Увидев зарезанного, наемники переглянулись в немом изумлении.
— Этот человек убил моего отца! — произнес Дорсети. — Я настиг его и отомстил своею рукой.
— Послать за городской стражей? — спросил старший охранник.
Утром. Пока перенесите ублюдка в комнату для игры в шахматы. Там — отец… Я хочу, чтобы он знал — я отомстил.
Старший охранник поклонился с глубоким почтением. Аэрона Сохо уволокли за ноги. В блеске масляных ламп кровавые следы были похожи на капли сургуча.
— А ведь я нищий! — объявил себе Дорсети. — Не значит ли это, что мне пора действовать? Право, это так непривычно, так неожиданно…
Тетка тоже не вечная, рано или поздно я верну отцовские деньги. А до тех пор обзаведусь своими. Тра-ла-ла! — запел он и, приплясывая, направился к винтовой лестнице.
Спустившись по ней в подвал, Дорсети отпер отцовскими ключами толстую свинцовую дверь, поменял лампу на яркий факел и шагнул в темную духоту.
— Ремина, пора вставать! — заорал он. — Тра-ла-ла! Пришел конец твоему заточению. Что есть жизнь, — как не заточение в убогой клетке тела?
Девушка в одной рубахе из мешковины, спавшая в колодках у стены, проснулась. Испуг и недоумение отражались в ее лице, она всхлипывала, глядя, как Дорсети пляшет с факелом в руке и зажигает большие настенные светильники. Огонь больно ранил ее глаза, привыкшие к темноте.
В центре подвала возвышался алтарь, грубо вылепленный из глины-сырца, весь усыпанный золотыми слитками и драгоценными камнями. На нем стояла необыкновенно уродливая статуя, изображавшая толстого гладкого карлика, сидящего, скрестив вывернутые ноги. Статуя была золотая, но благородный металл весь покрылся черной липкой грязью. Только глаза и пасть блестели, отчего карлик выглядел еще гаже. В стороне от него стояла огромная печь с трубой, уходящей в потолок подвала. В печь был встроен большой котел, наполненный зеленоватой жидкостью. К его краям были припаяны два раздвижных кольца с зажимами.
Дорсети, весело ругаясь и бормоча, растапливал печь. Когда в трубе загудело, он выпрямился, вытер сажу на лице и подошел к пленнице. Сняв колодки с ее ног, он рывком поднял Ремину и, держа ее за руки, повел к печи.
— Ничего не говори! — шептал он ей в ухо. — Береги силы.
Она ничего не понимала, только страх все сильнее сжимал ее сердце.
К котлу вели каменные ступени. Ноги не слушались Ремину, и Дорсети втащил ее наверх почти волоком, заставил сесть внутри котла, погрузившись в зеленую жидкость по плечи. Жидкость оказалась тягучей и остро пахла.
Ремина сидела на самом дне, упираясь пятками в противоположную стенку. Дорсети зажал кисти ее рук в кольца, соскочил вниз и проговорил, кривляясь:
— Подожди чуть-чуть. Сейчас начнется самое интересное.
Жидкость была еще очень холодной, но стенки и дно котла быстро нагрелись и задрожали. Ремина вскрикнула и рванулась, но не смогла даже вскинуться.
— За что? Что я сделала! — простонала она.
— Ты виновата только в том, что у Маммония всегда хороший аппетит, — сказал Дорсети. — Кричи, если хочешь. Говорят, это облегчает страдания.
И Ремина закричала — но не от боли, а от ужаса. Она увидела статуэтку, которая больше не сидела на алтаре, а приплясывала вокруг котла, то и дело заглядывая внутрь.
Зонара прижалась к стене и затаила дыхание. Тень полностью скрывала ее.
Дом Дорсети, ярко освещенный со стороны фасада, остальными тремя сторонами вдавался в непроглядный мрак. Сразу за ним заканчивалась улица Менял и начинался пустырь Проклятых Судей. Прежде там была рыночная площадь, на которой время от времени сжигали магов, уличенных в преступлениях. Такой способ казни по применению к колдунам и колдуньям считался самым эффективным. Однажды, по приговору магистрата, там сожгли некую Оливию, которая, как говорили, никогда не занималась колдовством. На свое горе она понравилась человеку, служившему в городском суде, но отказала его притязаниям. Судейский не оставил ее в покое, всячески преследовал, предлагал дорогие подарки, а то и просто запугивал. Жених Оливии, тележный мастер, имени которого народная память не сохранила, здорово отдубасил ухажера.
На следующий день Оливию схватили. Ее обвинили в наведении на город демонов и после долгих пыток сожгли.
А через неделю после казни, в куче гнилых овощей нашли судейского. Он был на последнем издыхании, его распоротое брюхо неизвестный мститель набил червивой брюквой. Затем погибли все, причастные к смерти Оливии. Всех их — каждого в свое время — обнаружили поутру на площади. Умерли они разнообразно: кто был зарезан, кто удавлен, кто выжжен изнутри посредством раскаленного железного лома… Тележного мастера, конечно, приволокли в суд.
— Я этого не делал, — сказал обвиняемый. — Вы, разумеется, уверены в обратном. Что ж, казните меня. Но если прав я, а не вы, то вас постигнет участь ваших предшественников, участь проклятых судей. Подумайте об этом.
Тележного мастера отпустили, и он уехал из Галпарана. Вероятно, мстителем был все-таки он, потому что на площади больше не находили мертвецов, хоть судьи и не всегда выносили справедливые приговоры.
Эту историю Зонара слышала в исправительном доме, и теперь с любопытством пялилась в темноту пустыря. С тех пор рынок перенесли, а пустырь почему-то пока не застроили. Он весь порос бурьяном.
По пустырю перемещались три человеческие тени, словно прохаживались, ожидая кого-то. Зонара решила подобраться поближе к ним.
Сама неслышная и легкая, как тень, она приблизилась настолько, чтобы слышать их голоса. Трое на пустыре шепотом переругивались.
— Здесь сквозняк, как в преисподней Зандры, — сказал один.
— Откуда ты знаешь, какая там погода? — спросил другой.
— Я родился в преисподней. Думаешь, это где-то далеко? Это здесь, в Галпаране, в пяти кварталах отсюда…
Третий захихикал.
— Долго он еще там? — опять подал голос второй, но ему не ответили.
Зонара под прикрытием темноты скользнула обратно. Одетую в черную одежду, ее мудрено было заметить.
У стены уже ждал Конан. Меч он перевесил с пояса за спину, чтобы тот не мешал двигаться, а волосы стянул на затылке в пучок узким ремешком. На этом его приготовления к делу и закончились. Он не взял с собой ни веревки с «кошкой», ни отмычек, полагаясь только на свою ловкость и силу.
— Прекрати улыбаться, — шепнула Зонара. — Твои зубы видны в темноте. На пустыре — люди Сохо. Что им тут понадобилось?
— Не имею понятия, — буркнул варвар.
— Пойди и убей их! Они меня раздражают.
— Давай договоримся раз и навсегда, — в голосе Конана послышались жесткие ноты, отрицающие всякого возражение. — Деньги мы делим пополам, но решаю, что делать, я. Один.
Зонара разозлилась.
— Не дави на меня, — зашипела она. — Я этого не люблю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23