В его глазах мелькнула грусть.
— Мадонна, будь вы великодушнее — нет, хотя бы просто честнее, — вы не стали бы потворствовать ей в ее заблуждениях, а постарались бы исправить их. Увы, эти качества вам незнакомы. Иначе мне не пришлось бы в разговоре с вами защищать честь вашего отсутствующего синьора!
— Тебе ли говорить о том, что я не имею чести, — с оттенком печали в голосе проговорила она, и в ее темно-синих глазах блеснули слезы. — Бог — свидетель, я всегда была честна с тобой, Белларион, а теперь ты начинаешь сомневаться во мне. О, как я несчастна! — она рухнула в кресло, и поднявшаяся в ней волна жалости к самой себе захлестнула все остальные чувства. — Меня хотят лишить всего. На всем свете нет женщины несчастнее меня, даже ты, Белларион, лучше всех знающий мое сердце, нашел для меня только слова упрека и осуждения!
Ее слезы ничуть не разжалобили его, а ее мольбы звучали настолько нелогично и неестественно, что он почувствовал физическое отвращение к этой женщине, привыкшей потакать себе во всех своих капризах.
— Вы сетовали, мадонна, что Фачино не сделал вас герцогиней. Но еще не все потеряно.
Ее слезы остановились так же быстро, как и полились.
— Тебе что-то известно об этом? — сдавленным от волнения голосом спросила она.
— Наверняка я знаю только одно: вы лишитесь всякой надежды приобрести желанный вам титул, если не сохраните верность Фачино. Думаю, вы догадываетесь, что сделает с вами Фачино, если вы измените ему. Я говорю сейчас с вами как друг и по-дружески предлагаю вам уехать в лагерь под Бергамо.
Он очень аккуратно выбирал слова, стараясь не сказать ничего лишнего и одновременно пробудить в ней иллюзорные надежды, и это ему, казалось, удалось. Графиня промокнула остатки слез в краешках своих длинных узких глаз, медленно встала с кресла, подошла к Беллариону и взяла его за руку.
— Спасибо, мой преданный Белларион, друг мой, — с нежностью в голосе проговорила она. — Не бойся за меня. — Тут она чуть помедлила.
— А что… что еще говорил тебе синьор о своих намерениях?
— Э, нет! — рассмеялся он, понемногу обретая уверенность в успехе своей затеи. — Я не собираюсь злоупотреблять его доверием. Вы просите меня не бояться за вас — этого недостаточно. Принцы частенько ведут себя очень опрометчиво. Поэтому мне хотелось бы, чтобы вы не подвергали себя опасности.
— Да, но Бергамо! — вырвалось у нее.
— Зачем отправляться так далеко? На вашем месте я поселился бы в Меленьяно. Замок в вашем распоряжении, и в нем лучше, чем в Павии.
— Что хорошего в этой дыре? Мне придется проскучать всю зиму!
— В Меленьяно будет не хуже, чем здесь, хотя бы потому, что там соберется более целомудренное общество. Возьмите с собой принцессу Валерию и ее брата. Смелее, мадонна! Неужели вы станете играть с судьбой по пустякам и ставить на кон ваше блестящее будущее из-за какого-то жирного молодого синьорчика?
Она в нерешительности задумалась.
— Скажи мне наконец, — вновь взмолилась она, — что говорил тебе синьор о своих намерениях?
— Вам разве мало сказанного мною?
В этот момент в дверях возникла тучная фигура Филиппе Марии, и его появление избавило Беллариона от необходимости изобретать дальнейшие подробности. Его совершенно не смутило потемневшее лицо принца, когда тот увидел их стоящими подозрительно близко друг к другу. Теперь он не сомневался, что честолюбие графини непременно возьмет верх над ее распутством и заставит уехать в Meленьяно, как он на том настаивал. Белларион мог поздравить себя с одержанной победой и ничуть не сожалел об обмане, которым он воспользовался для ее достижения.
Глава V. РАСПЛАТА
Крещенские маскарады давно прошли, железная хватка зимы отпустила землю, и в густом лесу возле Павии, где так любил охотиться Джангалеаццо, на деревьях появились первые почки, когда состояние Беллариона улучшилось настолько, что он начал подумывать о возвращении под Бергамо. Его нога хорошо срослась, колено обрело былую гибкость, и только легкая хромота все еще напоминала ему о недавней травме.
— Мое вынужденное почивание на лаврах чересчур затянулось, — отвечал он на увещевания Филиппе Марии, которому совершенно не хотелось расставаться с человеком, сумевшим своим присутствием скрасить его унылое существование, ставшее еще невыносимее после отъезда графини Бьяндратской и принцессы Монферратской в Меленьяно.
Но Филиппе Марии не суждено было остаться в одиночестве. Накануне намеченного отъезда Беллариона в Павию принесли самого Фачино, которого свалил приступ жесточайшей подагры в тот самый момент, когда он уже собирался пожинать плоды своей долгой и терпеливой осады.
Он сильно похудел, его изможденное лицо приобрело землистый оттенок, и в волосах пробивалась густая седина. Фачино мучили сильные боли, его немедленно уложили в постель, и он клялся, что подагра добралась до самых кишок.
— Момбелли предупреждал меня об этом, — заявил он.
— А где Момбелли? — спросил Белларион, стоявший рядом с Филиппе Марией возле его постели с шелковым балдахином.
— Момбелли, черт бы его побрал, уехал месяц назад, когда я еще чувствовал себя хорошо, к герцогу, который захотел полечиться у него. Я уже послал за ним, но, пока он доберется сюда, мне нужен хоть какой-нибудь местный врач.
Фачино негромко застонал. Когда приступ прошел, он прохрипел:
— Слава Богу, что ты успел поправиться, Белларион. Немедленно отправляйся в армию. Сейчас там распоряжается Карманьола, но я велел ему передать тебе руководство осадой, как только ты приедешь туда.
Через два дня Белларион прибыл в огромный палаточный лагерь, разбитый под стенами Бергамо над бурными водами Серио. Как Белларион и предполагал, Карманьола отнюдь не обрадовался его появлению, однако не осмелился ослушаться приказа своего синьора и немедленно сложил с себя командирские полномочия.
Белларион ознакомился с диспозицией и не стал ничего менять. Ему оставалось только довести до конца начатое Фачино и продолжать сжимать кольцо осады вокруг города, защитники которого уже находились в столь плачевном состоянии, что штурм не имел никакого смысла.
А еще через неделю в лагерь въехал усталый, забрызганный грязью после бешеной скачки всадник и потребовал немедленной аудиенции у Беллариона. Двое швейцарских алебардщиков ввели его в просторный и уютно обставленный шатер, где Белларион отдыхал на покрытой медвежьей шкурой кушетке с прекрасно иллюстрированным экземпляром «Сатир» Ювенала note 110 в руках, которую ему подарил на прощанье Филиппе Мария. Он поднялся навстречу своему посетителю и, узнав в нем Джованни Пустерлу Венегоно, сделал знак швейцарцам удалиться. По лицу Беллариона пробежала тень — появление Венегоно было недобрым знаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101