— Хотя на какой — это еще предстоит выяснить. За последние двенадцать месяцев объявилось столько перевертышей, что никогда не угадаешь.
— У них те же самые интересы, — объявил Сайлас. — Или интерес. — Он наморщил нос и уставился на звезды. — Если они ищут мадемуазель…
— Зачем им это нужно? — Доминик понятия не имел, что знает Сайлас о том, как обстояли дела в Вене, но старый матрос был очень хитер и обладал столь же выдающейся проницательностью, как и интуицией. Сейчас он лишь пожал плечами и продолжал разглядывать небо.
— Думаю, если им пообещали что-то и не выполнили…
— Проклятие! — Доминик отшвырнул сигару и яростно растоптал ее каблуком.
Он-то ведь думал лишь о том, что эта четверка раскусила Женевьеву как шпионку, добившуюся своей цели. Неприятно, но такова игра, в которую все они играли, и опыт должен был им подсказать: в конце концов кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. Но Женевьева, легкомысленно бросая камешки, попала в самое больное место — уязвила мужскую гордыню.
Доминик попробовал себе представить, что бы чувствовал сам в подобной ситуации. Особого воображения здесь не требовалось. Предвкушать обладание этим соблазнительным телом, проглотить наживку в виде откровенно чувственных взглядов, зазывного смеха, восхитительных интимных прикосновений, а в последний момент оказаться с носом всего лишь потому, что не хватило удачи или умения в карточной игре! Да к тому же понять, что у женщины и в мыслях не было выполнять свои обещания! Их приняли за дураков в той единственной сфере, где мужчина не может позволить себе остаться одураченным. А поскольку их четверо, они подливают друг другу масла в огонь неутоленной ярости оставленных на бобах «любовников».
— Я не спрашиваю тебя, откуда ты это знаешь, — сказал Доминик.
Старый матрос грустно усмехнулся:
— Это ж было ясно как Божий день, если б вы только захотели увидеть.
Доминик поморщился. А ведь не увидел!..
— Я все расскажу утром Женевьеве, чтобы она была настороже. Следи внимательно за нашими «друзьями». Не вижу смысла что-либо предпринимать в настоящий момент или давать им понять, что мы обнаружили их присутствие. Так будет легче предупредить их действия.
Доминик лег подле Женевьевы, она вздрогнула и проснулась:
— Где ты был? — сонно пробормотала она, сворачиваясь клубочком под его рукой.
— Разговаривал с Сайласом. Спи, mon coeur. Я расскажу тебе все утром.
"Сердце мое», — подумала Женевьева, и нежная волна захлестнула ее. — Может быть, это все же больше, чем игра слов, ну чуть-чуть больше».
На следующее утро за завтраком Доминик рассказал, что четверо ее бывших «любовников» в Гренобле.
— Но почему? — Поглощая ароматную начинку бриоша, Женевьева нахмурилась. — Как ты думаешь, они шпионы союзников?
— Возможно. — Доминик неопределенно пожал плечами. — Но вероятно также, что здесь есть и еще кое-что. — Он пил кофе, тщательно подыскивая слова. — Поэтому я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах, пока они здесь.
— Но почему? — снова спросила Женевьева. — Какое отношение это может иметь ко мне? Дела с ними давно закончены. — Отправив в рот кусочек консервированного абрикоса, она смотрела на Доминика с абсолютно невинным видом.
Доминик вздохнул. Ее изощренность в определенных делах и бесстрашие, с каким она встречала все неожиданности, заставила его забыть, что Женевьева еще очень юна, воспитана в строгих креольских традициях и только недавно выпорхнула из-под надежного укрытия широкого латурского зонтика, а посему не лишена наивного простодушия, которое в данном случае может оказаться опасным.
— Ты, конечно, можешь так думать, моя дорогая, но ставлю десять против одного, что эти джентльмены так не думают. Мужчины обычно не прощают, когда из них делают дураков, особенно девушки с неожиданным талантом к карточной игре.
По глазам было видно, что она начинает понимать. Быть может, Женевьева и простодушна, но в сообразительности ей отказать нельзя.
— Ты думаешь, они хотят отомстить? — задумчиво спросила она, вспомнив с внезапной ясностью то утро незадолго до бала у Полански, когда те четверо явились в ее гостиную и у нее возникло отчетливое чувство опасности.
Тогда Женевьева подумала, что, подбадривая друг друга, они, быть может, просто хотели отыграться, но вечером, после ужасной сцены на балу, мужчины ясно дали понять, что не собираются складывать оружие. Однако Женевьева считала, что с отъездом из Вены вся эта неприятная история осталась позади.
— С уверенностью ничего сказать нельзя. Быть может, их присутствие здесь и не имеет к тебе никакого отношения. Но пока я не смогу убедиться в этом, ты будешь вести себя немного осторожнее, чем обычно, хорошо? — Он улыбнулся, но глаза его смотрели пристально и серьезно.
— Не могу представить, что они могут сделать мне в нынешних обстоятельствах, — упрямствовала Женевьева. — Мы же находимся в самом центре целой армии.
— И тем не менее… — Он поднял брови.
— Тем не менее я буду следовать за тобой как тень, — рассмеялась Женевьева. — Пока не прибудем в Париж.
И она держала слово на протяжении всего триумфального шествия в Париж, в ходе которого бастионы обороны Бурбонов сдавались один за другим. Когда Наполеон вступил в Фонтенбло, оказалось, что Людовик, уже покинул столицу, которая горячо приветствовала возвращение императора.
В Фонтенбло исчезли и четверо преследователей четы Делакруа. Сайлас, впрочем, вовсе не почувствовал от этого облегчения, напротив, очень встревожился:
— Если я могу их видеть, месье, мне спокойнее, — озабоченно сказал слуга, когда они въезжали в Париж через южные ворота.
— Может быть, мы напрасно беспокоились? — Доминик бросил Взгляд на Женевьеву.
Она пребывала в состоянии радостного возбуждения, предвкушая встречу с городом, который многие креолы считали своей духовной родиной.
— Если в их задачу входило наблюдать за продвижением Наполеона и за приемом, который ему оказывают, то здесь их обязанности заканчиваются. Союзникам не нужны шпионы, чтобы докладывать о торжественном въезде в Париж — это событие публичное.
— Возможно, они отложили свою затею до Парижа, — пробормотал Сайлас. — В большом городе, где все расползаются, ее осуществить легче.
— Что легче осуществить? — нетерпеливо спросила Женевьева. — Я думаю, вы делаете из мухи слона, Сайлас. Я их даже ни разу за все путешествие не видела. А ты, Доминик?
— Мне не нужно их видеть самому, если Сайлас говорит, что они здесь, — резко оборвал ее Доминик.
Женевьева закусила губу и, виновато покраснев, улыбнулась молчаливому матросу:
— Я ни в коем случае не сомневаюсь в словах Сайласа. Но вы, по-моему, придаете этому слишком большое значение. Что, вы полагаете, они могут сделать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— У них те же самые интересы, — объявил Сайлас. — Или интерес. — Он наморщил нос и уставился на звезды. — Если они ищут мадемуазель…
— Зачем им это нужно? — Доминик понятия не имел, что знает Сайлас о том, как обстояли дела в Вене, но старый матрос был очень хитер и обладал столь же выдающейся проницательностью, как и интуицией. Сейчас он лишь пожал плечами и продолжал разглядывать небо.
— Думаю, если им пообещали что-то и не выполнили…
— Проклятие! — Доминик отшвырнул сигару и яростно растоптал ее каблуком.
Он-то ведь думал лишь о том, что эта четверка раскусила Женевьеву как шпионку, добившуюся своей цели. Неприятно, но такова игра, в которую все они играли, и опыт должен был им подсказать: в конце концов кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. Но Женевьева, легкомысленно бросая камешки, попала в самое больное место — уязвила мужскую гордыню.
Доминик попробовал себе представить, что бы чувствовал сам в подобной ситуации. Особого воображения здесь не требовалось. Предвкушать обладание этим соблазнительным телом, проглотить наживку в виде откровенно чувственных взглядов, зазывного смеха, восхитительных интимных прикосновений, а в последний момент оказаться с носом всего лишь потому, что не хватило удачи или умения в карточной игре! Да к тому же понять, что у женщины и в мыслях не было выполнять свои обещания! Их приняли за дураков в той единственной сфере, где мужчина не может позволить себе остаться одураченным. А поскольку их четверо, они подливают друг другу масла в огонь неутоленной ярости оставленных на бобах «любовников».
— Я не спрашиваю тебя, откуда ты это знаешь, — сказал Доминик.
Старый матрос грустно усмехнулся:
— Это ж было ясно как Божий день, если б вы только захотели увидеть.
Доминик поморщился. А ведь не увидел!..
— Я все расскажу утром Женевьеве, чтобы она была настороже. Следи внимательно за нашими «друзьями». Не вижу смысла что-либо предпринимать в настоящий момент или давать им понять, что мы обнаружили их присутствие. Так будет легче предупредить их действия.
Доминик лег подле Женевьевы, она вздрогнула и проснулась:
— Где ты был? — сонно пробормотала она, сворачиваясь клубочком под его рукой.
— Разговаривал с Сайласом. Спи, mon coeur. Я расскажу тебе все утром.
"Сердце мое», — подумала Женевьева, и нежная волна захлестнула ее. — Может быть, это все же больше, чем игра слов, ну чуть-чуть больше».
На следующее утро за завтраком Доминик рассказал, что четверо ее бывших «любовников» в Гренобле.
— Но почему? — Поглощая ароматную начинку бриоша, Женевьева нахмурилась. — Как ты думаешь, они шпионы союзников?
— Возможно. — Доминик неопределенно пожал плечами. — Но вероятно также, что здесь есть и еще кое-что. — Он пил кофе, тщательно подыскивая слова. — Поэтому я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах, пока они здесь.
— Но почему? — снова спросила Женевьева. — Какое отношение это может иметь ко мне? Дела с ними давно закончены. — Отправив в рот кусочек консервированного абрикоса, она смотрела на Доминика с абсолютно невинным видом.
Доминик вздохнул. Ее изощренность в определенных делах и бесстрашие, с каким она встречала все неожиданности, заставила его забыть, что Женевьева еще очень юна, воспитана в строгих креольских традициях и только недавно выпорхнула из-под надежного укрытия широкого латурского зонтика, а посему не лишена наивного простодушия, которое в данном случае может оказаться опасным.
— Ты, конечно, можешь так думать, моя дорогая, но ставлю десять против одного, что эти джентльмены так не думают. Мужчины обычно не прощают, когда из них делают дураков, особенно девушки с неожиданным талантом к карточной игре.
По глазам было видно, что она начинает понимать. Быть может, Женевьева и простодушна, но в сообразительности ей отказать нельзя.
— Ты думаешь, они хотят отомстить? — задумчиво спросила она, вспомнив с внезапной ясностью то утро незадолго до бала у Полански, когда те четверо явились в ее гостиную и у нее возникло отчетливое чувство опасности.
Тогда Женевьева подумала, что, подбадривая друг друга, они, быть может, просто хотели отыграться, но вечером, после ужасной сцены на балу, мужчины ясно дали понять, что не собираются складывать оружие. Однако Женевьева считала, что с отъездом из Вены вся эта неприятная история осталась позади.
— С уверенностью ничего сказать нельзя. Быть может, их присутствие здесь и не имеет к тебе никакого отношения. Но пока я не смогу убедиться в этом, ты будешь вести себя немного осторожнее, чем обычно, хорошо? — Он улыбнулся, но глаза его смотрели пристально и серьезно.
— Не могу представить, что они могут сделать мне в нынешних обстоятельствах, — упрямствовала Женевьева. — Мы же находимся в самом центре целой армии.
— И тем не менее… — Он поднял брови.
— Тем не менее я буду следовать за тобой как тень, — рассмеялась Женевьева. — Пока не прибудем в Париж.
И она держала слово на протяжении всего триумфального шествия в Париж, в ходе которого бастионы обороны Бурбонов сдавались один за другим. Когда Наполеон вступил в Фонтенбло, оказалось, что Людовик, уже покинул столицу, которая горячо приветствовала возвращение императора.
В Фонтенбло исчезли и четверо преследователей четы Делакруа. Сайлас, впрочем, вовсе не почувствовал от этого облегчения, напротив, очень встревожился:
— Если я могу их видеть, месье, мне спокойнее, — озабоченно сказал слуга, когда они въезжали в Париж через южные ворота.
— Может быть, мы напрасно беспокоились? — Доминик бросил Взгляд на Женевьеву.
Она пребывала в состоянии радостного возбуждения, предвкушая встречу с городом, который многие креолы считали своей духовной родиной.
— Если в их задачу входило наблюдать за продвижением Наполеона и за приемом, который ему оказывают, то здесь их обязанности заканчиваются. Союзникам не нужны шпионы, чтобы докладывать о торжественном въезде в Париж — это событие публичное.
— Возможно, они отложили свою затею до Парижа, — пробормотал Сайлас. — В большом городе, где все расползаются, ее осуществить легче.
— Что легче осуществить? — нетерпеливо спросила Женевьева. — Я думаю, вы делаете из мухи слона, Сайлас. Я их даже ни разу за все путешествие не видела. А ты, Доминик?
— Мне не нужно их видеть самому, если Сайлас говорит, что они здесь, — резко оборвал ее Доминик.
Женевьева закусила губу и, виновато покраснев, улыбнулась молчаливому матросу:
— Я ни в коем случае не сомневаюсь в словах Сайласа. Но вы, по-моему, придаете этому слишком большое значение. Что, вы полагаете, они могут сделать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113