ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Она ушла из жизни – и осталась для целого поколения русских людей символом вечной юности, потому что «была верна музыке среди всех визгливых нот современной действительности».
Не прошло и месяца, как Россия потеряла Врубеля.
Блок с юных лет был увлечен его живописью, этим мощным разливом темно-синих, лиловых, зеленых и жемчужных тонов. Бесспорно, это был самый близкий ему художник. Он говорил, что с Врубелем «связан жизненно». Но увидел его впервые только в гробу. Родственники художника попросили Блока сказать речь над могилой, на кладбище Новодевичьего монастыря. Он согласился, – его блестящая, поэтическая речь, совсем не похожая на обычное надгробное слово, была единственной: больше не говорил никто.
Врубель – гениален. «Молния сверкнула, гений родился». Но что такое гений? Ответ Блока раскрывает самую суть его художественного мировоззрения. Художник всю жизнь мечтает и гадает, мучительно ищет – что сказать и как сказать, как выразить все чудесное, часто самому ему непонятное, что переполняет его душу. «Все дни и все ночи налетает глухой ветер из тех миров, доносит обрывки шепотов и слов на незнакомом языке; мы же так и не слышим главного. Гениален, быть может, тот, кто сквозь ветер расслышал целую фразу, сложил слова и записал их, мы знаем не много таких записанных фраз…»
Такому представлению о тайне творчества Блок был верен всегда. Сейчас, вооружившись против «шумящего балагана» буржуазно-декадентского псевдоискусства, он с особенной остротой ощутил профанацию того абсолютного и непреходящего, чем должен жить и вдохновляться художник.
Стремление «вернуться к искусству» и оградить его от вторжения всего балаганного на некоторое, недолгое, время обернулось для Блока защитой символизма и попыткой нового лирико-эстетического обоснования его как современной формы подлинного, не фальсифицированного искусства. В речи о Комиссаржевской заявлено: «Искусства не нового не бывает. Искусства вне символизма в наши дни не существует. Символист есть синоним художника».
А ведь совсем недавно, меньше чем два года назад, он брал под сомнение само существование символизма как литературной школы: это была «только мечта, фантазия, выдумка или надежда» некоторых представителей «нового искусства», в сущности ничем друг с другом не связанных. Теперь же он сам ищет эти связи.
В конце марта Блок слушал в «Академии» доклад Вячеслава Иванова «Заветы символизма». Докладчик соглашался, что символизм переживает кризис: «старый символизм», живший собственно эстетическими интересами, кончился. Но может и должен существовать символизм новый – жизнетворческий, теургический, идущий «от реального к реальнейшему» (то есть, на языке Вячеслава Иванова, к постижению некоего сверхбытия). Поэт-символист призван быть «религиозным устроителем жизни».
Доклад этот произвел на Блока сильное впечатление. Он подробно законспектировал его в записной книжке. Более того: отчасти по настояниям Вячеслава Иванова, 8 апреля сам выступил в той же «Академии» с параллельным содокладом «О современном состоянии русского символизма», в котором взял на себя задачу на примере собственного творчества дать «отчет о пройденном пути» и нащупать почву для «гаданий о будущем».
Не касаясь существа размышлений и гаданий Блока, здесь достаточно сказать о занятой им позиции: он говорил от лица «русских символистов» и утверждал, что «путь к подвигу, которого требует наше служение», лежит через символизм. «Нас немного, и мы окружены врагами; в этот час великого полудня яснее узнаем мы друг друга; мы обмениваемся взаимно пожатиями холодеющих рук и на мачте поднимаем знамя нашей родины».
Доклады Вячеслава Иванова и Блока, напечатанные в «Аполлоне», вызвали полемику. Брюсов («О „речи рабской“ в защиту поэзии») утверждал, что русский символизм никогда не преследовал цели жизнестроения, но «хотел быть и всегда был только искусством». Брюсову возразил Андрей Белый («Венок или венец»). Их статьи были напечатаны тоже в «Аполлоне». Откликнулись также Мережковский – в тоне злобном («Балаган и трагедия») и Городецкий – в тоне развязном («Страна Реверансов и ее пурпурно-лиловый Бедекер»).
Полемика отразила новую перегруппировку внутри символизма. Если года за три до того Вячеслав Иванов и Андрей Белый оказались в разных станах, то теперь они, изжив недоразумения по частным вопросам, тесно объединились в деле нового обоснования символизма как религиозно-художественного мировоззрения и литературной школы.
В непосредственной близости к ним очутился и Блок. Опять он вовлекся в литературные споры, хотя ему и не по душе были «всякие теоретизирования».
Тем более что жизнь нет-нет, а все же порадует неожиданным подарком. Например, прохождением вблизи земной орбиты Кометы Галлея и идущей следом за нею другой, еще более грозной. Газеты захлебнулись сообщениями и прогнозами. Неукрощенная стихия дала о себе знать – и Блок не мог остаться безответным: «Я очень оживлен – комета, разумеется, главная причина».
Ты нам грозишь последним часом,
Из синей вечности звезда…
И тут же – чудо XX века: Авиационная неделя. На Коломяжском ипподроме, так хорошо знакомом Блоку, отважные люди демонстрировали нечто небывалое – скользящий полет над публикой, подъем в высоту, «воль планэ»… Столпотворение на трибунах, нарядные дамы, полиция, военная музыка, аплодисменты и крики. «Дирекция просит не пугаться шума моторов. В случае аварии уважаемую публику просят оставаться на своих местах». Щуплый француз Латам в широкой клетчатой кепке дважды не мог взлететь на своей «Антуанетте», удивительно похожей на этажерку, наконец – взлетел, описал круг, благополучно приземлился…
Стоит поэт, открывши рот:
«Летун отпущен на свободу…»
«В полетах людей, даже неудачных, есть что-то древнее и сужденное человечеству, следовательно – высокое», – писал Блок матери.
Все сплелось вместе – и звезда, из «синей вечности» грозящая гибелью землянам, и новая победа маленького и могучего человека, сделавшего первый шаг в эту самую вечность.
А от Коломяжского ипподрома было рукой подать до Виллы Родэ, где в переполненном зале пели румынские скрипки и визжала цыганка, где очаровательная незнакомка Мария Дмитриевна Нелидова ненароком, одним своим появлением, обогатила русскую поэзию.
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка…
Но до чего же от изысканных словопрений, вагнеровских спектаклей и невиданных зрелищ, от петербургских красавиц и черных роз в бокале аи тянуло Блока в Шахматово. «Мне всего нужнее сейчас земля и небо». Кроме того, относительно старого семейного гнезда у него зародились обширные планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207