Невеста — черноволосая, смуглая, румяная и круглолицая — держалась куда уверенней. Потом молодых фотографировали на ступенях церкви.
* * *
Это в Риме мы сидели за столиком в кафе «Розатти», на виа Венета, наблюдая парад американских, английских, немецких и прочих лиц «высшей» породы. В этот поздний час они совершают променад по улице, где отели и даже стакан кока-колы — самые дорогие. Собаки у этих людей тоже высшей породы. Собаки маленькие, комфортабельные, удобные для путешествия. Портативные собачки. Преобладают английская и немецкая речь. Меховые накидки. Изысканность туалетов. Белый, «дневной» свет над виа Венета как белая ночь. Столики стоят у стен домов и вдоль края тротуара в несколько рядов. Рядом с «Розатти» американский бар. А позади виа Венета остатки городской стены, темнота, луна над развалинами, как будто там, за стеной, за ее руинами — кончается свет. А ведь свет, жизнь там только и начинается.
* * *
Это в Риме нам посчастливилось впервые увидеть новый фильм Федерико Феллини «Джульетта и духи» с Мазиной в главной роли. Нам показали его еще до выхода на экран в Италии. Это цветной фильм. Фильм-фреска, фильм-вакханалия.
Содержание его таково: Джульетта слышит, как муж во сне зовет другую женщину — «Габриэлла!» — и, пытаясь найти соперницу, узнать правду, ударяется в спиритизм. Впечатлительная женщина сходит с ума, и лишь к концу картины, несмотря на то, что мужа не удалось удержать — он уходит,— она выздоравливает. Исчезают страшные видения; солнце, ветер и лепечущий голос: «Твои друзья любят тебя! Твои друзья любят тебя!» — обещают жизнь и счастье.
К сожалению, мы смотрели фильм почти без перевода. Но Феллини всегда велик, хотя фильм многих разочаровал. Говорили, что он повторил «Сладкую жизнь» и «Восемь с половиной». Но повторил он, между прочим, себя и остался самим собой. Это фильм-фантазия, фильм — дурной сон, но приснился он все-таки гиганту.
Феллини приближает к нам эпоху Возрождения, потому что сам приближается к ней. В искусстве Италии — современном — только одна исполинская фигура Федерико Феллини заставляет нас поверить, что возможны на земле в прошлом и в будущем гиганты, подобные Леонардо и Буонаротти.
* * *
Это в Риме мы видели фашистские листовки. Улица
озле Санта-Мария Маджиоре была густо устелена ими,
они прилипли к тротуару, затоптанные гордыми каблуками
римлян, и ни одна рука не протянулась, чтобы поднять их
с земли.
Это в Риме черствые булочки с грохотом сыпались в фаянсовую миску из бумажного мешка. Официант Рафаэль сказал, что булочки черствые, потому что бастуют булочники.
Три дня в Риме мы ели черствые булочки и, когда поутру раздавался знакомый грохот черствых булочек, с улыбкой переглядывались:
— А ребята-то бастуют!
* * *
В нашем посольстве канделябры, портьеры, ковры и зеркала старой усадьбы. Прекрасный ночной сад за окнами, звон цикад.
Посол сказал, что главные встречи и приемы происходят в летней резиденции. Мы были в зимней. Здороваясь, он говорил каждому:
— Ваш посол!
Он рассказал нам о положении в стране, о кризисе и перепроизводстве, о вторжении иностранного, американского главным образом, капитала. Когда такие вещи читаешь в газетах, это звучит сухо. Возможно, виноват и тот специфический газетный стиль, где каждый оборот угадываешь заранее.
Теперь, когда мы сами видели безлюдные магазины, заваленные дешевым товаром, развал вдоль тротуаров, где в ящиках свалена обувь любого размера и фасона — в одну цену любая пара; когда мы видели названия американских банков, нефтяных компаний, баров и самих американцев — каждый из них похож на мешок с долларами,— слова о кризисе, перепроизводстве и американских капиталах понятны и ощутимы.
Политика, как и искусство, особенно волнует, когда сталкиваешься с ней лицом к лицу.
От посольства до Клуба вез нас родной московский автобус. Зал в Клубе посольства был уже полон, впереди, между сценой и рядами, гуляла чья-то большая овчарка. Выступали поэты — Симонов, Алигер, Сурков, Ваншенкин, молдавский писатель Истру, Роберт Рождественский. Переводчик Левик читал из Готье: «Я зван в посольство,— но пойду ли?»
Больше всего меня тронули молодые посольские семьи со спящими детьми на руках. Почему-то при взгляде на них мне вспомнилось мое раннее детство, и как меня отец нес из гостей, и это покачивание сквозь сон при каждом шаге, которое я смутно помню до сих пор...
ФЛОРЕНЦИЯ
От Рима до Флоренции триста километров по холмистой равнине, пустынной, далеко открывшейся глазу. Города на холмах, обнесенные крепостными стенами, виноградники с лозами, привязанными к фруктовым деревцам. Желтые фонари апельсинов на апельсиновых деревьях. Деревеньки, огородики. Пересекаем гряду Апеннин, автострада пробита в горах, шоссе исчезает во мраке туннеля, и мы из дня попадаем в ночь и вновь обретаем день, выйдя из темной трубы на свет. Туннели разные — короткие и длинные. Пересекаем Тибр. В зеленых берегах он как-то поэтичней, чем в Риме. Там его вода густа и желтовата, здесь — зеленоватого оттенка. Но она совсем не повторяет цвет неба и как-то независима от него в отличие от других рек. Города на холмах за крепостными стенами кажутся мертвыми, отрезанными от мира. Тополя, кипарисы по горизонту, пинии. Чем ближе к северу, тем меньше пиний. И вскоре их характерный силуэт совсем исчезает, уступив тополю и кипарису. Ивы по берегам Тибра. Лодочка с рыбаком. Рыбаки.
Остановка у заправочных станций и «Еззо». И опять дорога. Вот уже смеркается, и по обочинам автострады зажигаются знаки, нанесенные светящейся краской — желтой и красной.
Во Флоренции долго ищем свой отель «Астор». Наконец наш шофер Чезаре находит его. Это далеко от центра, на тихой улице имени поэта Мильтона, за русской церковью.
Приятный пансион домашнего типа. Тесненький, после римского, номер. Зеркало над умывальником. Жалюзи. За окном, вдоль улицы — канава, через нее мостики, и та, другая часть улицы — словно другой берег. Фойе с репродукцией Модильяни и телевизором. Маленький ресторан для своих — табльдот. Обслуживают нас женщина, крупная, черноглазая, с очень белым лицом, и приветливый мужчина лет пятидесяти. Кормят вкусно. Какие-то травки во всем: в цыплятах, в жареной картошке, в супе. По-домашнему, с любовью. Делают даже пиццу. Это особый знак внимания. Пицца — одно из любимых кушаний в Италии. Есть даже пиццерии вроде наших чебуречных. Пицца — это блин из теста с закусками, разложенными на нем. Все это засыпано сыром, залито яйцом и запечено в духовке.
В честь дня рождения Маргариты Алигер нам накрыли
396
банкетный стол, усыпанный гвоздикой. Цветы были разложены по всей скатерти. Чезаре и Роберто праздновали с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
* * *
Это в Риме мы сидели за столиком в кафе «Розатти», на виа Венета, наблюдая парад американских, английских, немецких и прочих лиц «высшей» породы. В этот поздний час они совершают променад по улице, где отели и даже стакан кока-колы — самые дорогие. Собаки у этих людей тоже высшей породы. Собаки маленькие, комфортабельные, удобные для путешествия. Портативные собачки. Преобладают английская и немецкая речь. Меховые накидки. Изысканность туалетов. Белый, «дневной» свет над виа Венета как белая ночь. Столики стоят у стен домов и вдоль края тротуара в несколько рядов. Рядом с «Розатти» американский бар. А позади виа Венета остатки городской стены, темнота, луна над развалинами, как будто там, за стеной, за ее руинами — кончается свет. А ведь свет, жизнь там только и начинается.
* * *
Это в Риме нам посчастливилось впервые увидеть новый фильм Федерико Феллини «Джульетта и духи» с Мазиной в главной роли. Нам показали его еще до выхода на экран в Италии. Это цветной фильм. Фильм-фреска, фильм-вакханалия.
Содержание его таково: Джульетта слышит, как муж во сне зовет другую женщину — «Габриэлла!» — и, пытаясь найти соперницу, узнать правду, ударяется в спиритизм. Впечатлительная женщина сходит с ума, и лишь к концу картины, несмотря на то, что мужа не удалось удержать — он уходит,— она выздоравливает. Исчезают страшные видения; солнце, ветер и лепечущий голос: «Твои друзья любят тебя! Твои друзья любят тебя!» — обещают жизнь и счастье.
К сожалению, мы смотрели фильм почти без перевода. Но Феллини всегда велик, хотя фильм многих разочаровал. Говорили, что он повторил «Сладкую жизнь» и «Восемь с половиной». Но повторил он, между прочим, себя и остался самим собой. Это фильм-фантазия, фильм — дурной сон, но приснился он все-таки гиганту.
Феллини приближает к нам эпоху Возрождения, потому что сам приближается к ней. В искусстве Италии — современном — только одна исполинская фигура Федерико Феллини заставляет нас поверить, что возможны на земле в прошлом и в будущем гиганты, подобные Леонардо и Буонаротти.
* * *
Это в Риме мы видели фашистские листовки. Улица
озле Санта-Мария Маджиоре была густо устелена ими,
они прилипли к тротуару, затоптанные гордыми каблуками
римлян, и ни одна рука не протянулась, чтобы поднять их
с земли.
Это в Риме черствые булочки с грохотом сыпались в фаянсовую миску из бумажного мешка. Официант Рафаэль сказал, что булочки черствые, потому что бастуют булочники.
Три дня в Риме мы ели черствые булочки и, когда поутру раздавался знакомый грохот черствых булочек, с улыбкой переглядывались:
— А ребята-то бастуют!
* * *
В нашем посольстве канделябры, портьеры, ковры и зеркала старой усадьбы. Прекрасный ночной сад за окнами, звон цикад.
Посол сказал, что главные встречи и приемы происходят в летней резиденции. Мы были в зимней. Здороваясь, он говорил каждому:
— Ваш посол!
Он рассказал нам о положении в стране, о кризисе и перепроизводстве, о вторжении иностранного, американского главным образом, капитала. Когда такие вещи читаешь в газетах, это звучит сухо. Возможно, виноват и тот специфический газетный стиль, где каждый оборот угадываешь заранее.
Теперь, когда мы сами видели безлюдные магазины, заваленные дешевым товаром, развал вдоль тротуаров, где в ящиках свалена обувь любого размера и фасона — в одну цену любая пара; когда мы видели названия американских банков, нефтяных компаний, баров и самих американцев — каждый из них похож на мешок с долларами,— слова о кризисе, перепроизводстве и американских капиталах понятны и ощутимы.
Политика, как и искусство, особенно волнует, когда сталкиваешься с ней лицом к лицу.
От посольства до Клуба вез нас родной московский автобус. Зал в Клубе посольства был уже полон, впереди, между сценой и рядами, гуляла чья-то большая овчарка. Выступали поэты — Симонов, Алигер, Сурков, Ваншенкин, молдавский писатель Истру, Роберт Рождественский. Переводчик Левик читал из Готье: «Я зван в посольство,— но пойду ли?»
Больше всего меня тронули молодые посольские семьи со спящими детьми на руках. Почему-то при взгляде на них мне вспомнилось мое раннее детство, и как меня отец нес из гостей, и это покачивание сквозь сон при каждом шаге, которое я смутно помню до сих пор...
ФЛОРЕНЦИЯ
От Рима до Флоренции триста километров по холмистой равнине, пустынной, далеко открывшейся глазу. Города на холмах, обнесенные крепостными стенами, виноградники с лозами, привязанными к фруктовым деревцам. Желтые фонари апельсинов на апельсиновых деревьях. Деревеньки, огородики. Пересекаем гряду Апеннин, автострада пробита в горах, шоссе исчезает во мраке туннеля, и мы из дня попадаем в ночь и вновь обретаем день, выйдя из темной трубы на свет. Туннели разные — короткие и длинные. Пересекаем Тибр. В зеленых берегах он как-то поэтичней, чем в Риме. Там его вода густа и желтовата, здесь — зеленоватого оттенка. Но она совсем не повторяет цвет неба и как-то независима от него в отличие от других рек. Города на холмах за крепостными стенами кажутся мертвыми, отрезанными от мира. Тополя, кипарисы по горизонту, пинии. Чем ближе к северу, тем меньше пиний. И вскоре их характерный силуэт совсем исчезает, уступив тополю и кипарису. Ивы по берегам Тибра. Лодочка с рыбаком. Рыбаки.
Остановка у заправочных станций и «Еззо». И опять дорога. Вот уже смеркается, и по обочинам автострады зажигаются знаки, нанесенные светящейся краской — желтой и красной.
Во Флоренции долго ищем свой отель «Астор». Наконец наш шофер Чезаре находит его. Это далеко от центра, на тихой улице имени поэта Мильтона, за русской церковью.
Приятный пансион домашнего типа. Тесненький, после римского, номер. Зеркало над умывальником. Жалюзи. За окном, вдоль улицы — канава, через нее мостики, и та, другая часть улицы — словно другой берег. Фойе с репродукцией Модильяни и телевизором. Маленький ресторан для своих — табльдот. Обслуживают нас женщина, крупная, черноглазая, с очень белым лицом, и приветливый мужчина лет пятидесяти. Кормят вкусно. Какие-то травки во всем: в цыплятах, в жареной картошке, в супе. По-домашнему, с любовью. Делают даже пиццу. Это особый знак внимания. Пицца — одно из любимых кушаний в Италии. Есть даже пиццерии вроде наших чебуречных. Пицца — это блин из теста с закусками, разложенными на нем. Все это засыпано сыром, залито яйцом и запечено в духовке.
В честь дня рождения Маргариты Алигер нам накрыли
396
банкетный стол, усыпанный гвоздикой. Цветы были разложены по всей скатерти. Чезаре и Роберто праздновали с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28