Отец королевы! Смешно. Ну и титул – «отец королевы»! Да и отец ли, еще вопрос…
Ренье скрипнул зубами, но ничего не сказал. Перед глазами у него сгущалась тьма.
– Насколько я припоминаю, – ненавистный голос Агилона звучал теперь, казалось, сразу со всех сторон, – у Талиессина не могло быть детей. Во всяком случае, эльфийских детей. Потому что бастард-то точно от него. Да только в бастарде толку нет…
Ренье не слышал звука пощечины. И не помнил, как поднимал руку, чтобы ударить клеветника. Первое, что он ощутил, была боль в ладони: она горела, как будто перед этим он прикоснулся к горячим углям.
Затем из мрака вылетела молния, и эта молния оказалась шпагой. Потом Ренье увидел маленький сгусток света. Внутри этого сгустка находился человек. Ренье не мог назвать его имени – он вообще не понимал, как этот человек там оказался. Однако в руке у этого человека плясала шпага, и Ренье, отойдя на шаг, вытащил из ножен свою.
Уверенно встал в позицию. Он был пьян и ничего не соображал, но, как это часто случалось с ним и прежде, тело помнило гораздо больше, нежели рассудок.
Послышался громкий звон. Ренье понял, что они скрестили оружие. Бок вспыхнул отрезвляющей болью. Ренье улыбнулся. Ему стало легко. Наконец-то вечер пошел так, как надо. Все происходящее сделалось правильным, настоящим.
Кругом, вероятно, теснились зрители. Ренье только догадывался, что на него смотрят, – из темноты, из укрытия за пределами яркого светового круга.
Агилон кружил перед противником. Он наносил удары то сверху, то снизу. Ренье почти сразу догадался, что Агилон мало уделял внимания тренировкам, пока сидел у себя в имении. Хотя форму сохранил, не располнел и со спины легко мог бы сойти за юношу. Вероятно, в этом не было никакой заслуги самого Агилона: просто ему повезло с комплекцией.
Ренье быстро ощутил свое превосходство. Некоторое время он позволял Агилону атаковать. Пусть выдохнется, а главное – пусть ощутит унижение от того, что не в силах одолеть опустившегося и сильно пьющего соперника.
Агилон отпрянул в сторону, сделал обманное движение, но промахнулся – шпага ушла куда-то в пустоту. Ренье не воспользовался этой ошибкой. Просто опустил клинок и ждал, пока Агилон придет в себя.
А затем, когда последовала новая яростная атака, Ренье быстрым движением выбил шпагу из руки противника и приставил острие к его горлу.
– Я ненавижу тебя и таких, как ты, – медленно, громко произнес Ренье. Его голос тоже раздавался сразу со всех сторон, как ему чудилось. – Убирайся из моего города, ты, вонючее отродье! Убирайся в свое лягушкино болото и квакай там, понял? Услаждай слух своей толстобрюхой жены, ты, глупый дурак! В следующий раз, когда я увижу тебя, я тебя убью.
И с этим Ренье отвел шпагу в сторону и повернулся к пораженному Агилону спиной.
Он сразу забыл о поединке, который только что выиграл, о ссоре, о самом Агилоне. Странным образом буйное веселье и опьянение претворились в нем в яростную печаль, и она вырвалась на волю вместе со слезами. Прижавшись лбом к стене, Ренье безудержно плакал, не скрываясь и не стыдясь того, что кругом глазеют и судачат какие-то люди.
Неожиданно чья-то рука прикоснулась к его плечу. Ренье дернулся так, словно на него села муха, но рука никуда не убралась. Тогда Ренье повернул голову и увидел Талиессина.
Не нынешнего – не регента с изуродованным лицом и счастливыми глазами, а тогдашнего – такого, каким тот был пятнадцать лет назад: с темными тенями вокруг глаз и скул, с извилистыми губами и зверино поблескивающими в улыбке зубами.
Гайфье смотрел на своего старшего приятеля так пристально, словно пытался разглядеть самую его душу.
– Кто вы? – тихо спросил мальчик. – Кто вы такой?
Ренье зашевелил губами. Теперь он вовсе не слышал собственного голоса. Все заглушали шум толпы и стук его сердца. Но он знал, каким был его ответ.
Ренье сказал:
– Я – последний любовник покойной королевы…
* * *
Эскива бродила по ночным улицам, от праздника к празднику, везде своя и везде чужая – незнакомка, заглянувшая к пылающему костру, к веселым выкрикам и скачущим пляскам. Такими были здесь сегодня все. Казалось, даже близкие соседи не узнают друг друга. Праздник преобразил людей: из скучных знакомцев сделал их любезными сердцу чужаками.
«Это волшебство», – думала Эскива, захлебываясь от жадности. Едва она подходила к какому-нибудь костру, как ей хотелось поскорей бежать дальше. Там, за углом, за темным поворотом улицы, ее ожидали более сильные, более острые впечатления – так ей казалось, и, не в силах противиться зову, она убегала от новых друзей навстречу к еще более новым.
«Сегодня все переломилось надвое, – думала она. – Вчера я была девочкой, а сегодня стала девушкой. Моя кровь набухла, я слышу ее голос…»
Ее как будто зазывали все дальше от дворца, ближе к городской окраине. Любопытство открывало перед ней все новые и новые картины. Она всматривалась в лица, выхваченные из ночной тьмы плавающим светом фонарей или притворно-гневным пламенем костров: эти укрощенные пожары делали вид, будто сердятся, – так могучий воин, едва избавившись от доспеха, играет с маленькими сыновьями, изображая разъяренного великана.
Эскиве хотелось навеки запомнить каждое лицо, попавшее в поле ее зрения, – и все же все они мгновенно ускользали из ее памяти, едва только она отводила взгляд. Но она не огорчалась, потому что, позабыв одно лицо, она тотчас встречала другое, еще более таинственное и прекрасное.
Увлеченные танцами, флиртом, выпивкой, горожане почти не обращали внимания на девочку, что вдруг врастала в общий хоровод и несколько минут плясала вместе со всеми, а затем исчезала в темноте. Но несколько человек все же заметили ее. Рослый ремесленник с огромными мозолистыми руками схватил Эскиву за талию и протанцевал с ней несколько минут. Веселая толстуха, сидевшая на бочке, словно на коне, в дамском седле – боком, напоила ее вином. Какой-то взъерошенный безутешный человек с острым носом спросил ее, считает ли она существование истинной любви возможным делом, или все действительно так безнадежно.
Эти трое заняли особое место в сердце маленькой королевы, но и от них она ушла без всякого сожаления.
А потом она увидела того человека, который уже несколько недель занимал ее мысли. Она догадалась об этом по тому, как сильно и полно стукнуло сердце: он. Ренье.
Да, ей нравилось дразнить себя мыслью о том, что он пытается ее убить. Она думала о нем самое плохое. Пьяница, бабник, бездельник. Еще – ничтожество. Еще – заговорщик. В мыслях Эскивы все эти определения приобретали совершенно иное, противоположное, звучание. Эскива была одной из Эльсион Лакар, и потому любая житейская грязь не могла коснуться ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Ренье скрипнул зубами, но ничего не сказал. Перед глазами у него сгущалась тьма.
– Насколько я припоминаю, – ненавистный голос Агилона звучал теперь, казалось, сразу со всех сторон, – у Талиессина не могло быть детей. Во всяком случае, эльфийских детей. Потому что бастард-то точно от него. Да только в бастарде толку нет…
Ренье не слышал звука пощечины. И не помнил, как поднимал руку, чтобы ударить клеветника. Первое, что он ощутил, была боль в ладони: она горела, как будто перед этим он прикоснулся к горячим углям.
Затем из мрака вылетела молния, и эта молния оказалась шпагой. Потом Ренье увидел маленький сгусток света. Внутри этого сгустка находился человек. Ренье не мог назвать его имени – он вообще не понимал, как этот человек там оказался. Однако в руке у этого человека плясала шпага, и Ренье, отойдя на шаг, вытащил из ножен свою.
Уверенно встал в позицию. Он был пьян и ничего не соображал, но, как это часто случалось с ним и прежде, тело помнило гораздо больше, нежели рассудок.
Послышался громкий звон. Ренье понял, что они скрестили оружие. Бок вспыхнул отрезвляющей болью. Ренье улыбнулся. Ему стало легко. Наконец-то вечер пошел так, как надо. Все происходящее сделалось правильным, настоящим.
Кругом, вероятно, теснились зрители. Ренье только догадывался, что на него смотрят, – из темноты, из укрытия за пределами яркого светового круга.
Агилон кружил перед противником. Он наносил удары то сверху, то снизу. Ренье почти сразу догадался, что Агилон мало уделял внимания тренировкам, пока сидел у себя в имении. Хотя форму сохранил, не располнел и со спины легко мог бы сойти за юношу. Вероятно, в этом не было никакой заслуги самого Агилона: просто ему повезло с комплекцией.
Ренье быстро ощутил свое превосходство. Некоторое время он позволял Агилону атаковать. Пусть выдохнется, а главное – пусть ощутит унижение от того, что не в силах одолеть опустившегося и сильно пьющего соперника.
Агилон отпрянул в сторону, сделал обманное движение, но промахнулся – шпага ушла куда-то в пустоту. Ренье не воспользовался этой ошибкой. Просто опустил клинок и ждал, пока Агилон придет в себя.
А затем, когда последовала новая яростная атака, Ренье быстрым движением выбил шпагу из руки противника и приставил острие к его горлу.
– Я ненавижу тебя и таких, как ты, – медленно, громко произнес Ренье. Его голос тоже раздавался сразу со всех сторон, как ему чудилось. – Убирайся из моего города, ты, вонючее отродье! Убирайся в свое лягушкино болото и квакай там, понял? Услаждай слух своей толстобрюхой жены, ты, глупый дурак! В следующий раз, когда я увижу тебя, я тебя убью.
И с этим Ренье отвел шпагу в сторону и повернулся к пораженному Агилону спиной.
Он сразу забыл о поединке, который только что выиграл, о ссоре, о самом Агилоне. Странным образом буйное веселье и опьянение претворились в нем в яростную печаль, и она вырвалась на волю вместе со слезами. Прижавшись лбом к стене, Ренье безудержно плакал, не скрываясь и не стыдясь того, что кругом глазеют и судачат какие-то люди.
Неожиданно чья-то рука прикоснулась к его плечу. Ренье дернулся так, словно на него села муха, но рука никуда не убралась. Тогда Ренье повернул голову и увидел Талиессина.
Не нынешнего – не регента с изуродованным лицом и счастливыми глазами, а тогдашнего – такого, каким тот был пятнадцать лет назад: с темными тенями вокруг глаз и скул, с извилистыми губами и зверино поблескивающими в улыбке зубами.
Гайфье смотрел на своего старшего приятеля так пристально, словно пытался разглядеть самую его душу.
– Кто вы? – тихо спросил мальчик. – Кто вы такой?
Ренье зашевелил губами. Теперь он вовсе не слышал собственного голоса. Все заглушали шум толпы и стук его сердца. Но он знал, каким был его ответ.
Ренье сказал:
– Я – последний любовник покойной королевы…
* * *
Эскива бродила по ночным улицам, от праздника к празднику, везде своя и везде чужая – незнакомка, заглянувшая к пылающему костру, к веселым выкрикам и скачущим пляскам. Такими были здесь сегодня все. Казалось, даже близкие соседи не узнают друг друга. Праздник преобразил людей: из скучных знакомцев сделал их любезными сердцу чужаками.
«Это волшебство», – думала Эскива, захлебываясь от жадности. Едва она подходила к какому-нибудь костру, как ей хотелось поскорей бежать дальше. Там, за углом, за темным поворотом улицы, ее ожидали более сильные, более острые впечатления – так ей казалось, и, не в силах противиться зову, она убегала от новых друзей навстречу к еще более новым.
«Сегодня все переломилось надвое, – думала она. – Вчера я была девочкой, а сегодня стала девушкой. Моя кровь набухла, я слышу ее голос…»
Ее как будто зазывали все дальше от дворца, ближе к городской окраине. Любопытство открывало перед ней все новые и новые картины. Она всматривалась в лица, выхваченные из ночной тьмы плавающим светом фонарей или притворно-гневным пламенем костров: эти укрощенные пожары делали вид, будто сердятся, – так могучий воин, едва избавившись от доспеха, играет с маленькими сыновьями, изображая разъяренного великана.
Эскиве хотелось навеки запомнить каждое лицо, попавшее в поле ее зрения, – и все же все они мгновенно ускользали из ее памяти, едва только она отводила взгляд. Но она не огорчалась, потому что, позабыв одно лицо, она тотчас встречала другое, еще более таинственное и прекрасное.
Увлеченные танцами, флиртом, выпивкой, горожане почти не обращали внимания на девочку, что вдруг врастала в общий хоровод и несколько минут плясала вместе со всеми, а затем исчезала в темноте. Но несколько человек все же заметили ее. Рослый ремесленник с огромными мозолистыми руками схватил Эскиву за талию и протанцевал с ней несколько минут. Веселая толстуха, сидевшая на бочке, словно на коне, в дамском седле – боком, напоила ее вином. Какой-то взъерошенный безутешный человек с острым носом спросил ее, считает ли она существование истинной любви возможным делом, или все действительно так безнадежно.
Эти трое заняли особое место в сердце маленькой королевы, но и от них она ушла без всякого сожаления.
А потом она увидела того человека, который уже несколько недель занимал ее мысли. Она догадалась об этом по тому, как сильно и полно стукнуло сердце: он. Ренье.
Да, ей нравилось дразнить себя мыслью о том, что он пытается ее убить. Она думала о нем самое плохое. Пьяница, бабник, бездельник. Еще – ничтожество. Еще – заговорщик. В мыслях Эскивы все эти определения приобретали совершенно иное, противоположное, звучание. Эскива была одной из Эльсион Лакар, и потому любая житейская грязь не могла коснуться ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145