Гранель перестал ее забавлять, она тоже почувствовала неладное, но стеснялась разглядывать его в упор.
— Специально для госпожи я только что отыскал в недрах своей памяти историю о любви, которую можно счесть и забавной, но без явного неприличия — так, пара пикантностей.
— После сала тебя, видимо, тянет на сальности, — заметил Гизмунд. — Воображаю, какого сорта диковины ты рассказываешь после соленых блюд.
Гранель с готовностью рассмеялся и даже хлопнул себя рукой по мосластой ноге.
— Господин пошутил, — сказал он. — Что может быть лучше доброй шутки?
Гизмунд подумал, что его шутка доброй как раз и не была. Но он ничего не произнес вслух, потому что долговязый прислонился спиной к бревенчатой стене, откашлялся и, лукаво поглядывая то на Ремину, то на оруженосца, начал:
— Почти все истории начинаются одинаково: «Давным-давно, в далекой стране…» Я обошел весь свет, и зачастую в каждом его уголке мне рассказывали похожие друг на друга случаи, причем вступление было именно таким. Сложилось у меня впечатление, что все подобные истории случались в Атлантиде и уже оттуда разнеслись по населенной вселенной. А может быть, если вдруг Атлантида всплывет из пучин, населенная, как и прежде, там тоже станут предварять рассказы вечной этой присказкой.
Однако моя повесть начнется иначе. Случилось это недавно, всего несколько дней тому, и вовсе недалеко. Жил да был один человек по имени Ренельт. Не бедный, не богатый, по привычкам своим был он благородный господин, однако домишко его стоял на краю деревеньки в двух милях отсюда, и с благородными господами — здешними сюзеренами — он не водился, а все больше с простым людом. Наилучший друг его был кузнец по прозвищу Черный Нос. Силища в этом кузнеце пребывала необычайная, и походил он на вашего спящего товарища, да и во сне, говорят, храпел таким же манером. Из-за последней оказии он не был женат. А нос его и в самом деле всегда был черный и блестел, как сажа.
Был еще друг — ночной сторож, того кликали Филином. По ночам он совершенно не спал — ходил себе по огородам да распугивал воришек. Глаза у него были, как тарелки, и горели желтым огнем, а волосы на голове напоминали совиные перья.
Ренельт зарабатывал тем, что рисовал карты. Соберется какой купец поехать, скажем, в Ванахейм или, напротив, в Стигию, как Ренельт в два дня нарисует ему на длинном пергаменте весь путь, от самого порога. Знатно рисовал — со всеми подробностями. Указывал колодцы, места для привала безопасные и даже разбойничьи засады отмечал, и все приметное, что встретится в пути, — какое-нибудь дерево неожиданной формы или валун у дороги. Все сходилось в точности, путнику оставалось только пергамент разматывать.
Все очень удивлялись, поскольку никогда Ренельт надолго дома не покидал, а все жил себе в деревушке. Откуда он знал другие страны, как собственный двор?
Раз Черный Нос прямо спросил у него: «Уж не колдун ли ты, братец? И если колдун, отчего ты не богат, не возведешь себе большого замка или хоть дома получше твоего?»
«Клянусь кувшином молодого вина, я не колдун, — отвечал Ренельт. — А знаю все про другие страны и города, потому что бываю там каждую ночь. Едва лишь засыпаю, как моя душа оставляет тело и летает, все видит, все примечает. Да я не один таков — ты, к примеру, тоже. И все, кто спит. Не единожды встречалась моя душа с душами других спящих».
Кузнец поскреб кудрявый затылок.
«Если так, то почему же я ничего не знаю, кроме нашего села да двух соседних, да еще селения, где прошлой зимой на свадьбе жениху глаз подбили?»
«А это оттого, — сказал Ренельт, — что у твоей души короткая память».
Черному Носу сделалось обидно, и обида засела в его голове, как топор в колоде. Посидели они втроем — еще и Филин с ними был, — да дело к ночи. Ренельт спать лег, а Филин и кузнец брели по деревне.
«Не дает мне покоя эта штука, — пожаловался сторожу Черный Нос. — Раньше я знал, что есть у меня жизнь, о которой все известно. С утра — работа, так, чтобы руки гудели, потом — обед славный, потом — друзья да вино. Прочие живут так же, все идет своим чередом. Постарею, ослабну, помру — как все. Спокойно. А оказывается, совсем рядом жизнь удивительная, полная диковин, чудес, и эта жизнь — тоже моя, но я ничего о ней не ведаю».
«Подумаешь, — молвил Филин. — Я вот не сплю и существую половину жизни на границе между сном и явью и тоже повидал немало. Как-то прямо передо мной выскочил из-под земли огромный заяц в шапке с пером и сказал мне человеческим голосом: «Дай-ка мне, господин, адрес ближайшей сапожной лавки». Уж я и испугался! А другой раз прямо из облака посыпались на огород к старой Мартиле крошечные мужички и стали кочаны воровать — сорвут и ну катить в сторону. Я их пугнул уж сам — из облака вы или еще откуда, а воровать не смей!»
— Все это, братец, не то, — вздохнул кузнец, посмеявшись. — А я непременно хочу увидеть и запомнить другие края, и как подумаю, что где-то далеко, быть может, ждет меня судьба, а я, будто дурак, торчу здесь…
— Брось! — отмахнулся Филин. — На весь свет только и есть, что наше село да два соседних, да селение, где жених с битой рожей. Все остальное — выдумки Ренельта и басни мимохожих менестрелей. Но если тебе и впрямь так невмоготу — собери котомку сухарей, возьми палку да сапоги покрепче — и иди себе, глазей по сторонам.
— Э! — возразил Черный Нос. — Душа — летает, а тело ходит пешком. Пешком я мало чего успею обойти. Вот если б у души моей проснулась память…
— Эх, рога Нергала, какой ты неуемный, — в сердцах сказал сторож. — Сходи, что ли, к Сычихе, старой повитухе. Она мне родня, и слышал я от деда, что умеет она разные штуки. Вот и лачуга ее — видишь, не спит Сычиха. В окне огонек так и пляшет.
Сказал так сторож Филин и ушел огород охранять. Черный Нос подумал да и зашел на двор к Сычихе. Во дворе на цепи держала повитуха огромную свинью — чуть кто зайдет без спросу, свинья визжит, из хлева выскакивает и все норовит за ногу ухватить. Злая была свинья.
Кузнец о нраве ее хорошо знал и держался осторожно, но на сей раз свинья не визжала и не бросалась кусаться — сидела и тихонько хрюкала. Черному Носу даже померещилось, будто свинья плачет.
Постучал он в дверь, Сычиха ему отворила, в дом пустила, усадила, поднесла вина, а сама ждет, что кузнец первым заговорит, и поглядывает на него вопросительно. Кузнец ей о своей тоске рассказал. Сычиха в ответ:
— И только-то! Вот тебе полотняный мешочек с сухою травой. Трава самая обычная — паслен, гусиный лук и чертополох. Ты положь мешочек под подушку да спи. Будет тебе сниться всякое, но ты ухвати то, что тебе понравится, руками и не отпускай. Проснешься, как обычно, увидишь, что из сна вытащил — тут все и вспомнишь.
Кузнец так и сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Специально для госпожи я только что отыскал в недрах своей памяти историю о любви, которую можно счесть и забавной, но без явного неприличия — так, пара пикантностей.
— После сала тебя, видимо, тянет на сальности, — заметил Гизмунд. — Воображаю, какого сорта диковины ты рассказываешь после соленых блюд.
Гранель с готовностью рассмеялся и даже хлопнул себя рукой по мосластой ноге.
— Господин пошутил, — сказал он. — Что может быть лучше доброй шутки?
Гизмунд подумал, что его шутка доброй как раз и не была. Но он ничего не произнес вслух, потому что долговязый прислонился спиной к бревенчатой стене, откашлялся и, лукаво поглядывая то на Ремину, то на оруженосца, начал:
— Почти все истории начинаются одинаково: «Давным-давно, в далекой стране…» Я обошел весь свет, и зачастую в каждом его уголке мне рассказывали похожие друг на друга случаи, причем вступление было именно таким. Сложилось у меня впечатление, что все подобные истории случались в Атлантиде и уже оттуда разнеслись по населенной вселенной. А может быть, если вдруг Атлантида всплывет из пучин, населенная, как и прежде, там тоже станут предварять рассказы вечной этой присказкой.
Однако моя повесть начнется иначе. Случилось это недавно, всего несколько дней тому, и вовсе недалеко. Жил да был один человек по имени Ренельт. Не бедный, не богатый, по привычкам своим был он благородный господин, однако домишко его стоял на краю деревеньки в двух милях отсюда, и с благородными господами — здешними сюзеренами — он не водился, а все больше с простым людом. Наилучший друг его был кузнец по прозвищу Черный Нос. Силища в этом кузнеце пребывала необычайная, и походил он на вашего спящего товарища, да и во сне, говорят, храпел таким же манером. Из-за последней оказии он не был женат. А нос его и в самом деле всегда был черный и блестел, как сажа.
Был еще друг — ночной сторож, того кликали Филином. По ночам он совершенно не спал — ходил себе по огородам да распугивал воришек. Глаза у него были, как тарелки, и горели желтым огнем, а волосы на голове напоминали совиные перья.
Ренельт зарабатывал тем, что рисовал карты. Соберется какой купец поехать, скажем, в Ванахейм или, напротив, в Стигию, как Ренельт в два дня нарисует ему на длинном пергаменте весь путь, от самого порога. Знатно рисовал — со всеми подробностями. Указывал колодцы, места для привала безопасные и даже разбойничьи засады отмечал, и все приметное, что встретится в пути, — какое-нибудь дерево неожиданной формы или валун у дороги. Все сходилось в точности, путнику оставалось только пергамент разматывать.
Все очень удивлялись, поскольку никогда Ренельт надолго дома не покидал, а все жил себе в деревушке. Откуда он знал другие страны, как собственный двор?
Раз Черный Нос прямо спросил у него: «Уж не колдун ли ты, братец? И если колдун, отчего ты не богат, не возведешь себе большого замка или хоть дома получше твоего?»
«Клянусь кувшином молодого вина, я не колдун, — отвечал Ренельт. — А знаю все про другие страны и города, потому что бываю там каждую ночь. Едва лишь засыпаю, как моя душа оставляет тело и летает, все видит, все примечает. Да я не один таков — ты, к примеру, тоже. И все, кто спит. Не единожды встречалась моя душа с душами других спящих».
Кузнец поскреб кудрявый затылок.
«Если так, то почему же я ничего не знаю, кроме нашего села да двух соседних, да еще селения, где прошлой зимой на свадьбе жениху глаз подбили?»
«А это оттого, — сказал Ренельт, — что у твоей души короткая память».
Черному Носу сделалось обидно, и обида засела в его голове, как топор в колоде. Посидели они втроем — еще и Филин с ними был, — да дело к ночи. Ренельт спать лег, а Филин и кузнец брели по деревне.
«Не дает мне покоя эта штука, — пожаловался сторожу Черный Нос. — Раньше я знал, что есть у меня жизнь, о которой все известно. С утра — работа, так, чтобы руки гудели, потом — обед славный, потом — друзья да вино. Прочие живут так же, все идет своим чередом. Постарею, ослабну, помру — как все. Спокойно. А оказывается, совсем рядом жизнь удивительная, полная диковин, чудес, и эта жизнь — тоже моя, но я ничего о ней не ведаю».
«Подумаешь, — молвил Филин. — Я вот не сплю и существую половину жизни на границе между сном и явью и тоже повидал немало. Как-то прямо передо мной выскочил из-под земли огромный заяц в шапке с пером и сказал мне человеческим голосом: «Дай-ка мне, господин, адрес ближайшей сапожной лавки». Уж я и испугался! А другой раз прямо из облака посыпались на огород к старой Мартиле крошечные мужички и стали кочаны воровать — сорвут и ну катить в сторону. Я их пугнул уж сам — из облака вы или еще откуда, а воровать не смей!»
— Все это, братец, не то, — вздохнул кузнец, посмеявшись. — А я непременно хочу увидеть и запомнить другие края, и как подумаю, что где-то далеко, быть может, ждет меня судьба, а я, будто дурак, торчу здесь…
— Брось! — отмахнулся Филин. — На весь свет только и есть, что наше село да два соседних, да селение, где жених с битой рожей. Все остальное — выдумки Ренельта и басни мимохожих менестрелей. Но если тебе и впрямь так невмоготу — собери котомку сухарей, возьми палку да сапоги покрепче — и иди себе, глазей по сторонам.
— Э! — возразил Черный Нос. — Душа — летает, а тело ходит пешком. Пешком я мало чего успею обойти. Вот если б у души моей проснулась память…
— Эх, рога Нергала, какой ты неуемный, — в сердцах сказал сторож. — Сходи, что ли, к Сычихе, старой повитухе. Она мне родня, и слышал я от деда, что умеет она разные штуки. Вот и лачуга ее — видишь, не спит Сычиха. В окне огонек так и пляшет.
Сказал так сторож Филин и ушел огород охранять. Черный Нос подумал да и зашел на двор к Сычихе. Во дворе на цепи держала повитуха огромную свинью — чуть кто зайдет без спросу, свинья визжит, из хлева выскакивает и все норовит за ногу ухватить. Злая была свинья.
Кузнец о нраве ее хорошо знал и держался осторожно, но на сей раз свинья не визжала и не бросалась кусаться — сидела и тихонько хрюкала. Черному Носу даже померещилось, будто свинья плачет.
Постучал он в дверь, Сычиха ему отворила, в дом пустила, усадила, поднесла вина, а сама ждет, что кузнец первым заговорит, и поглядывает на него вопросительно. Кузнец ей о своей тоске рассказал. Сычиха в ответ:
— И только-то! Вот тебе полотняный мешочек с сухою травой. Трава самая обычная — паслен, гусиный лук и чертополох. Ты положь мешочек под подушку да спи. Будет тебе сниться всякое, но ты ухвати то, что тебе понравится, руками и не отпускай. Проснешься, как обычно, увидишь, что из сна вытащил — тут все и вспомнишь.
Кузнец так и сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23