— Ты ведь его тоже знал? Он еще, помню, задал тебе такую трепку, что ты потом три дня в школу не ходил.
Хиггинс такого не помнил; может быть, Радер перепутал, и это случилось не с ним, а с другим мальчишкой с их улицы.
— Ты не встречал в прессе его фамилию? Она даже в нью-йоркские газеты попала; там и портрет напечатали.
Не нашего Гонсалеса, а его сынка. Тот в семнадцать лет поехал работать в Филадельфию и в один прекрасный день, оказывается, укокошил там полицейского. Ему дали вышку. Вздернули — и в тот же день его отец, тот самый наш Гонсалес, взял да и перерезал себе горло бритвой. Твое здоровье, брат!
Хиггинс чувствовал, что ему и впрямь дурно, но не смел об этом сказать.
— Из нашего окна все видно как на ладони. Да взять хотя бы сегодняшнее утро. Тут у нас какая-то старая пьянчужка бросилась под автобус. Уж поверь, зрелище было не из приятных. Я сидел у окна и видел все, как вот сейчас — тебя. Ты-то как, нашел свое счастье?
Что тут отвечать?
— Где живешь?
— В Коннектикуте.
— Там, говорят, богачей навалом. Я-то дальше Нью-Йорка никогда не забирался, но меня тянет больше на юг, поближе к солнышку. Ну что, Ивонна, пригласим его поживиться с нами чем Бог послал?
— Обед будет через час, не раньше, — отозвалась она.
— Нет, мне скоро ехать, — сказал Хиггинс.
— У тебя своя машина?
— Да.
— Где ты ее оставил?
— На углу.
— Захотелось взглянуть на дом? Признаюсь тебе в одной вещи — ты-то поймешь. Я здорово к ней привязался, к этой развалюхе, и когда настанет пора сматываться, мне будет жалко, заранее знаю.
Хиггинс попытался выдавить вежливую улыбку, но ему становилось все хуже и хуже. Теперь его словно выворачивало наизнанку.
Ему хотелось скорее спастись бегством, удрать от матери, от Радера, от старого дома, от этой улицы, которая тоже, казалось, вступила в сговор, чтоб всеми правдами и не правдами удержать пришельца. Может быть, старый приятель соврал или ошибся, и Луиза вовсе не бросилась под автобус; может, на нее и впрямь нашло затмение, как предположил врач в больнице. Но теперь, здесь, Хиггинс верил, что с нее сталось бы сделать это нарочно, чтобы принудить сына вернуться сюда.
— Нет уж, ты так не уходи! Еще стаканчик на прощание, и мы тебя отпустим. Выпьешь с нами, Ивонна?
Чем занимаются эти двое целыми днями? Неужели только глазеют на улицу или экран телевизора да валяются на незастеленной кровати?
Ему нельзя увязать в этой трясине, но он чувствует, что увязает все глубже. Тут-то он в первый раз и подумал, что надо позвонить Hope, услышать ее голос, убедиться, что она существует на самом деле — она, дети, их дом.
Все его существо восставало против прошлого, которое вновь пыталось взять его в плен.
— Ей-Богу, Коротышка, мне пора…
— Слыхала, Ивонна? Он сказал «Коротышка», как в старое доброе время!
На лестнице, прежде чем наконец отпустить гостя, Радер предложил:
— Не хочешь взглянуть на свою бывшую квартиру?
Хиггинс с ужасом посмотрел на него и едва не бросился бежать. На улице его охватила такая тоска и растерянность, что он готов был опуститься на первый попавшийся порог и покорно ждать своей участи.
Еще недавно он чувствовал себя старым, но сам не помнит, когда это было. Теперь, наоборот, он снова стал ребенком, который нуждается в помощи. Ему никто никогда не помогал! Еще совсем мальчуган, он уже притворялся взрослым мужчиной и отважно тащил свою ношу.
Он растерялся. Его несет по течению. Доктор Роджерс, образованный, опытный, мог бы, наверно, ему помочь, но Хиггинс стеснялся ему позвонить. Да и что подумает врач, услышав по телефону такое:
— Я в Олдбридже, сижу на пороге какого-то дома на Тридцать второй Восточной улице, и я больше не могу, не знаю, что делать. Приезжайте за мной.
Там, в Уильямсоне, он пошел против сильных мира сего, бросил им вызов, и, конечно, те на него ополчились.
Он не верит в них больше, ни в кого и ни во что не верит, но не в силах оставаться и там, откуда вышел.
Ноги у него подгибались. Во рту горчило, движения потеряли обычную точность: он дважды споткнулся, пока дошел до машины, и с трудом попал ключом в замок.
Надо как можно скорее уехать отсюда, вернуться домой — там он убедится, что на свете есть хоть что-нибудь реальное. При выезде из города Хиггинса опять понесло не туда — его сбивало с толку новое шоссе; добрую четверть часа он кружил на месте, в конце концов поехал в запрещенном направлении по дороге с односторонним движением, и встречные водители то и дело махали ему, требуя дать им дорогу.
Хиггинс вел машину как попало, чудом не столкнулся с грузовиком и лишь тогда, испугавшись, сбавил скорость.
Стемнело, а он еще не добрался до моста Вашингтона. Он сообразил, что за весь день у него не было во рту ни крошки, и причиной его недомогания был, скорей всего, просто голод.
Но даже придорожные рестораны с их неоновыми вывесками приводили его в трепет — он к ним не привык; только миновав добрый десяток их, он наконец свернул к какой-то стоянке.
Он все больше утверждался в мысли, что и Радер, и мать нарочно поступили с ним так. Мысль была смутной, но для него все это было бесспорно, он чувствовал себя жертвой, и на губах его появилась горькая усмешка.
В ресторане у столиков, покрытых клетчатыми скатертями, сидели посетители; мужчины толпились у бара, вокруг которого стоял крепкий запах спиртного.
Может быть, ему не повредит стаканчик виски? Однажды, когда с Норой случился обморок, доктор заставил ее выпить капельку виски. Початая бутылка долго торчала в буфете, прежде чем ее решились выкинуть.
И почему бы не позвонить отсюда жене? Рядом с туалетами Хиггинс увидел телефонную кабину.
— Что будем пить? — осведомился бармен.
Ложный стыд все еще мешал Хиггинсу.
— Шотландское, бурбон, хлебное?
Он заказал наугад хлебное виски, выпил стопку, которую перед ним поставили, запил стаканом воды, который ему тут же подали. По телу сразу разлилось тепло, как тогда, когда он пил у Радера.
В конце концов, может быть, это и есть выход. Судьба сама всем распорядится. Хиггинс достаточно боролся С жизнью один на один — теперь можно сесть на обочине и, так сказать, выждать, пока ему протянут руку помощи.
Нет, он не сядет на обочине. Он вернется домой.
Ляжет спать, а Hope ничего не скажет. Пусть сама разбирается, что к чему. Он долго с ними всеми носился, а теперь устал.
Не исключено, что Радер узнал из окна Луизу и, рассказывая Хиггинсу о происшествии, просто-напросто валял дурака. Не может же он вправду быть доволен собой и своим прозябанием — это ведь жалкая пародия на жизнь! И все-таки он как будто гордится сыном-моряком, гордится, что ест досыта. «Жрем от пуза» — так он, кажется, выразился?
Радер цепляется за отвратительную хибару, пропитанную самой гнусной вонью, какая только может стоять в человеческом жилье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32