«выплываем на остров»,— с иронией заметил я.
— Ха!— впервые за весь вечер рассмеялся Донатас.— Собираемся как бы для того, чтобы пококетничать друг перед другом. Роли распределены, сами знаем, что это игра, но стараемся об этом не думать.
— Меня тоже не покидает ощущение какой-то искусственности наших отношений,— признался я.
Я доедал свой абрикосовый компот, когда Донатас поднялся.
— Мне пора,— коротко объявил он.
— Тут послышался финальный свисток судьи,— невесело произнес Генрикас.
— И мне пора,— сказал я, вставая.
— Вы нас предаете?— удивилась Лайма.
— Завтра рано вставать,— пояснил я.
— Ну ладно,— махнул рукой Генрикас.— Мы остаемся. Спокойной ночи.
— До свидания,— сказал я, посмотрев на Юдиту. Она опустила голову.
На дворе была оттепель. Капало с крыш.
— А мне ее жаль,— сказал Донатас, шагая рядом со мной.
Я понял его, но все же спросил:
— Почему?
Он пытливо посмотрел мне в глаза.
— Ты и сам знаешь.
Я молчал.
— Нам надо поговорить,— добавил он.— Приходи в аппаратную, когда сможешь.
— Приду. Непременно.
— Спокойной ночи,— и, пожав мне руку, Донатас свернул в переулок.
В моих ушах все еще звучал мягкий голос Диты. Маленькие радости. Неужели в этом ответ на то, что меня сейчас больше всего мучает? Нет, слишком уж это просто. Надо еще встретиться и поговорить.
Дул теплый ветерок, принося знакомый фабричный запах дыма. Под ногами чавкал талый снег. Ступай, Мартинас, домой, ступай, если хочешь перехитрить свой старый будильник...
Двадцать четвертое января.
Лондон. 24 января в Лондоне в возрасте 90 лет скончался Уинстон Черчилль.
Париж. 24 января. На аэродроме Корбэ (департамент Изер) разбился реактивный самолет Т-33. Два пилота погибли. Самолет, который базировался на военной базе в Туре, упал на ангар. Во время возникшего пожара сгорело 5 самолетов и 6 планеров.
Вашингтон. 24 января. Помощник государственного секретаря США по делам Дальнего Востока Вильям Банди произнес в Вашингтоне большую речь о политике США в Южном Вьетнаме. Но словам Банди, политическое положение в Южном Вьетнаме «в настоящее время критическое».
Браззавиль. 24 января. Подписано соглашение между республикой Конго (Браззавиль) и СССР о культурном сотрудничестве.
Двадцать четвертого января я стал рабочим.
Стал рабочим.
Токарем.
А по дороге домой мне казалось, что я бесконечно стар. Как моя профессия, как мое имя. Как городские камни.
Все было очень просто. Я долго стоял в полутемном узком коридоре, заставленном рассохшимися шкафами без дверец. В конце коридора, за небольшим окном, белел наш цех, заключавший в своих стенах гул стан
ков, запахи машинного масла, металла и пота. Я думал, что, пожалуй, слишком уж долго стою в этом затхлом коридоре, ну, не сегодня, так завтра — успею. И тут меня сразу же вызвали. Странно, в моей памяти сохранился только этот полутемный коридор с набитыми бумагой шкафами, всего остального словно и не было. А ведь был, я это знаю, и пожилой рабочий с кинематографическими морщинами под глазами и вокруг рта — «следы ночных смен», были и другие члены комиссии, были и вопросы, и я чувствовал себя как первоклассник, вызванный к доске. Все мы превращаемся в первоклассников, когда сталкиваемся с чем-то новым, непривычным, хотя и долгожданным,— словом, перед началом чего-то нового. Но если это начало имеет свое продолжение, оно почти всегда забывается. Было еще «надеемся, вы оправдаете доверие», «могут быть и трудности», а под конец — счастье скатиться вниз по лестнице и глотнуть свежего воздуха. Войдя в цех, я разыскал Жорку. Тот уже кончил работу и чистил станок.
— Уже?
— Ага.
Жорка подал масленку и попросил:
— Полей-ка на руки.
Он долго тер их, потом спросил:
— С завтрашнего дня будешь работать самостоятельно?
— Наверное,— я и сам не знаю, отчего мой ответ прозвучал так вяло.
— С тебя пол-литра.
Я согласился. Ближе всего было сходить в ресторан на вокзале. Жорка выпил две рюмки и помрачнел.
— Не думай, не будет ни пирогов, ни пышек. И мастер еще заставит тебя поплясать. Если что, айда ко мне, помогу. Можешь взять у меня один инструментальный шкафчик, он почти пустой.
— Спасибо, Жорка,— поблагодарил я. Инструментальный шкафчик — большое дело для начинающего.
Он старательно вытер рот бумажной салфеткой и закурил.
— Ты хорошо работал со мной. Продолжай в том же духе. Придется — разорвись пополам, а сделай.
Я вслушивался в его слова, стараясь проверить, слышу ли я их впервые. Должно быть, нет. Припомнились совсем другие слова: «Принимая какое-либо решение, ты тем самым отказываешься от другого или нескольких возможных решений, и не всегда окончательное бывает единственно верным. Это равносильно потере возможностей...»
Я сильно тряхнул головой. Чепуха! Неужели люди всю жизнь только и делают, что стараются для максимального количества вещей найти их настоящее место. Включая и себя, если человек сам успел превратиться в вещь. Я кивнул в знак согласия и чуть заплетающимся языком проговорил:
— Жорка... я рабочий?
И снова вслушался, желая убедиться, действительно ли это так.
Совершенно неожиданно я встретил на лыжной базе Диту, она была одна в большой холодной комнате. Присев на корточки у печки, она грела башмаки и задумчиво глядела в огонь. Лицо ее раскраснелось от огня, глаза были прищурены, а руки, в которых она держала громоздкие башмаки, вытянуты вперед, как у танцовщицы. К стене были прислонены пара лыж и палки, в углу на вешалке висело ее зеленоватое пальто, а пояс валялся на полу.
Я нагнулся и поднял пояс. Она обернулась, увидела меня и встала, все еще держа в руках башмаки.
— Здравствуй, Дита,— сказал я.— Что это за языческий обряд?
— Башмаки так промерзли, что ноги совсем закоченели,— улыбнулась она.
— А где Генрикас?
— Он не любит кататься на лыжах,— и улыбка исчезла с ее лица.— Сегодня отличная погода, правда?
— Я начинаю верить в телепатию. По дороге сюда я думал о тебе, и вот — встретились. Что это, судьба? А может, одна из неожиданных маленьких радостей?
— Ты не забыл еще?
— Нет.— И повесил ее пояс.
— Башмаки уже согрелись,— прибавила она.— Ты любишь кататься один?
— Да,— признался я.— Но это не значит, что мы тут же пожмем друг другу руки и пожелаем не сломать ногу.
— Ну конечно,— рассмеялась Дита.
Я подошел к окошечку и обратился к старичку с лицом мыслителя:
— Мне только лыжи, ботинок не надо.
Я радовался, что так неожиданно встретил Диту и что представился отличный случай побеседовать наедине. Когда мы вышли из базы, снег дымился и горел в лучах солнца. Его кристаллический блеск слепил глаза. Вдали виднелась белокрышая стена леса, а здесь, по взгорьям, рассыпались молодые елочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Ха!— впервые за весь вечер рассмеялся Донатас.— Собираемся как бы для того, чтобы пококетничать друг перед другом. Роли распределены, сами знаем, что это игра, но стараемся об этом не думать.
— Меня тоже не покидает ощущение какой-то искусственности наших отношений,— признался я.
Я доедал свой абрикосовый компот, когда Донатас поднялся.
— Мне пора,— коротко объявил он.
— Тут послышался финальный свисток судьи,— невесело произнес Генрикас.
— И мне пора,— сказал я, вставая.
— Вы нас предаете?— удивилась Лайма.
— Завтра рано вставать,— пояснил я.
— Ну ладно,— махнул рукой Генрикас.— Мы остаемся. Спокойной ночи.
— До свидания,— сказал я, посмотрев на Юдиту. Она опустила голову.
На дворе была оттепель. Капало с крыш.
— А мне ее жаль,— сказал Донатас, шагая рядом со мной.
Я понял его, но все же спросил:
— Почему?
Он пытливо посмотрел мне в глаза.
— Ты и сам знаешь.
Я молчал.
— Нам надо поговорить,— добавил он.— Приходи в аппаратную, когда сможешь.
— Приду. Непременно.
— Спокойной ночи,— и, пожав мне руку, Донатас свернул в переулок.
В моих ушах все еще звучал мягкий голос Диты. Маленькие радости. Неужели в этом ответ на то, что меня сейчас больше всего мучает? Нет, слишком уж это просто. Надо еще встретиться и поговорить.
Дул теплый ветерок, принося знакомый фабричный запах дыма. Под ногами чавкал талый снег. Ступай, Мартинас, домой, ступай, если хочешь перехитрить свой старый будильник...
Двадцать четвертое января.
Лондон. 24 января в Лондоне в возрасте 90 лет скончался Уинстон Черчилль.
Париж. 24 января. На аэродроме Корбэ (департамент Изер) разбился реактивный самолет Т-33. Два пилота погибли. Самолет, который базировался на военной базе в Туре, упал на ангар. Во время возникшего пожара сгорело 5 самолетов и 6 планеров.
Вашингтон. 24 января. Помощник государственного секретаря США по делам Дальнего Востока Вильям Банди произнес в Вашингтоне большую речь о политике США в Южном Вьетнаме. Но словам Банди, политическое положение в Южном Вьетнаме «в настоящее время критическое».
Браззавиль. 24 января. Подписано соглашение между республикой Конго (Браззавиль) и СССР о культурном сотрудничестве.
Двадцать четвертого января я стал рабочим.
Стал рабочим.
Токарем.
А по дороге домой мне казалось, что я бесконечно стар. Как моя профессия, как мое имя. Как городские камни.
Все было очень просто. Я долго стоял в полутемном узком коридоре, заставленном рассохшимися шкафами без дверец. В конце коридора, за небольшим окном, белел наш цех, заключавший в своих стенах гул стан
ков, запахи машинного масла, металла и пота. Я думал, что, пожалуй, слишком уж долго стою в этом затхлом коридоре, ну, не сегодня, так завтра — успею. И тут меня сразу же вызвали. Странно, в моей памяти сохранился только этот полутемный коридор с набитыми бумагой шкафами, всего остального словно и не было. А ведь был, я это знаю, и пожилой рабочий с кинематографическими морщинами под глазами и вокруг рта — «следы ночных смен», были и другие члены комиссии, были и вопросы, и я чувствовал себя как первоклассник, вызванный к доске. Все мы превращаемся в первоклассников, когда сталкиваемся с чем-то новым, непривычным, хотя и долгожданным,— словом, перед началом чего-то нового. Но если это начало имеет свое продолжение, оно почти всегда забывается. Было еще «надеемся, вы оправдаете доверие», «могут быть и трудности», а под конец — счастье скатиться вниз по лестнице и глотнуть свежего воздуха. Войдя в цех, я разыскал Жорку. Тот уже кончил работу и чистил станок.
— Уже?
— Ага.
Жорка подал масленку и попросил:
— Полей-ка на руки.
Он долго тер их, потом спросил:
— С завтрашнего дня будешь работать самостоятельно?
— Наверное,— я и сам не знаю, отчего мой ответ прозвучал так вяло.
— С тебя пол-литра.
Я согласился. Ближе всего было сходить в ресторан на вокзале. Жорка выпил две рюмки и помрачнел.
— Не думай, не будет ни пирогов, ни пышек. И мастер еще заставит тебя поплясать. Если что, айда ко мне, помогу. Можешь взять у меня один инструментальный шкафчик, он почти пустой.
— Спасибо, Жорка,— поблагодарил я. Инструментальный шкафчик — большое дело для начинающего.
Он старательно вытер рот бумажной салфеткой и закурил.
— Ты хорошо работал со мной. Продолжай в том же духе. Придется — разорвись пополам, а сделай.
Я вслушивался в его слова, стараясь проверить, слышу ли я их впервые. Должно быть, нет. Припомнились совсем другие слова: «Принимая какое-либо решение, ты тем самым отказываешься от другого или нескольких возможных решений, и не всегда окончательное бывает единственно верным. Это равносильно потере возможностей...»
Я сильно тряхнул головой. Чепуха! Неужели люди всю жизнь только и делают, что стараются для максимального количества вещей найти их настоящее место. Включая и себя, если человек сам успел превратиться в вещь. Я кивнул в знак согласия и чуть заплетающимся языком проговорил:
— Жорка... я рабочий?
И снова вслушался, желая убедиться, действительно ли это так.
Совершенно неожиданно я встретил на лыжной базе Диту, она была одна в большой холодной комнате. Присев на корточки у печки, она грела башмаки и задумчиво глядела в огонь. Лицо ее раскраснелось от огня, глаза были прищурены, а руки, в которых она держала громоздкие башмаки, вытянуты вперед, как у танцовщицы. К стене были прислонены пара лыж и палки, в углу на вешалке висело ее зеленоватое пальто, а пояс валялся на полу.
Я нагнулся и поднял пояс. Она обернулась, увидела меня и встала, все еще держа в руках башмаки.
— Здравствуй, Дита,— сказал я.— Что это за языческий обряд?
— Башмаки так промерзли, что ноги совсем закоченели,— улыбнулась она.
— А где Генрикас?
— Он не любит кататься на лыжах,— и улыбка исчезла с ее лица.— Сегодня отличная погода, правда?
— Я начинаю верить в телепатию. По дороге сюда я думал о тебе, и вот — встретились. Что это, судьба? А может, одна из неожиданных маленьких радостей?
— Ты не забыл еще?
— Нет.— И повесил ее пояс.
— Башмаки уже согрелись,— прибавила она.— Ты любишь кататься один?
— Да,— признался я.— Но это не значит, что мы тут же пожмем друг другу руки и пожелаем не сломать ногу.
— Ну конечно,— рассмеялась Дита.
Я подошел к окошечку и обратился к старичку с лицом мыслителя:
— Мне только лыжи, ботинок не надо.
Я радовался, что так неожиданно встретил Диту и что представился отличный случай побеседовать наедине. Когда мы вышли из базы, снег дымился и горел в лучах солнца. Его кристаллический блеск слепил глаза. Вдали виднелась белокрышая стена леса, а здесь, по взгорьям, рассыпались молодые елочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20