— Полная демократия.
— Нет,— запротестовал Ромас.— Сегодня такой день, что все должны приложиться.
Договорились, к чему будем «прикладываться», взяли также кофе с бисквитом. Я попросил еще компот из абрикосов.
Юдита тем временем сидела чуть склонив голову, сложив руки на коленях и несмело оглядываясь вокруг. Я понял, что со всеми, кроме меня, она уже знакома.
Генрикас отошел к стойке бара, мне захотелось курить, и я последовал за ним.
— Послушай,— сказал я,— я что-то не разберусь. Виноват, отстал от жизни. Кто это?
Он довольно усмехнулся:
— Что ж, могу дать краткую биографическую справку: матери у нее нет, живет с отцом, старик ее очень любит, в этом году она окончила музыкальную школу. Удовлетворяет тебя моя информация?
— Не очень. Ну да более исчерпывающую я постараюсь получить сам.
Мы вернулись к столику. На эстраде собирался джаз.
— Чего ты такой кислый?— спросил я Донатаса.
— Пустяки,— поморщился он.— Летом куплю себе спиннинг, и все будет хорошо.
Генрикас уже рассказывал какую-то историю, но начала ее я не слышал.
— ...пили мы под лозунгом «Будем сильнее самих себя». Вылакали пару бутылок. Потом встретили еще нескольких дружков. Те тоже заказали. Мы всё ликвидировали. Интересный получился там у меня диалог с одной женщиной, но я не очень-то уж и помню. Потом...
Я не стал больше слушать. Его рассказы о вылаканных бутылках порядком уже мне надоели. Я посмотрел на Диту. Она разглядывала свои руки, сложенные на коленях, и было не ясно, слушает она Генрикаса или о чем-то думает.
Заиграла музыка, я пригласил Юдиту. Танцевала она легко и на редкость ритмично, ровное ее дыхание ласкало мне шею, а у меня никак не поворачивался язык начать разговор.
— Вы любите танцевать?— начала она первая.
— По правде говоря, нет. Ни танцев, ни разговоров о них. Да и танцевать-то я почти что не умею.
— Нет, вы хорошо танцуете,— сказала она уверенно, но я не видел ее глаз.
— Неправда. Во время танцев мне всегда хочется расстегнуть воротничок и положить галстук в карман.
— Оригинальное желание.
— Генрикас тоже оригинал, не правда ли?
Она промолчала.
— Вообще же я рад, что вы попали в нашу компанию.
— Почему?
— Мы посадим вас на высокий стул у бара, будем поливать вином и кофе, и из вас вырастет такой цветок, что ого-го!
— Пугаете?— усмехнулась она и откинула голову.
— Шучу,— ответил я, но в голове предательски прозвучала невеселая нотка.
Танец кончился, и мы вернулись к столу.
Донатас поднял бокал:
— Выпьем за пополнение армии новыми кадрами.
— Ты хотел сказать — армии львов?— вмешался Ромас.
— Нет, я имею в виду нашу, советскую.
— Что за идея?— Брови Генрикаса поднялись коньком.
— Вчера я был в военкомате. Придется идти служить.
— Когда?—всполошилась Лайма.
— Пока не знаю. Но, должно быть, ждать уже недолго.
— Так вот отчего ты такой кислый?— сказал я.
— Ни черта я не кислый. Подходит время, и надо идти. И я нисколько не переживаю из-за этого. И сочувствия мне тоже не требуется.
— А как со спиннингом?— тихо спросил я Донатаса.
— Не знаю,— протянул он.
— Правильно,— согласился с ним Генрикас.— Мы ничего ведь не знаем о своем социальном назначении. На этом свете рождаются и солдаты и кутилы. Не унывай, старик, мы будем вместе с тобой до тринадцатого удара и понесем твой чемодан. Выпьем!
Помню, ты учил меня рыбачить, Донатас, однако рыбака из меня не получилось. Мы терпеливо высиживали на бревнах причала, ты сосредоточенно закидывал удочку, а мне все что-то не везло, и я, потеряв терпение, обычно сторожил наши детские сандалии и банку с червями. А вот ты был настоящим рыбаком — спокойный, терпеливый, мне же оставалось только сторожить банку с червями; теперь ты опять впереди нас, и мы лишь понесем твой чемодан. Ты был терпелив и вынослив, как индеец, когда ловил рыбу в рыжей воде у причала, таким же ты остался и после, когда до крови разбивал себе колени и локти, защищая ворота на Щавелевом поле. Мы не всегда замечали тебя, хотя
ты постоянно был с нами, но, прости меня, Донатас, часто ведь не замечают тех, кто идет впереди...
— Ну-ка, Ромас, старый боевой клич!— предложил Генрикас.
— Потонем же, братцы, в серятине,— пробубнил Ромас.
— За то, чтобы не потонуть в серятине!— поднял бокал Генрикас.
Подняли и мы. Юдита окинула нас удивленным взглядом и опустила глаза.
— Почему ты не пьешь, Дита?— склонившись к ее плечу, спросил Генрикас.
— Я не знаю, что вы называете «серятиной»...— виновато сказала она.
— Это когда мы начинаем зависеть от вещей,— спокойно пояснил Генрикас.— Ну, представь себе, Дита, ты принимаешь какое-нибудь решение. Одно из многих. Хотя человек, делая выбор, тем самым отказывается от одного или многих других возможных решений. Значит, это равносильно потере возможностей. Но так приходится делать. Ты будешь вариться в одном котле, скажем, с фасолью, другие — в котле с горохом. Словом, мы все попадем в суп. Придется покупать диван- кровать, торшер, секции, а дальше — полная зависимость от вещей. Ты слышишь меня, Дита?
— Слышу,— ответила она.— Но в этой «серятине», как вы это называете, есть и свои радости, надо их только найти. Больших радостей в жизни не так уж много, поэтому не надо отказываться от маленьких радостей, которые дарит нам каждый день. И от тех, которые нам дарят люди. Надо ценить и беречь их. Маленькие радости можно найти везде и всегда, только надо уметь их видеть. Тогда и не будет «серятины».
Мы слущали.
— Продолжай, Дита,— попросил я.
— Это и все,— улыбнулась она.— Это совсем просто.
— Нет, это не просто... Это очень важно,— пробормотал я, внимательно следя за ее лицом.
— Маленькие радости в серятине?— усомнился Ромас.— Так ли уж это ново? Да это же тоска, братцы! И все же давайте выпьем за маленькие радости.
Мы выпили, я посмотрел на Донатаса. Тот снова погрузился в свои мысли. Почувствовав мой взгляд,
он засуетился и повернул ко мне свою остриженную ежиком голову.
— Терпеть не могу суббот и воскресений,— как бы оправдываясь, медленно заговорил он.— Они забивают меня, словно бильярдный шар в лузу...
— Вот именно,— согласился я.— У меня такое же ощущение.
Он немного оживился.
— После того как был введен семичасовой рабочий день, оказалось, что многие просто не умеют использовать свой досуг, даже побаиваются его. Досуг нужно посвящать общению с людьми. Это, по-моему, самая большая ценность. Иные и понимают это, но поступают как раз наоборот. Замкнутый круг людей, общение только с ними, а потом вдруг ни с того ни с сего — чувство одиночества. Многие даже не могут отличить скуки от одиночества.
— Нам это не угрожает, мы общаемся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Нет,— запротестовал Ромас.— Сегодня такой день, что все должны приложиться.
Договорились, к чему будем «прикладываться», взяли также кофе с бисквитом. Я попросил еще компот из абрикосов.
Юдита тем временем сидела чуть склонив голову, сложив руки на коленях и несмело оглядываясь вокруг. Я понял, что со всеми, кроме меня, она уже знакома.
Генрикас отошел к стойке бара, мне захотелось курить, и я последовал за ним.
— Послушай,— сказал я,— я что-то не разберусь. Виноват, отстал от жизни. Кто это?
Он довольно усмехнулся:
— Что ж, могу дать краткую биографическую справку: матери у нее нет, живет с отцом, старик ее очень любит, в этом году она окончила музыкальную школу. Удовлетворяет тебя моя информация?
— Не очень. Ну да более исчерпывающую я постараюсь получить сам.
Мы вернулись к столику. На эстраде собирался джаз.
— Чего ты такой кислый?— спросил я Донатаса.
— Пустяки,— поморщился он.— Летом куплю себе спиннинг, и все будет хорошо.
Генрикас уже рассказывал какую-то историю, но начала ее я не слышал.
— ...пили мы под лозунгом «Будем сильнее самих себя». Вылакали пару бутылок. Потом встретили еще нескольких дружков. Те тоже заказали. Мы всё ликвидировали. Интересный получился там у меня диалог с одной женщиной, но я не очень-то уж и помню. Потом...
Я не стал больше слушать. Его рассказы о вылаканных бутылках порядком уже мне надоели. Я посмотрел на Диту. Она разглядывала свои руки, сложенные на коленях, и было не ясно, слушает она Генрикаса или о чем-то думает.
Заиграла музыка, я пригласил Юдиту. Танцевала она легко и на редкость ритмично, ровное ее дыхание ласкало мне шею, а у меня никак не поворачивался язык начать разговор.
— Вы любите танцевать?— начала она первая.
— По правде говоря, нет. Ни танцев, ни разговоров о них. Да и танцевать-то я почти что не умею.
— Нет, вы хорошо танцуете,— сказала она уверенно, но я не видел ее глаз.
— Неправда. Во время танцев мне всегда хочется расстегнуть воротничок и положить галстук в карман.
— Оригинальное желание.
— Генрикас тоже оригинал, не правда ли?
Она промолчала.
— Вообще же я рад, что вы попали в нашу компанию.
— Почему?
— Мы посадим вас на высокий стул у бара, будем поливать вином и кофе, и из вас вырастет такой цветок, что ого-го!
— Пугаете?— усмехнулась она и откинула голову.
— Шучу,— ответил я, но в голове предательски прозвучала невеселая нотка.
Танец кончился, и мы вернулись к столу.
Донатас поднял бокал:
— Выпьем за пополнение армии новыми кадрами.
— Ты хотел сказать — армии львов?— вмешался Ромас.
— Нет, я имею в виду нашу, советскую.
— Что за идея?— Брови Генрикаса поднялись коньком.
— Вчера я был в военкомате. Придется идти служить.
— Когда?—всполошилась Лайма.
— Пока не знаю. Но, должно быть, ждать уже недолго.
— Так вот отчего ты такой кислый?— сказал я.
— Ни черта я не кислый. Подходит время, и надо идти. И я нисколько не переживаю из-за этого. И сочувствия мне тоже не требуется.
— А как со спиннингом?— тихо спросил я Донатаса.
— Не знаю,— протянул он.
— Правильно,— согласился с ним Генрикас.— Мы ничего ведь не знаем о своем социальном назначении. На этом свете рождаются и солдаты и кутилы. Не унывай, старик, мы будем вместе с тобой до тринадцатого удара и понесем твой чемодан. Выпьем!
Помню, ты учил меня рыбачить, Донатас, однако рыбака из меня не получилось. Мы терпеливо высиживали на бревнах причала, ты сосредоточенно закидывал удочку, а мне все что-то не везло, и я, потеряв терпение, обычно сторожил наши детские сандалии и банку с червями. А вот ты был настоящим рыбаком — спокойный, терпеливый, мне же оставалось только сторожить банку с червями; теперь ты опять впереди нас, и мы лишь понесем твой чемодан. Ты был терпелив и вынослив, как индеец, когда ловил рыбу в рыжей воде у причала, таким же ты остался и после, когда до крови разбивал себе колени и локти, защищая ворота на Щавелевом поле. Мы не всегда замечали тебя, хотя
ты постоянно был с нами, но, прости меня, Донатас, часто ведь не замечают тех, кто идет впереди...
— Ну-ка, Ромас, старый боевой клич!— предложил Генрикас.
— Потонем же, братцы, в серятине,— пробубнил Ромас.
— За то, чтобы не потонуть в серятине!— поднял бокал Генрикас.
Подняли и мы. Юдита окинула нас удивленным взглядом и опустила глаза.
— Почему ты не пьешь, Дита?— склонившись к ее плечу, спросил Генрикас.
— Я не знаю, что вы называете «серятиной»...— виновато сказала она.
— Это когда мы начинаем зависеть от вещей,— спокойно пояснил Генрикас.— Ну, представь себе, Дита, ты принимаешь какое-нибудь решение. Одно из многих. Хотя человек, делая выбор, тем самым отказывается от одного или многих других возможных решений. Значит, это равносильно потере возможностей. Но так приходится делать. Ты будешь вариться в одном котле, скажем, с фасолью, другие — в котле с горохом. Словом, мы все попадем в суп. Придется покупать диван- кровать, торшер, секции, а дальше — полная зависимость от вещей. Ты слышишь меня, Дита?
— Слышу,— ответила она.— Но в этой «серятине», как вы это называете, есть и свои радости, надо их только найти. Больших радостей в жизни не так уж много, поэтому не надо отказываться от маленьких радостей, которые дарит нам каждый день. И от тех, которые нам дарят люди. Надо ценить и беречь их. Маленькие радости можно найти везде и всегда, только надо уметь их видеть. Тогда и не будет «серятины».
Мы слущали.
— Продолжай, Дита,— попросил я.
— Это и все,— улыбнулась она.— Это совсем просто.
— Нет, это не просто... Это очень важно,— пробормотал я, внимательно следя за ее лицом.
— Маленькие радости в серятине?— усомнился Ромас.— Так ли уж это ново? Да это же тоска, братцы! И все же давайте выпьем за маленькие радости.
Мы выпили, я посмотрел на Донатаса. Тот снова погрузился в свои мысли. Почувствовав мой взгляд,
он засуетился и повернул ко мне свою остриженную ежиком голову.
— Терпеть не могу суббот и воскресений,— как бы оправдываясь, медленно заговорил он.— Они забивают меня, словно бильярдный шар в лузу...
— Вот именно,— согласился я.— У меня такое же ощущение.
Он немного оживился.
— После того как был введен семичасовой рабочий день, оказалось, что многие просто не умеют использовать свой досуг, даже побаиваются его. Досуг нужно посвящать общению с людьми. Это, по-моему, самая большая ценность. Иные и понимают это, но поступают как раз наоборот. Замкнутый круг людей, общение только с ними, а потом вдруг ни с того ни с сего — чувство одиночества. Многие даже не могут отличить скуки от одиночества.
— Нам это не угрожает, мы общаемся;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20