— Да, там жарко и влажно. Душно, тяжело дышать.
Балкис еле удержалась от улыбки. На самом деле она понимала Антония: человеку, выросшему в горах и привыкшему к разреженному, сухому воздуху, воздух низин и вправду должен был казаться похожим… на бульон.
Спуск завершился. На дне ущелья сгустились сумерки — так высоки были его склоны. Неожиданно из-под ног Антония вспорхнула куропатка.
— Тут можно славно поохотиться! — воскликнула Балкис и спрыгнула с плеча Антония.
— Это ты верно сказала, — отозвался Антоний, и до Балкис донеслось странное гудение. Она посмотрела вверх и увидела, что Антоний что-то вертит над головой. А потом он резко взмахнул рукой, и куропатка хрипло вскрикнула и камнем упала вниз.
Балкис была потрясена. Она не сводила глаз с Антония, который прежде казался ей воплощением доброты, а тот аккуратно обмотал шнурками кожаный мешочек пращи и убрал её за пояс.
— Пожалуй, на ужин у нас будет свежая дичь, — улыбнулся он.
— Да уж, — отозвалась Балкис. — А ты что, всегда носишь с собой эту штуковину?
— Конечно, — ответил Антоний. — Никогда не знаешь — вдруг ужин вспорхнёт из-под ног. А у тебя на родине люди разве не носят с собой пращи или рогатки?
— В городах — не носят, — сказала Балкис. — Там мы покупаем продукты для ужина на рынке.
— Понятно, — кивнул Антоний и отправился на поиски куропатки.
Балкис решила, что её друг, пожалуй, не так сильно нуждается в её помощи, как она думала.
Ужинали молча, но молчание не было тягостным. Балкис перед едой преобразилась в девушку, рассудив, что так её желудок вместит больше пищи и это позволит ей дольше продержаться. Она старательно уговаривала себя, мысленно твердила, что ей лучше быть в девичьем обличье вовсе не потому, что Антоний то и дело бросает на неё восхищённые взгляды, но его взгляды были ей приятны. И вообще ей стала приятна та странная теплота, которую вызывали у неё эти взгляды. Кроме того, когда она становилась девушкой, ощущения были не такими резкими.
Антоний вытер пальцы пучком сухой травы и спросил:
— Ну что, сыграем в старую игру?
— Что ты сказал? — переспросила Балкис, не понимая, оскорбиться или нет.
— В игру, — объяснил Антоний. — Ты же слышала, как мы играли вчера вечером? Я, сколько себя помню, всю жизнь в эту игру играл — в стихотворный пересказ древних легенд.
— А, вот ты про что! — с облегчением воскликнула Балкис. — Мне эта игра незнакома, Антоний. Да и легенд ваших я не знаю.
— Но ведь это замечательно! — воскликнул Антоний. — Новая история! Если так, говори все, что придёт в голову.
— Даже не знаю, получится ли у меня, — покачала головой Балкис. Конечно, она понимала, какое редкое удовольствие предвкушает Антоний, собираясь начать новое сказание, да ещё при том, что никто не станет встревать и возражать ему. Она не могла его разочаровать. — Но я попробую…
— И у тебя получится! — заверил её Антоний. — Ну вот… Сейчас я начну. — Он уставился на пламя костра, взгляд его стал задумчиво отстранённым, но вот его глаза сверкнули, и он заговорил нараспев: — Рустам проснулся и… Нет, не так… Он встал с постели и… Нет, размер не годится… Рустам глаза открыл и… Вот ведь незадача! — Он рассмеялся. — Прежде мне никогда не доводилось зачинать строфу! Когда стих начат, я всегда без труда присочиняю строки в середине и в конце. Бывает, мне приходит в голову и первая строка — но… Первая строка всего стихотворения? Прости, пожалуйста, мне надо подумать.
У Балкис заныло сердце — так она переживала за Антония. Наконец ему представилась возможность начать стихотворение, и надо же… Быть может, если бы первую строку сочинила она, потом ему стало бы легче?
— Давай я попробую, — предложила Балкис, которой, наоборот, всегда легче давались начало и середина строфы. — Ну, что он там должен сделать, этот твой Рустам?
— Ну… Он встаёт, произносит утреннюю молитву, восхваляя солнце, а потом собирается на охоту, — сказал Антоний таким тоном, словно все это само собой разумелось, покраснел и смущённо засмеялся. — Извини. Я опять забыл, что ты не знаешь этой истории.
У Балкис стало легче на душе. Её позабавило то, что Антоний так смущается из-за каждой неудачи, но она вовсе не хотела, чтобы он каждый раз просил у неё прощения за ошибку или забывчивость.
— Для начала хватит, — храбро кивнула она. — Так… Сейчас, сейчас… Рустам с постели встал с зарёй…
— Вот видишь! Все у тебя получается! — радостно воскликнул Антоний. — Восславил солнце, лук свой взял…
«Лук»? А дальше что? Но тут Балкис вспомнила, как снаряжают лук.
— Снабдил тугою тетивой…
— «Зарёй» — «тетивой»! Неплохо! — похвалил её Антоний. — И стрелы острые избрал… Теперь заканчивай строфу.
У Балкис ёкнуло сердце. Последние строки ей никогда не давались. «Избрал»… Какое же слово пририфмовать к слову «избрал»?
— И выстрелил… В смысле — он оперение приладил… Проклятие, Антоний! Вот ведь — не везёт так не везёт. У меня никогда не получается последняя строчка!
— У меня получится, не переживай, — ласково улыбнулся Антоний и произнёс нараспев: — Колчан свой вышитый достал… Ну вот, теперь начинай новую строфу.
Новую строфу? Но что же там могло быть дальше? «Достал колчан»… И что? Но тут Балкис вспомнила, что первую строку новой строфы не надо было рифмовать с предыдущей. Она могла закончить строчку любым словом, а уж рифма оставалась для Антония. Хитро усмехнувшись, Балкис произнесла:
— Он… на зелёный луг… ступил…
— Чтоб след олений отыскать! — выпалил Антоний. — Вот видишь — это совсем просто!
«Тебе, может, и просто», — сердито подумала Балкис, только теперь вспомнив о том, что не вторая строка должна была рифмоваться с первой, а третья, доставшаяся ей. «Ступил», «ступил»…
— Потом он речку переплыл! — воскликнула Балкис, радуясь найденной рифме.
— И долго-долго… — проговорил Антоний и задумался.
В конце концов они с горем пополам закончили эту строфу и начали новую. У Балкис, как обычно, сносно получались первые и промежуточные строки, но последние приводили в отчаяние. Выручив её три раза подряд, Антоний милостиво проговорил:
— Если хочешь, возьми на этот раз вторую строчку.
— О нет! — возразила Балкис. — Тебе так редко выпадает такая возможность!
— Промежуточные строчки мне тоже редко достаются, — успокоил её Антоний. — Так что пусть на мою долю останутся третья и последняя. Я же «белоручка» — так меня братья называют.
— Вовсе ты не белоручка! Ты намного лучше! — горячо воскликнула Балкис.
Антоний пристально посмотрел на неё, и от его взгляда девушке стало неловко, захотелось отвернуться, но она выдержала.
— Никогда не пытайся пересмотреть кошку, — предупредила она.
Антоний весело рассмеялся, и его смех словно бальзамом пролился на сердце Балкис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Балкис еле удержалась от улыбки. На самом деле она понимала Антония: человеку, выросшему в горах и привыкшему к разреженному, сухому воздуху, воздух низин и вправду должен был казаться похожим… на бульон.
Спуск завершился. На дне ущелья сгустились сумерки — так высоки были его склоны. Неожиданно из-под ног Антония вспорхнула куропатка.
— Тут можно славно поохотиться! — воскликнула Балкис и спрыгнула с плеча Антония.
— Это ты верно сказала, — отозвался Антоний, и до Балкис донеслось странное гудение. Она посмотрела вверх и увидела, что Антоний что-то вертит над головой. А потом он резко взмахнул рукой, и куропатка хрипло вскрикнула и камнем упала вниз.
Балкис была потрясена. Она не сводила глаз с Антония, который прежде казался ей воплощением доброты, а тот аккуратно обмотал шнурками кожаный мешочек пращи и убрал её за пояс.
— Пожалуй, на ужин у нас будет свежая дичь, — улыбнулся он.
— Да уж, — отозвалась Балкис. — А ты что, всегда носишь с собой эту штуковину?
— Конечно, — ответил Антоний. — Никогда не знаешь — вдруг ужин вспорхнёт из-под ног. А у тебя на родине люди разве не носят с собой пращи или рогатки?
— В городах — не носят, — сказала Балкис. — Там мы покупаем продукты для ужина на рынке.
— Понятно, — кивнул Антоний и отправился на поиски куропатки.
Балкис решила, что её друг, пожалуй, не так сильно нуждается в её помощи, как она думала.
Ужинали молча, но молчание не было тягостным. Балкис перед едой преобразилась в девушку, рассудив, что так её желудок вместит больше пищи и это позволит ей дольше продержаться. Она старательно уговаривала себя, мысленно твердила, что ей лучше быть в девичьем обличье вовсе не потому, что Антоний то и дело бросает на неё восхищённые взгляды, но его взгляды были ей приятны. И вообще ей стала приятна та странная теплота, которую вызывали у неё эти взгляды. Кроме того, когда она становилась девушкой, ощущения были не такими резкими.
Антоний вытер пальцы пучком сухой травы и спросил:
— Ну что, сыграем в старую игру?
— Что ты сказал? — переспросила Балкис, не понимая, оскорбиться или нет.
— В игру, — объяснил Антоний. — Ты же слышала, как мы играли вчера вечером? Я, сколько себя помню, всю жизнь в эту игру играл — в стихотворный пересказ древних легенд.
— А, вот ты про что! — с облегчением воскликнула Балкис. — Мне эта игра незнакома, Антоний. Да и легенд ваших я не знаю.
— Но ведь это замечательно! — воскликнул Антоний. — Новая история! Если так, говори все, что придёт в голову.
— Даже не знаю, получится ли у меня, — покачала головой Балкис. Конечно, она понимала, какое редкое удовольствие предвкушает Антоний, собираясь начать новое сказание, да ещё при том, что никто не станет встревать и возражать ему. Она не могла его разочаровать. — Но я попробую…
— И у тебя получится! — заверил её Антоний. — Ну вот… Сейчас я начну. — Он уставился на пламя костра, взгляд его стал задумчиво отстранённым, но вот его глаза сверкнули, и он заговорил нараспев: — Рустам проснулся и… Нет, не так… Он встал с постели и… Нет, размер не годится… Рустам глаза открыл и… Вот ведь незадача! — Он рассмеялся. — Прежде мне никогда не доводилось зачинать строфу! Когда стих начат, я всегда без труда присочиняю строки в середине и в конце. Бывает, мне приходит в голову и первая строка — но… Первая строка всего стихотворения? Прости, пожалуйста, мне надо подумать.
У Балкис заныло сердце — так она переживала за Антония. Наконец ему представилась возможность начать стихотворение, и надо же… Быть может, если бы первую строку сочинила она, потом ему стало бы легче?
— Давай я попробую, — предложила Балкис, которой, наоборот, всегда легче давались начало и середина строфы. — Ну, что он там должен сделать, этот твой Рустам?
— Ну… Он встаёт, произносит утреннюю молитву, восхваляя солнце, а потом собирается на охоту, — сказал Антоний таким тоном, словно все это само собой разумелось, покраснел и смущённо засмеялся. — Извини. Я опять забыл, что ты не знаешь этой истории.
У Балкис стало легче на душе. Её позабавило то, что Антоний так смущается из-за каждой неудачи, но она вовсе не хотела, чтобы он каждый раз просил у неё прощения за ошибку или забывчивость.
— Для начала хватит, — храбро кивнула она. — Так… Сейчас, сейчас… Рустам с постели встал с зарёй…
— Вот видишь! Все у тебя получается! — радостно воскликнул Антоний. — Восславил солнце, лук свой взял…
«Лук»? А дальше что? Но тут Балкис вспомнила, как снаряжают лук.
— Снабдил тугою тетивой…
— «Зарёй» — «тетивой»! Неплохо! — похвалил её Антоний. — И стрелы острые избрал… Теперь заканчивай строфу.
У Балкис ёкнуло сердце. Последние строки ей никогда не давались. «Избрал»… Какое же слово пририфмовать к слову «избрал»?
— И выстрелил… В смысле — он оперение приладил… Проклятие, Антоний! Вот ведь — не везёт так не везёт. У меня никогда не получается последняя строчка!
— У меня получится, не переживай, — ласково улыбнулся Антоний и произнёс нараспев: — Колчан свой вышитый достал… Ну вот, теперь начинай новую строфу.
Новую строфу? Но что же там могло быть дальше? «Достал колчан»… И что? Но тут Балкис вспомнила, что первую строку новой строфы не надо было рифмовать с предыдущей. Она могла закончить строчку любым словом, а уж рифма оставалась для Антония. Хитро усмехнувшись, Балкис произнесла:
— Он… на зелёный луг… ступил…
— Чтоб след олений отыскать! — выпалил Антоний. — Вот видишь — это совсем просто!
«Тебе, может, и просто», — сердито подумала Балкис, только теперь вспомнив о том, что не вторая строка должна была рифмоваться с первой, а третья, доставшаяся ей. «Ступил», «ступил»…
— Потом он речку переплыл! — воскликнула Балкис, радуясь найденной рифме.
— И долго-долго… — проговорил Антоний и задумался.
В конце концов они с горем пополам закончили эту строфу и начали новую. У Балкис, как обычно, сносно получались первые и промежуточные строки, но последние приводили в отчаяние. Выручив её три раза подряд, Антоний милостиво проговорил:
— Если хочешь, возьми на этот раз вторую строчку.
— О нет! — возразила Балкис. — Тебе так редко выпадает такая возможность!
— Промежуточные строчки мне тоже редко достаются, — успокоил её Антоний. — Так что пусть на мою долю останутся третья и последняя. Я же «белоручка» — так меня братья называют.
— Вовсе ты не белоручка! Ты намного лучше! — горячо воскликнула Балкис.
Антоний пристально посмотрел на неё, и от его взгляда девушке стало неловко, захотелось отвернуться, но она выдержала.
— Никогда не пытайся пересмотреть кошку, — предупредила она.
Антоний весело рассмеялся, и его смех словно бальзамом пролился на сердце Балкис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118