно никакой нужды.
А за окном красовалось золотое погожее утро ранней осени. Белые, как лебеди, гуси полоскались в пруду. Шестнадцатилетняя дочка кухарки — Маша, здоровая, сильная, гибкая девушка, легко и плавно ступая босыми ногами, несла на коромысле полные ведра воды и беспричинно улыбалась чему-то. Озорной, весь в репьях пес Раскатайка, заигрывая с Машей, падал перед девушкой, положив на вытянутые впереди себя лапы лохматую морду, и притворялся спящим, а затем вскакивал из-под босых Машиных ног и, отбежав вперед, снова ложился в той же позе, весело поглядывая на улыбающуюся девушку своими лукавыми каштановыми глазами.
Накинув на ночную рубашку легкий ситцевый халатик, захватив с туалетного столика гребенку, сдернув на ходу со спинки кровати полотенце, Наташа выскочила по черному ходу на крылечко и первая поздоровалась с идущей мимо Машей.
— Машенька, здравствуй!— крикнула Наташа, приветливо махнув девушке полуобнаженной тонкой рукой.
— Здравствуйте, барышня. Чего это вы сегодня ни свет ни заря?— удивленно сказала Маша и, продолжая улыбаться, остановилась, слегка согнувшись под коромыслом.
Раскатайка, забыв про свою забаву, тоже присел на задние лапы рядом с девушкой и с таким же веселым недоумением, как и она, смотрел на Наташу.
— Ты еще пойдешь за водой?— спросила Наташа девушку.
— А то как же. На кухню два-три коромысла. И астры надо полить.
— Ну тогда и я сейчас спрошу ведра у мамы. И будем вместе с тобой воду носить.
— Пожалуйста, если охота...
— Сию секунду, Машенька... Я тебя догоню,— сказала Наташа, тотчас же скрывшись за дверью.
Маша, сделав еле заметное недоуменное движение левым плечом, пошла все той же легкой, танцующей походкой дальше, а Раскатайка, склонив набок свою лохматую голову, остался сидеть на месте, не спуская своих лукавых каштановых глаз с двери, за которой скрылась Наташа.
Через какие-нибудь четверть часа обе девушки, забыв про оставленные на берегу ведра, сидели рядышком на мостках и, совсем как дети, весело и беспечно болтали ногами в студеной воде.
— Это худо — быть неграмотной, Машенька,— продолжая давно начатый разговор, строго сказала Наташа.
— Куды хуже, барышня...
— Хочешь, я тебя обучу?
— Што вы, барышня... Да ить я на хутор, зачем не видишь, от вас уеду.
— А на хуторе школы нет?
— Школа-то с прошлого года значится, да вот учителя — сбились с ног — найти не можут.
— Что ты говоришь, Машенька?! Школа без учителя?
— Не школа — сирота она у нас, барышня.
— А что, если я учительницей к вам поеду?
— Пожалуйте, коли не шутите...
— Вполне серьезно говорю, Машенька.
— Скучно только у нас вам покажется.
— Не скучнее, чем здесь, надеюсь.
— Ну, тоже ить, сравняли барский дом с хутором! Хуторские горницы — не ваши хоромы.
— Эх, Машенька, знала бы ты, как мне надоели эти хоромы.
— Это в таком-то раю красоваться вам надоело?
— Не смотрела бы ни на что...
— Ну, значит, взамуж пора вам, барышня.
— А ты откуда знаешь?
— Знатье известное. Не сидится девке на месте — подавай жениха невесте.
— Неправда. Я о женихе и не думала...
— Думой тут не поможешь, барышня.
— Глупости говоришь, Машенька.
— Все может быть, барышня. Дура-то я отменная. Это правда.
— Никакая ты не дура. Наоборот.
— Нет, дура. Кабы умной была — не видать бы девкам меня на нашем хуторе.
— Вот как? А куда бы ты делась?
— В город Ирбит бы уехала.
— Почему же в Ирбит?
— Така уж планида мне нонче падала...
— Что же бы стала ты делать в Ирбите, Маша?
— Как что? Жить...
— Где же?
— С купцом.
— С каким купцом?
— С которым бежать зимой собиралась.
— Как бежать?
— Ну, как девки бегут, коли благословения матушка не дает? Собралась бы ночью, перекрестилась на божий храм — и поминай как звали...
— Погоди. Да он что же, сватался за тебя?
— Не сама же я к нему напросилась. Смешная вы, барышня.
— Когда ж это было?
— Зимой. На Никольскую ярманку. Я с подружкой Дашей Немировой в станице гостила. Вот он там меня и облюбовал. Глаз не сводил. Сластями запотчевал, ешь — не хочу. Соболью шубку сулил. Винцом начал баловать. У меня — голова кругом. Едва с собой совладала.
— И хорош собой?
— С лица не воду пить.
— Все же?
— Как вам сказать? В годах. С бородкой по колен. А так — ничего.
— Ты с ума сошла, Машенька. Разве он тебе пара?
— А што?
— Ну как што? В годах. Борода до колен. Да ведь ты-то совсем еще ребенок.
— Не скажите, барышня...
— Однако же. Тебе — шестнадцать, ему — небось под пятьдесят. Это как-никак разница.
— Зато в соболях бы теперь по городу Ирбиту ходила.
— Вот ты какая! Что же тебе тогда помешало?
— Я же вам сказала — дура была.
— А теперь поумнела, что ли?
— Не знаю, барышня. Не похоже.
— Отчего же?
— Кабы поумнела — не сидела бы в девках.
— А ты что же, замуж торопишься?
— Торопиться не тороплюсь, а ждать одного дурака приходится...
— Жених есть на примете?
— Вроде того...
— Кто же он — не секрет?
— Так, казак один с хутора.
— В армии, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127