А вечером я вдруг совершенно неожиданно уснул у телевизора, когда шла весёлая передача, которую мне как раз смотреть рекомендовали.
– Что-то с ним происходит, – услышал я взволнованный шёпот бабушки. – Днём не захотел обедать… Разрыдался безо всякой причины. Сейчас вдруг заснул… У телевизора!
Тут я встрепенулся и, громко зевая во весь рот, сказал:
– Какая-то у меня стала повышенная сонливость. Я пойду лягу…
– Совсем? – удивилась мама, которая всегда с величайшим трудом загоняла меня в постель.
– Да, совсем…
Я хотел лечь в этот день пораньше: я знал, что ночью мне нужно будет проснуться и немного покричать во сне.
Но ночью я покричать не сумел, потому что проспал, и завопил уже под самое утро. Папа, который в это время бесшумно занимался своей утренней зарядкой, прямо в трусах и майке влетел ко мне в комнату:
– Тише ты! Маму с бабушкой разбудишь!
– Я же не виноват: это помимо моей воли. Это же во сне…
– Брось валять дурака! – махнул рукой папа, который пока ещё относился к моему здоровью не так внимательно, как добрый и глубоко интеллигентный дядя Сима. Да, «пока ещё» – потому что он не знал об угрожающем состоянии моей нервной системы. Это стало известно ему только вечером, когда к нам явился старый дедушкин друг.
Мама, пошептавшись с ним, чересчур весёлым голосом предложила мне пойти погулять. Папа, который всегда был против секретов и вообще считал, что я уже взрослый парень и со мной можно обо всём говорить напрямую, постарался удержать меня:
– Ничего! Пусть посидит вместе с нами. Послушает!
Мама несколько раз очень выразительно взглянула на него. А я, хотя в подобных случаях мне всегда очень не хотелось уходить во двор, сделал вид, что ничего не понимаю, и послушался маминого совета.
Через час меня вызвали обратно… Все четверо – мама, папа, бабушка и дядя Сима – сидели за столом. У мамы на щеках были красные пятна, – и мне её стало очень жалко. А папа сердито уткнулся в газету, словно предстоящий разговор его совершенно не интересовал. Мама начала издалека подготавливать меня к удару:
– Неужели ты не соскучился по своим прошлогодним летним друзьям: по Саше, по Липучке? По дедушке?..
– Соскучился…
– Вот видишь! И вообще, этот чудесный городок, где прошло моё детство, моя юность… Разве есть на земле место очаровательнее?
Папа вдруг отбросил газету в сторону:
– На земле есть места очаровательнее! Гораздо очаровательнее, чем городок, где прошло твоё детство. Открыли вечер воспоминаний! Да что он, девчонка, что ли? Сделали из него неженку, неврастеника. Надо с ним прямо разговаривать, по-мужски. И прямо ему заявить, что на Юг ехать нельзя. По временному состоянию здоровья. Ещё успеет! Я в его годы тоже не катался по южным курортам. А в Белогорске будет прекрасно: река, лес, свежий воздух. Вот и всё.
– Постоянное наблюдение опытнейшего врача… родного дедушки, Петра Алексеевича, – тихо вставил интеллигентный дядя Сима.
– Не нужно ему никакого «постоянного наблюдения»! – загремел папа. – Пусть хронические больные находятся под «постоянным наблюдением». А он абсолютно здоровый парень. Ну, переутомился немного за зиму. Ну, нельзя ему на юге поджариваться – это я понимаю. Вот пусть в Белогорске на свежем воздухе и окрепнет!
– Как – в Белогорске?! – тихо и испуганно, словно только что придя в себя и ещё не веря своим ушам, проговорил я. – В каком Белогорске? Ведь я же поеду на Юг… к морю…
– Не поедешь! – отрезал папа.
– Но ведь я так мечтал!..
В носу у меня вдруг всерьёз защекотало. В эту минуту мне и в самом деле стало нестерпимо жалко расставаться с разноцветной путёвкой, на которой были голубые кипарисы, и голубой дворец с колоннами, и чья-то зелёная подпись, и лиловая печать… Когда-то мне ещё достанут такую?! Но отступать уже было поздно.
] – Не волнуйся, не волнуйся, миленький… Тебе нельзя нервничать! – Мама подскочила ко мне, обняла и стала поглаживать по голове.
– Вот-вот! От такого воспитания не только во сне – наяву заорёшь на всю квартиру! – возмутился папа.
– И как ты всегда непедагогично, в лоб, без всякой подготовки! – ответила мама, обнимая меня и словно защищая своими руками от папиной «непедагогичности».
– Он – мужчина! И должен понять… – ответил прямолинейный папа, вызывая укоризненные покачивания головы даже у глубоко интеллигентного дяди Симы.
Одним словом, через два дня я выехал в Белогорск.
ВСЕ НАЧАЛОСЬ С ВЕЛОСИПЕДА…
Когда поезд подходит к станции, пассажиры всегда прилипают к окнам, а глаза у всех так и бегают, так и шарят по перрону: всем хочется, чтобы их встретили, А если тебя никто не встречает, то это очень грустно, особенно если приезжаешь в чужой город.
Когда я прошлым летом первый раз приехал в Белогорск, меня никто не ждал на вокзале. А Саша, которому было поручено это дело, потом уж, когда я сам добрался до дедушкиного дома, сказал: «Что ты, иностранная делегация, что ли?» В этом году я тоже не был иностранной делегацией, но ещё на ходу поезда разглядел на перроне сразу трёх встречающих. Да, целых трёх, словно я был не просто «делегацией», а каким-нибудь, как пишут в газетах, «высоким гостем».
Я хотел закричать, чтобы меня заметили… Но заметить меня не могли, потому что окно плотно загородили две полные дамы, наверное «дикарки», которые приехали отдыхать в Белогорск «диким способом». Я с трудом разглядывал уже знакомый перрон сквозь щёлочку между цветастыми сарафанами «дикарок». И закричать я тоже не мог, потому что голос мой от волнения куда-то провалился, исчез, – и я только беззвучно разевал рот, как рыба, выброшенная из реки на берег. А там, на перроне, бежали за моим вагоном, пристально заглядывая во все окна, Саша, уже загорелый, хотя лето ещё только начиналось, и восторженная, вечно размахивающая руками Олимпиада, или просто Липа, по прозвищу Липучка, и… сам подполковник Андрей Никитич.
Верней сказать, бежали Саша и Липучка, а Андрей Никитич шагал большими шагами, поспевая за моим вагоном.
Да, да, тот самый Андрей Никитич, с которым я в прошлом году. познакомился в поезде, по пути в Белогорск, и которого мы с Сашей потом спасали от сердечного приступа. Только Андрей Никитич был уже не в кителе, не в галифе и не в сапогах, а в обыкновенных брюках и белой спортивной майке.
Поскольку в окно меня всё равно не было видно, я раньше всех протиснулся к выходу и спрыгнул на перрон.
– Ой, вот он! Вот он! – первой закричала Липучка, да так пронзительно, что все пассажиры в окнах и все встречающие на миг повернули голову в мою сторону.
А потом я хотел на радостях поцеловать Сашу, но он даже на радостях целоваться со мною не стал, а просто крепко пожал мне руку, потом похлопал меня по плечу, точно он был начальником, а я его подчинённым, и коротко похвалил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46