Христиане не совершенны, им просто прощают. К стене был прибит еще один плакатик: ЗДЕСЬ МОЖНО КУРИТЬ. Контора была насквозь прокурена, пепел валялся на столе и на полу.
Я взглянул на Лесли, затем быстро перевел глаза на потолок и вздохнул. В телефонном справочнике, сказал я ей без слов, не было предупреждения, что здесь окажется гадко.
– Вот, у нас есть простые свидетельства о браке, – сказала служащая, – по три доллара. Есть специальные с золотыми буквами – по шесть. Или же есть еще роскошные с золотыми буквами и сверкающим покрытием на них. Эти по двенадцать долларов. Какие вы хотите? – Образцы были пришпилены к рыхлой доске объявлений.
Мы посмотрели друг на друга и вместо того, чтобы покатиться со смеху, важно покивали головой. Вот где нами совершался юридически важный шаг. Мы произнесли одновременно одно и тоже слово: простое.
– Простое нам подойдет, – сказал я. Женщина не обратила внимания. Она вставила скромное свидетельство в печатную машинку, постучала по клавишам, подписала его, крикнула, приглашая войти из коридора свидетелей, и повернулась к нам.
– Теперь если вы оба распишетесь вот здесь:
Мы расписались.
– Фотограф обойдется в пятнадцать долларов:
– Это мы пропустим, – сказал я. – Нам не нужны фотографы.
– Церковный взнос – пятнадцать долларов:
– Мы бы также обошлись без церемонии. Не нужно никакой.
– Без церемонии? – Она вопросительно уставилась на нас, но мы не ответили, и она пожала плечами. – О'кей. Я объявляю вас мужем и женой.
Она вполголоса складывала цифры.
– За свидетелей: окружной сбор: стоимость регистрации: всего тридцать восемь долларов, мистер Бах. А вот конверт для пожертвований, которые вы захотите сделать.
Лесли достала из кошелька наличные, тридцать восемь долларов и пять долларов для конверта. Она подала их мне, а я передал их служащей конторы. Подписи закончились, со свидетельством в руках мы с женой вышли оттуда как можно быстрее.
Сидя в машине среди городского транспорта, мы надели друг другу обручальные кольца и открыли окна, чтобы из нашей одежды выветрился дым.
Затем в течение первых полутора минут нашей жизни в законном браке мы смеялись.
Ее первыми словами в качестве моей законной супруги были:
– Да, ты явно умеешь вскружить голову девушке!
– Давай взглянем на дело так, миссис Парриш-Бах, – сказал я. – Это все было запоминающимся, не правда ли? Неужели мы скоро забудем день нашей свадьбы?
– К несчастью, не скоро, – засмеялась она. – О, Ричард, ты – самый романтичный:
– За сорок три доллара романтики не купишь, моя козочка. Романтика – это когда ты получаешь роскошное свидетельство; а за сверкающее покрытие на буквах нужно дополнительно платить. Но ты ведь знаешь, нам нужно считать копейки.
Ведя машину, я повернулся к Лесли на секунду и сказал:
– Ты чувствуешь какие-то изменения сейчас? Ты чувствуешь себя более замужем, чем раньше?
– Нет. А ты?
– Чуть-чуть. Что-то изменилось. Минуту назад в этом прокуренном домике мы сделали то, что наше общество считает Подлинной Вещью. Все, что мы делали до этого, не играло никакой роли, это были просто наши совместные радости и горести. Подписать бумагу – вот что важно. Возможно, теперь я чувствую, что одной областью, куда правительство могло бы сунуть свой нос, стало меньше. И знаешь, что мне кажется? Чем более я обучаюсь, вук, тем меньше мне нравится правительство. Или это только наше такое?
– Присоединяйся к толпе, дорогой мой. Бывало, у меня выступали слезы на глазах, когда я видела государственный флаг, так я любила свою страну. Я была счастлива, что живу здесь, я думала, я не должна лишь пользоваться этим, я должна тоже что-то делать – участвовать в выборах, поддерживать демократические процессы!
Я многому научилась и постепенно начала понимать, что вещи не совсем похожи на то, что мы о них узнаем внешне: американцы – не всегда самые лучшие ребята; наше правительство не всегда поддерживает свободу и справедливость!
Война во Вьетнаме подогрела меня, и чем больше я занималась: я просто не могла поверить, что Соединенные Штаты выступают против выборов в чужой стране потому, что мы знаем, что результат будет не в нашу пользу Америка поддерживает марионеточного диктатора; американский президент публично заявляет, что мы ведем войну не потому, что добиваемся справедливости во Вьетнаме, а потому что хотим получить его олово и вольфрам!
Я свободна протестовать, думала я. Поэтому я присоединилась к мирной манифестации, законной ненасильственной демонстрации протеста. Мы не были безумцами, мы не были грабителями, которые сбрасывали зажигательные бомбы, мы были самыми честными людьми Лос-Анжелеса: юристами, врачами, родителями, учителями, бизнесменами.
Полиция преследовала нас, будто мы были бешеными собаками, до крови избивая нас дубинками. Я видела, как они били матерей, которые держали на руках младенцев, я видела, как они вышибли дубинками человека из инвалидной коляски, и как кровь текла по тротуару! И это Город ЛосАнжелес!
Этого не может быть, продолжала думать я! Мы – американцы, и нас атакует наша собственная полиция! Я убежала, когда они начали бить меня, и я не знаю, что там происходило дальше. Какие-то друзья взяли меня к себе домой.
«Хорошо, что меня не было там, – подумал я. – Моя несдержанность так хорошо спрятана во мне, но я бы там озверел от ярости».
– Когда я видела фотографию в газете, где полиция расправляется с толпой, я обычно думала, что они сделали нечто ужасное и заслужили такого обращения, – продолжала она. – В тот вечер я поняла, что даже в нашей стране для того, чтобы провиниться, достаточно не согласиться с правительством. Они хотели войны, а мы нет. Поэтому они нас поколотили!
Я сидел в напряжении и дрожал, это ощущалось в руках, которые управляли машиной.
– Вы представляли серьезную опасность для них, – сказал я, – тысячи законопослушных граждан, говорящих «нет» войне.
– Война. Мы расходуем так много денег для того, чтобы убивать и разрушать! Мы оправдываем это тем, что называем это обороноспособностью, запугивая другие народы и вызывая ненависть у жителей тех стран, которые мы не любим. Когда они хотят, чтобы у них было лучшее правительство, мы не поддерживаем их, а когда они слишком слабы, мы порабощаем их. Самоопределение у нас, а не у них.
Разве это хороший пример? Многое ли мы делаем из сострадания или понимания других людей? Сколько мы расходуем на мир?
– Половину того, что идет на войну? – спросил я.
– Если бы так! Нам мешает наш лицемерный склад ума, который говорит: «Бог заботится о нашей стране». Она является препятствием для согласия во всем мире. Она натравливает людей друг на друга! «Бог заботится о нашей стране», «закон на страже порядка» – вот откуда разгон демонстраций в Городе века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Я взглянул на Лесли, затем быстро перевел глаза на потолок и вздохнул. В телефонном справочнике, сказал я ей без слов, не было предупреждения, что здесь окажется гадко.
– Вот, у нас есть простые свидетельства о браке, – сказала служащая, – по три доллара. Есть специальные с золотыми буквами – по шесть. Или же есть еще роскошные с золотыми буквами и сверкающим покрытием на них. Эти по двенадцать долларов. Какие вы хотите? – Образцы были пришпилены к рыхлой доске объявлений.
Мы посмотрели друг на друга и вместо того, чтобы покатиться со смеху, важно покивали головой. Вот где нами совершался юридически важный шаг. Мы произнесли одновременно одно и тоже слово: простое.
– Простое нам подойдет, – сказал я. Женщина не обратила внимания. Она вставила скромное свидетельство в печатную машинку, постучала по клавишам, подписала его, крикнула, приглашая войти из коридора свидетелей, и повернулась к нам.
– Теперь если вы оба распишетесь вот здесь:
Мы расписались.
– Фотограф обойдется в пятнадцать долларов:
– Это мы пропустим, – сказал я. – Нам не нужны фотографы.
– Церковный взнос – пятнадцать долларов:
– Мы бы также обошлись без церемонии. Не нужно никакой.
– Без церемонии? – Она вопросительно уставилась на нас, но мы не ответили, и она пожала плечами. – О'кей. Я объявляю вас мужем и женой.
Она вполголоса складывала цифры.
– За свидетелей: окружной сбор: стоимость регистрации: всего тридцать восемь долларов, мистер Бах. А вот конверт для пожертвований, которые вы захотите сделать.
Лесли достала из кошелька наличные, тридцать восемь долларов и пять долларов для конверта. Она подала их мне, а я передал их служащей конторы. Подписи закончились, со свидетельством в руках мы с женой вышли оттуда как можно быстрее.
Сидя в машине среди городского транспорта, мы надели друг другу обручальные кольца и открыли окна, чтобы из нашей одежды выветрился дым.
Затем в течение первых полутора минут нашей жизни в законном браке мы смеялись.
Ее первыми словами в качестве моей законной супруги были:
– Да, ты явно умеешь вскружить голову девушке!
– Давай взглянем на дело так, миссис Парриш-Бах, – сказал я. – Это все было запоминающимся, не правда ли? Неужели мы скоро забудем день нашей свадьбы?
– К несчастью, не скоро, – засмеялась она. – О, Ричард, ты – самый романтичный:
– За сорок три доллара романтики не купишь, моя козочка. Романтика – это когда ты получаешь роскошное свидетельство; а за сверкающее покрытие на буквах нужно дополнительно платить. Но ты ведь знаешь, нам нужно считать копейки.
Ведя машину, я повернулся к Лесли на секунду и сказал:
– Ты чувствуешь какие-то изменения сейчас? Ты чувствуешь себя более замужем, чем раньше?
– Нет. А ты?
– Чуть-чуть. Что-то изменилось. Минуту назад в этом прокуренном домике мы сделали то, что наше общество считает Подлинной Вещью. Все, что мы делали до этого, не играло никакой роли, это были просто наши совместные радости и горести. Подписать бумагу – вот что важно. Возможно, теперь я чувствую, что одной областью, куда правительство могло бы сунуть свой нос, стало меньше. И знаешь, что мне кажется? Чем более я обучаюсь, вук, тем меньше мне нравится правительство. Или это только наше такое?
– Присоединяйся к толпе, дорогой мой. Бывало, у меня выступали слезы на глазах, когда я видела государственный флаг, так я любила свою страну. Я была счастлива, что живу здесь, я думала, я не должна лишь пользоваться этим, я должна тоже что-то делать – участвовать в выборах, поддерживать демократические процессы!
Я многому научилась и постепенно начала понимать, что вещи не совсем похожи на то, что мы о них узнаем внешне: американцы – не всегда самые лучшие ребята; наше правительство не всегда поддерживает свободу и справедливость!
Война во Вьетнаме подогрела меня, и чем больше я занималась: я просто не могла поверить, что Соединенные Штаты выступают против выборов в чужой стране потому, что мы знаем, что результат будет не в нашу пользу Америка поддерживает марионеточного диктатора; американский президент публично заявляет, что мы ведем войну не потому, что добиваемся справедливости во Вьетнаме, а потому что хотим получить его олово и вольфрам!
Я свободна протестовать, думала я. Поэтому я присоединилась к мирной манифестации, законной ненасильственной демонстрации протеста. Мы не были безумцами, мы не были грабителями, которые сбрасывали зажигательные бомбы, мы были самыми честными людьми Лос-Анжелеса: юристами, врачами, родителями, учителями, бизнесменами.
Полиция преследовала нас, будто мы были бешеными собаками, до крови избивая нас дубинками. Я видела, как они били матерей, которые держали на руках младенцев, я видела, как они вышибли дубинками человека из инвалидной коляски, и как кровь текла по тротуару! И это Город ЛосАнжелес!
Этого не может быть, продолжала думать я! Мы – американцы, и нас атакует наша собственная полиция! Я убежала, когда они начали бить меня, и я не знаю, что там происходило дальше. Какие-то друзья взяли меня к себе домой.
«Хорошо, что меня не было там, – подумал я. – Моя несдержанность так хорошо спрятана во мне, но я бы там озверел от ярости».
– Когда я видела фотографию в газете, где полиция расправляется с толпой, я обычно думала, что они сделали нечто ужасное и заслужили такого обращения, – продолжала она. – В тот вечер я поняла, что даже в нашей стране для того, чтобы провиниться, достаточно не согласиться с правительством. Они хотели войны, а мы нет. Поэтому они нас поколотили!
Я сидел в напряжении и дрожал, это ощущалось в руках, которые управляли машиной.
– Вы представляли серьезную опасность для них, – сказал я, – тысячи законопослушных граждан, говорящих «нет» войне.
– Война. Мы расходуем так много денег для того, чтобы убивать и разрушать! Мы оправдываем это тем, что называем это обороноспособностью, запугивая другие народы и вызывая ненависть у жителей тех стран, которые мы не любим. Когда они хотят, чтобы у них было лучшее правительство, мы не поддерживаем их, а когда они слишком слабы, мы порабощаем их. Самоопределение у нас, а не у них.
Разве это хороший пример? Многое ли мы делаем из сострадания или понимания других людей? Сколько мы расходуем на мир?
– Половину того, что идет на войну? – спросил я.
– Если бы так! Нам мешает наш лицемерный склад ума, который говорит: «Бог заботится о нашей стране». Она является препятствием для согласия во всем мире. Она натравливает людей друг на друга! «Бог заботится о нашей стране», «закон на страже порядка» – вот откуда разгон демонстраций в Городе века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89