– Но он будет функционировать?
– Мой дорогой Уильям, откуда мне знать? Я даже не могу тебе сказать, восстановится ли у него когда-нибудь сознание.
– А если восстановится?
– О! Это было бы замечательно!
– Ты так думаешь? – спросил я, и, должен признаться, у меня на то были сомнения.
– Конечно, восстановится! Он будет лежать в сосуде, и все мыслительные процессы будут протекать, как и прежде, а память...
– И я не буду иметь возможности видеть, чувствовать, ощущать запахи, слышать или говорить? – спросил я.
– Ага! – воскликнул он. – Я знал, что что-то забуду тебе сказать! Я не сказал тебе о глазе. Слушай. Я хочу попробовать оставить один из твоих зрительных нервов нетронутым, как и сам глаз. Зрительный нерв – маленькая штука толщиной примерно с клинический термометр, он имеет дюйма два в длину и тянется от мозга к глазу. Вся прелесть его в том, что он и не нерв вовсе. Это отросток самого мозга, а внешняя мозговая оболочка тянется вдоль него и соединяется с глазным яблоком. Поэтому задняя часть глаза находится в очень тесном контакте с мозгом, и спинномозговая жидкость подходит прямо к нему... Все это вполне отвечает моим целям, и разумно предположить, что я смогу добиться того, чтобы сохранить один из твоих глаз. Я уже сконструировал небольшой пластиковый футляр для глазного яблока вместо глазной впадины, и, когда мозг окажется в сосуде, погруженном в раствор Рингера, глазное яблоко будет плавать на поверхности жидкости.
– Глядя в потолок, – сказал я.
– Думаю, что да. Боюсь, что мышцы, которые бы двигали им, не сохранятся. Но это, должно быть, так забавно – лежать тихо и спокойно и поглядывать на мир из сосуда.
– Безумно забавно, – сказал я. – А как насчет того, чтобы оставить мне еще и ухо?
– С ухом я не хотел бы экспериментировать.
– Я хочу ухо, – сказал я. – Я настаиваю на том, чтобы слышать.
– Нет.
– Я хочу слушать Баха.
– Ты не понимаешь, как это трудно, – мягко возразил Лэнди. – Аппарат слуха – он называется улитка – гораздо более тонкое устройство, чем глаз, и он заключен в кость. Как и часть слухового нерва, которая соединяет его с мозгом. Мне никак не удастся извлечь его целиком.
– А ты не можешь оставить его заключенным в кости и поместить в таком виде в чашу?
– Нет, – твердо сказал Лэнди. – Эта штука и без того сложная. Да в любом случае, если глаз будет функционировать, не так уж и важно, слышишь ты или нет. Мы всегда сможем показывать тебе сверху послания, которые ты мог бы прочитать... Ты должен оставить мне право решать, что можно сделать, а что нет.
– Я еще не сказал, что согласен.
– Я знаю, Уильям, я знаю.
– Не уверен, что мне очень нравится твоя идея.
– Ты бы предпочел совсем умереть?
– Пожалуй, что так. Пока не знаю. А говорить я тоже не смогу?
– Конечно, нет.
– Тогда как же я буду общаться с тобой? Как ты узнаешь, что я нахожусь в сознании?
– Мы легко узнаем, вернулось ли к тебе сознание, – сказал Лэнди. – Нам подскажет обыкновенный электроэнцефалограф. Мы подсоединим электроды к передним долям твоего мозга – там, в сосуде.
– Вы это действительно узнаете?
– О, наверняка. Такое по силам любой больнице.
– Но я ведь не смогу с тобой общаться.
– По правде говоря, – сказал Лэнди, – мне кажется, что сможешь. В Лондоне живет один человек, которого зовут Вертхаймер, так у него есть интересные работы в области передачи мысли на расстояние. Я с ним уже связывался. Тебе ведь известно, что мозг в процессе мыслительной деятельности испускает электрические и химические разряды? И что эти разряды исходят в виде волн, похожих на радиоволны?
– Кое-что мне известно, – сказал я.
– Так вот, Вертхаймер сконструировал аппарат, напоминающий энцефалограф, хотя и гораздо более чувствительный, он утверждает, что в определенных, ограниченных пределах сможет интерпретировать то, о чем думает мозг. Аппарат выдает что-то вроде диаграммы, которая, по-видимому, расшифровывается. Хочешь, я попрошу Вертхаймера зайти к тебе?
– Нет, не надо, – ответил я.
Лэнди уже считал само собой разумеющимся, что я буду участвовать в эксперименте, и мне это не нравилось.
– Теперь уходи и оставь меня одного, – сказал я ему. – Ты ничего не добьешься, если будешь действовать наскоком.
Он тотчас же поднялся и направился к двери.
– Один вопрос, – сказал я.
Он остановился, держась за дверную ручку.
– Да, Уильям?
– Просто я хотел спросить вот что. Сам-то ты искренне веришь, что, когда мой мозг окажется в сосуде, он сможет функционировать точно так же, как сейчас? Ты веришь, что я смогу по-прежнему думать и рассуждать? И сохранится ли у меня память?
– А почему бы и нет? – ответил он. – Это ведь будет тот же мозг. Живой. Невредимый. Да по сути совершенно не тронутый. Мы даже не вскроем твердую оболочку. Мы, правда, отделим все до единого нервы, которые ведут к нему, кроме глазного, а это означает, что на твой мыслительный процесс больше не окажут никакого влияния чувства, этим он и будет отличаться, притом значительно. Ты будешь жить в необычайно чистом и обособленном мире. Ничто не будет тебя беспокоить, даже боль. Ты не будешь чувствовать боли, потому что у тебя не останется нервов. Состояние в своем роде почти идеальное. Ни тревоги, ни страхов, ни боли, ни голода, ни жажды. И никаких желаний. Только твои воспоминания и твои мысли, а если случится, что оставшийся глаз будет функционировать, то ты и книги сможешь читать. По мне, все это весьма приятно.
– Вот как?
– Да, Уильям, именно так. И особенно это приятно доктору философии. Грандиозное испытание. Ты сможешь размышлять о мире с беспристрастностью и безмятежностью, не доступными ни одному человеку! Великие мысли и решения могут прийти к тебе, смелые мысли, которые изменят нашу жизнь! Попытайся, если можешь, представить себе, какой степени духовной концентрации ты сумеешь достигнуть!
– И какой безысходности, – сказал я.
– Чепуха. О какой безысходности ты говоришь? Не может быть безысходности без желаний, а их у тебя не будет. Во всяком случае, физических.
– Я наверняка смогу сохранить воспоминание о своей предыдущей жизни в этом мире, и у меня может возникнуть желание вернуться к ней.
– Что, в этот кавардак? Из твоего уютного сосуда в этот сумасшедший дом?
– Ответь мне еще на один вопрос, – попросил я. – Сколько, по-твоему, ты сможешь поддерживать его в живом виде?
– Мозг? Кто знает. Может, долгие годы. Условия ведь будут идеальные. Кровяное давление будет оставаться постоянным всегда, что в реальной жизни невозможно. Температура также будет постоянной. Химический состав крови будет почти совершенным. В ней не будет ни примесей, ни вирусов, ни бактерий – ничего. Глупо, конечно, гадать, но я думаю, что мозг может жить в таких условиях лет двести-триста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216