— Солдаты приходят из армии, и с фабрик народ возвращается, — сказал Дзэнгоро. — Скоро в Торидзава яблоку негде будет упасть.
— Верно, верно.
— А ведь на собственной макушке сеять не станешь... Теперь все передерутся...
— Верно, верно.
Дзэнгоро, ступая сильными, обутыми в соломенные сандалии ногами, обмотанными поверх штанин веревками, то и дело останавливаясь, начал подниматься по дороге, туда, где виднелась вдали вершина горы Маки-гусаяма.
Старик Тосаку с невесткой тоже выбрался на дорогу и начал спускаться вниз, в противоположную сторону. Тосаку шагал позади невестки, заложив руки за спину, и время от времени что-то бормотал себе под нос. Чем кончилась война — победой ли, поражением, — для таких, как Тосаку, это не имело большого значения. Как выстоять, как перенести беды, ежеминутно подстерегающие его, ежеминутно грозящие обрушиться на голову,— вот о чем были его думы. Весь жизненный опыт Тосаку заставлял его беспокоиться лишь об этом, только об этом и ни о чем другом.
— Солдаты приходят из армии, и с фабрик народ возвращается... — шагая по дороге, шепотом повторял он слова Дзэнгоро. И вдруг, точно растущее беспокойство заставило его принять какое-то решение, Тосаку сказал, обращаясь к невестке:
— Ты ступай прямо, а я обойду кругом. Я живо обернусь.
И, уверенно шагая по горным каменистым тропинкам, старик свернул в сторону и начал спускаться в долину по пересохшему дну горной речки.
Цепляясь за кустарник, хватаясь за выступи скал, Тосаку поднимался по склону, а перед его глазами вставали между тем один за другим участки земли, которые он арендовал, — клочки сухих пашен и заливных полей. И хотя все участки вместе составляли площадь всего лишь в пять тан три сэ, он мог быть спокоен только за половину. Правда, Тосаку обрабатывал некоторые участки уже больше двадцати лет, но как же ему было не волноваться, когда до него доходили слухи, что прежние арендаторы этих участков возвратились из Токио и, следовательно, в любой момент могут потребовать, чтобы он вернул землю. В особенности беспокоился он за те четыре участка, на которых только что жал траву. Тосаку арендовал их у Кинтаро Торидзава с начала войны. Раньше Кинтаро сдавал эти участки в аренду крестьянину Кидзю Торидзава, к которому тоже вернулись теперь взрослые дети с фабрики в Нагоя. Фамилии Торидзава, Яманака, Фудзимори, Такэноути были очень распространенными в деревне; правда, это не всегда означало, что однофамильцы состоят в родстве. Однако Кидзю и в самом деле доводился Кинтаро каким-то дальним родственником, и если бы он начал просить помещика, то вполне возможно, что тот отобрал бы участки у Тосаку и опять сдал их в аренду Кидзю.
— Что же они думают теперь делать? Солдаты возвращаются из армии, и с фабрик народ приходит...
Взобравшись наверх, Тосаку, опираясь вместо палки на обломок бамбука, подобранный им где-то по дороге, перевел дух.
С того места, где он стоял, хорошо видны были нагромождения гор; их складки, впадины и извилины были похожи на переплетение мускулов и сухожилий. Лес на
склонах был начисто вырублен, и красные оголенные горы напоминали остриженных овец.
— Что же они собираются делать?.. — шептал Тосаку, карабкаясь вверх. Впрочем, он и сам не знал, кого имеет в виду. Может быть, правительство или власти? Тосаку плохо представлял себе это самое «правительство». Он знал, что существует на свете император, «тэнно», а также премьер-министр Тодзио. Слышал он и слова «Америка», «Германия», и даже такие слова, как «Советский Союз». Но всё это были понятия далекие, как облака, проплывающие над вершиной пика Яга-такэ. Реальным и неизменным был только помещик. Реальными и неизменными были семь помещиков, крупных и средних, владевших окрестными землями, семь помещиков во главе с господином Кинтаро, хозяином, и его пять тан три сэ. Этот помещик достался Тосаку в наследство от длинной вереницы предков, и пока этот помещик оставался помещиком, и «правительство», и «император» были для Тосаку не больше, чем духи, обитающие в горах, — им можно было поклоняться, но надеяться на них не следовало — это всё равно было бы совершенно бесполезно.
Тосаку не замечал, что в последнее время он привык ходить, опираясь на какую-нибудь палку или обломок бамбука, которые подбирал на дороге. Здесь, в этих горах, он родился и вырос. Сорок или пятьдесят весен он сеял рис, сорок или пятьдесят раз снимал урожай пшеницы, и вот уже, глядишь, — стукнуло шестьдесят лет... Иногда ему казалось, что он и оглянуться не успел, как прошла жизнь. А иногда появлялось такое чувство, будто он уже давно, целых тысячу лет, несколько тысяч лет живет на свете.
Старший его сын погиб на войне, младший всё еще не вернулся из армии и не подавал о себе никаких вестей; оставались еще непросватанные дочери, вдова-невестка. Нет, Тосаку вовсе не требовал для себя легкой, спокойной смерти, чтобы уже ничто больше не тревожило душу, но всё-таки ему не хотелось бы и такой грешной кончины, когда из-за тяжкой заботы, камнем лежащей на сердце, последний глоток святой воды застревает в горле...
Дойдя до сосновой рощи, наполовину вырубленной солдатами, добывавшими здесь деготь, Тосаку внезапно
остановился. Внизу, под ним, лежала усадьба Кинтаро Торидзава.
Поселок, прилепившийся на склоне, делился на две части — «западную» и «восточную», а участки земли, которые обрабатывали крестьяне, были беспорядочно разбросаны по окрестным горным склонам.
— Эге!
Тосаку заметил немного в стороне, на поле, обнесенном камнями, двух солдат, обрабатывавших мотыгами землю. Один — до пояса голый, в армейских брюках, другой — во флотской рубашке с черными полосками. Стоя спиной друг к другу, они частыми короткими ударами мотыг рыхлили почву, словно роющие землю кроты.
— Да никак это ребята Тосио?
Солдат в армейских брюках оглянулся и поздоровался, дотронувшись пальцами до козырька фуражки.
— Хо-хо! Ну, если армия и флот возьмутся дружно, так работа закипит, — засмеялся Тосаку. Этот участок раньше обрабатывала Тиё Эндо, и поэтому он догадался, что солдаты — сыновья Тосио Фудзимори. «До чего же быстро дети становятся взрослыми! — с удивлением подумал про себя Тосаку. — Невозможно было даже различить, кто из них старший, кто младший...»
— Поле перекапываете?
Они ударяли мотыгами быстро, по-солдатски небрежно, но в их торопливых движениях чувствовалась какая-то тревога, будто невесть что должно было случиться, если они как можно скорее не перекопают всё поле... Могучего сложения парень в матросской рубашке, с круглой, наголо обритой головой, время от времени бросал по сторонам быстрый, настороженный взгляд. Тосаку собрался уже было уходить, решив, что ему незачем здесь больше задерживаться, как внезапно над полем пронесся пронзительный женский крик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94