Жуткий сдвоенный ствол уставился на меня. Что-то зазвенело позади моего экс-брата, стекло лопнуло с громким треском и полетело на пол, ствол пистолета слегка дрогнул, теряя прицел, но тут же начал возвращаться в исходную позицию. Ждать больше было нечего, я выстрелил, целясь в грудь, и в метнулся в сторону, не спуская глаз с Будды. Моя пуля попала в точности туда, куда я и хотел, — в грудину. Брызнула кровь, обрывки ткани, обломки кости. Шелтон рухнул на спину, словно могучая рука дернула его сзади за ремень. Сделав два шага, я без особых церемоний пнул в промежность пытающегося подняться с пола Даркшилда; сержант возился под столом, связанные за спиной руки мешали ему встать. Полковник взревел, но он меня пока что больше не интересовал, я прыгнул к Будде-Шелтону. Тот дергал головой, пытаясь ее приподнять, кровавое пятно расползлось по всей груди, обрывки рубашки вместе с хриплым дыханием то втягивались внутрь кровоточащей раны, то приподнимались над ней. Его левая рука все еще сжимала пистолет, а указательный палец правой то судорожно сгибался, то выпрямлялся. Он все еще стрелял в меня, пытаясь меня убить. Схватив пистолет, я встал, освободил сержанта, еще раз посмотрел на Шелтона и занялся скулящим полковником. Затем я вернулся к раненому. Ничего не изменилось, все то же злобное выражение лица, бессмысленный взгляд, левая рука судорожно сжата, палец правой — на спусковом крючке… Выстрел, выстрел, рана, смерть, смерть… Я присел рядом с умирающим, пытаясь найти в себе хоть какое-то сочувствие, привязанность или пусть даже ненависть, но я не чувствовал ничего. Подняв ему голову, я подсунул под нее подушку от опрокинутого стула. Он посмотрел на меня более осознанно, пальцы перестали двигаться, но не потому, что он уже не хотел меня убить, — у него просто не оставалось сил.
— Послушай, — сказал я. — Откуда ты знал про тот модуль памяти? Слышишь? Откуда? Ведь ты же не мой брат. Не брат, правда?
Взгляд раненого затуманился, и я неожиданно почувствовал странный спазм в горле, но тут Шелтон снова посмотрел на меня и пошевелил губами. Я не стал наклоняться к нему — у меня вдруг пропало всякое желание знать, кто есть кто.
— О… Оуэн… — прохрипел он. — Ты…
В горле и в ране что-то забулькало, изо рта хлынула теплая кровь, в ране что-то хлюпнуло. Неожиданно любопытство вновь вернулось ко мне. Я склонился над умирающим.
— Ты… Ты…
Глаза закатились и помутнели. Голова упала — странно, ведь он и так не держал ее на весу. Смерть меняет человека, он словно проваливается внутрь себя. Я встал. За головой мертвеца открылась дверь, и вошла Венди.
— Извините, что не пришла раньше… — прошептала она. — Я наткнулась на змею и так перепугалась…
— Все нормально, — сказал Кашель, подходя ко мне и глядя на Буд… Шелтона. — Ты появилась в самый подходящий момент. Поздравляю…
Я не был уверен в том, кому было адресовано последнее слово, но решил, что все же Венди. Обернувшись, я посмотрел на Даркшилда. Он лежал на полу, связанный по рукам и ногам. На полу возле его ног валялся нож, которым пользовался Кашель, связывая полковника. Я поднял нож и присел возле Даркшилда.
— Нет… — прошептал он. — Нет, — простонал он громче. — Нет! — завопил он.
— Как там говорится в фильмах: приведи хотя бы одну причину…
Я поднес лезвие к его груди. Он тонко пискнул, затем заскулил, уже громче, потом завопил; я ткнул ножом в грудь с правой стороны, он хрипло взревел, я разрезал карман, вытащил пачку полковничьих сигарет и закурил. Кто-то присел рядом со мной. Венди.
— Можно мне тоже? — спросила она, глядя на стонущего полковника.
Я протянул ей пачку и дал прикурить.
— Пойдем на воздух, — предложила она. — Здесь воняет. — Она показала подбородком на темное пятно на брюках полковника.
Я встал и пошел к открытым воротам, вдыхая терпкий дым. Он отрезвлял, и он был прекрасен. Как жизнь. И столь же горек.
Светило солнце. Над нагретой землей поднимались волны теплого воздуха. Казалось, волнами идет весь пейзаж. Я не мог понять, что, черт возьми, творится с моим зрением…
Эпилог
Саркисян посмотрел на окно сквозь стакан с жонзаком.
— Гм?.. Говоришь, он так же хорош? Как бренди?
— Можешь не сомневаться, раз так утверждает сержант Кашель, — сказал я.
— Э! Это твой сержант, не мой.
— Отвяжись от сержанта, а не то… — пригрозил я.
— Ладно, особенно если учесть, что, насколько я слышу, Пима заканчивает поливать телятину соусом. Не буду же я с тобой ссориться перед…
— А что там у сержанта? — крикнула с кухни Пима, не зная, что мы только что говорили о ней. И о телятине.
— Ну… Как бы тебе сказать… — рассмеялся Дуг, но тут же посерьезнел под моим яростным взглядом. — Уехал с этой Венди на Карибы. Собирается ей показать всю нашу Землю.
— Считаешь, это смешно?
Он внимательно посмотрел на меня.
— Нет, вовсе нет.
Поняв, что он никогда уже больше не скажет ничего плохого о Тео Л. Лонгфелло, о Кашле, я кивнул в знак благодарности.
— Послушай, я до сих пор не пойму, как так получается, что наши миры столь мало отличаются друг от друга, и при этом ты говоришь, что чувствовал себя там совершенно чужим. Если ты обнаружил разницу лишь в макияже женщин и их гардеробе, если «Битлз» назывались там «Битлесс», и это все…
— Я тебе уже говорил — сам не знаю, что это было, что это за мир, может быть, просто какой-то знак, символ. Словно ключи от города, которые хороши лишь при условии, что ты не начнешь искать ворота. Различий больше. Ты забываешь, например, что у нас коммунизм рухнул летом 1991 года, а потом окончательно в 1993-м, а у них — сразу в 1993-м. — Я потянулся к стакану. — Кроме этого, действительно не видно никаких различий; брюки от Тамбани и там брюки от Тамбани, люстры от Джейкхола и там люстры от Джейкхола, лучшие рубашки и тут и там делают Вайсе с Корнблэем, «форд» и у нас, и у них — это просто «форд», и тут и там Ларе снял свои «Диалоги» и «Разве нельзя подождать до весны?» Наверняка есть и более глубокие различия, только у меня не было времени на то, чтобы их найти. Извини. Я сам сейчас на себя злюсь, но только сейчас. Там было иначе… Признаюсь, сам не могу этого понять, а если и ты не можешь… — Я встал и подошел к компу. — Я специально подготовил для тебя одну демонстрацию, показываю еще до обеда. — Я нажал на клавишу. На экране появилась фигурка из черточек, которая шла по тротуару, мимо витрин магазинов и салонов. Я посмотрел на Саркисяна, внимательно вглядывавшегося в фигурку. — Что ты видишь?
— Нарисованного человечка вроде тех, что любит рисовать твой сын; человечка, идущего по улице города.
— Откуда ты знаешь, что это улица города?
— Надписи на витринах, таблички на углах улиц…
— Хорошо. А теперь? — Я нажал другую клавишу. Человечек теперь перемещался на фоне размазанных пятен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Послушай, — сказал я. — Откуда ты знал про тот модуль памяти? Слышишь? Откуда? Ведь ты же не мой брат. Не брат, правда?
Взгляд раненого затуманился, и я неожиданно почувствовал странный спазм в горле, но тут Шелтон снова посмотрел на меня и пошевелил губами. Я не стал наклоняться к нему — у меня вдруг пропало всякое желание знать, кто есть кто.
— О… Оуэн… — прохрипел он. — Ты…
В горле и в ране что-то забулькало, изо рта хлынула теплая кровь, в ране что-то хлюпнуло. Неожиданно любопытство вновь вернулось ко мне. Я склонился над умирающим.
— Ты… Ты…
Глаза закатились и помутнели. Голова упала — странно, ведь он и так не держал ее на весу. Смерть меняет человека, он словно проваливается внутрь себя. Я встал. За головой мертвеца открылась дверь, и вошла Венди.
— Извините, что не пришла раньше… — прошептала она. — Я наткнулась на змею и так перепугалась…
— Все нормально, — сказал Кашель, подходя ко мне и глядя на Буд… Шелтона. — Ты появилась в самый подходящий момент. Поздравляю…
Я не был уверен в том, кому было адресовано последнее слово, но решил, что все же Венди. Обернувшись, я посмотрел на Даркшилда. Он лежал на полу, связанный по рукам и ногам. На полу возле его ног валялся нож, которым пользовался Кашель, связывая полковника. Я поднял нож и присел возле Даркшилда.
— Нет… — прошептал он. — Нет, — простонал он громче. — Нет! — завопил он.
— Как там говорится в фильмах: приведи хотя бы одну причину…
Я поднес лезвие к его груди. Он тонко пискнул, затем заскулил, уже громче, потом завопил; я ткнул ножом в грудь с правой стороны, он хрипло взревел, я разрезал карман, вытащил пачку полковничьих сигарет и закурил. Кто-то присел рядом со мной. Венди.
— Можно мне тоже? — спросила она, глядя на стонущего полковника.
Я протянул ей пачку и дал прикурить.
— Пойдем на воздух, — предложила она. — Здесь воняет. — Она показала подбородком на темное пятно на брюках полковника.
Я встал и пошел к открытым воротам, вдыхая терпкий дым. Он отрезвлял, и он был прекрасен. Как жизнь. И столь же горек.
Светило солнце. Над нагретой землей поднимались волны теплого воздуха. Казалось, волнами идет весь пейзаж. Я не мог понять, что, черт возьми, творится с моим зрением…
Эпилог
Саркисян посмотрел на окно сквозь стакан с жонзаком.
— Гм?.. Говоришь, он так же хорош? Как бренди?
— Можешь не сомневаться, раз так утверждает сержант Кашель, — сказал я.
— Э! Это твой сержант, не мой.
— Отвяжись от сержанта, а не то… — пригрозил я.
— Ладно, особенно если учесть, что, насколько я слышу, Пима заканчивает поливать телятину соусом. Не буду же я с тобой ссориться перед…
— А что там у сержанта? — крикнула с кухни Пима, не зная, что мы только что говорили о ней. И о телятине.
— Ну… Как бы тебе сказать… — рассмеялся Дуг, но тут же посерьезнел под моим яростным взглядом. — Уехал с этой Венди на Карибы. Собирается ей показать всю нашу Землю.
— Считаешь, это смешно?
Он внимательно посмотрел на меня.
— Нет, вовсе нет.
Поняв, что он никогда уже больше не скажет ничего плохого о Тео Л. Лонгфелло, о Кашле, я кивнул в знак благодарности.
— Послушай, я до сих пор не пойму, как так получается, что наши миры столь мало отличаются друг от друга, и при этом ты говоришь, что чувствовал себя там совершенно чужим. Если ты обнаружил разницу лишь в макияже женщин и их гардеробе, если «Битлз» назывались там «Битлесс», и это все…
— Я тебе уже говорил — сам не знаю, что это было, что это за мир, может быть, просто какой-то знак, символ. Словно ключи от города, которые хороши лишь при условии, что ты не начнешь искать ворота. Различий больше. Ты забываешь, например, что у нас коммунизм рухнул летом 1991 года, а потом окончательно в 1993-м, а у них — сразу в 1993-м. — Я потянулся к стакану. — Кроме этого, действительно не видно никаких различий; брюки от Тамбани и там брюки от Тамбани, люстры от Джейкхола и там люстры от Джейкхола, лучшие рубашки и тут и там делают Вайсе с Корнблэем, «форд» и у нас, и у них — это просто «форд», и тут и там Ларе снял свои «Диалоги» и «Разве нельзя подождать до весны?» Наверняка есть и более глубокие различия, только у меня не было времени на то, чтобы их найти. Извини. Я сам сейчас на себя злюсь, но только сейчас. Там было иначе… Признаюсь, сам не могу этого понять, а если и ты не можешь… — Я встал и подошел к компу. — Я специально подготовил для тебя одну демонстрацию, показываю еще до обеда. — Я нажал на клавишу. На экране появилась фигурка из черточек, которая шла по тротуару, мимо витрин магазинов и салонов. Я посмотрел на Саркисяна, внимательно вглядывавшегося в фигурку. — Что ты видишь?
— Нарисованного человечка вроде тех, что любит рисовать твой сын; человечка, идущего по улице города.
— Откуда ты знаешь, что это улица города?
— Надписи на витринах, таблички на углах улиц…
— Хорошо. А теперь? — Я нажал другую клавишу. Человечек теперь перемещался на фоне размазанных пятен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99