..
Когда смотришь в сопки над костром – склоны их кажутся черными, но стоит на минуту закрыть глаза и глянуть в сторону от костра – снег на сопках искрится. Это красиво, когда искрятся сопки.
Между прочим, я редко думаю такими словами, как «необычайно», «красиво»… Смотришь, приятно тебе – ну и любуйся. Честно говоря, я даже презирал подобные выражения. Есть в них что-то от «ах» и «ох». Но в этом единственном случае мне хотелось думать именно такими словами. В чем признаюсь первый и последний раз. А тогда я утешал себя лишь надеждой, что Старший Лейтенант не овладел еще способностью читать мысли на расстоянии.
На вершине одной из сопок мелькнули два силуэта. Я разглядел играющих лисиц.
Вы умеете видеть в темноте? Или в сумерках? Чтобы предмет виделся отчетливее, не надо смотреть прямо на него, надо глядеть немножко в сторону.
Прислушавшись, я уловил даже характерное лисье тявканье. Если, конечно, слух не обманул меня.
Весной тоже хорошо в сопках. И тогда, когда цветет морошка, и раньше, когда по камням бегут ручьи.
Летом у подножия сопок вскрываются озера. Я не знаю, какая вода в Черном море, – я ни разу не видел Черного моря. Но наши озера просматриваются на любую глубину (с берега, конечно, потому что купаться в них нельзя). И если с минуту постоять неподвижно – можно на фоне каменистого дна увидеть голубую спинку форели.
Знатоки утверждают, что по вкусу кавказская форель не идет ни в какое сравнение с нашей, заполярной.
Летом, в короткие дожди, сопки тоже струятся ручьями. Но едва выглянет солнце, ручьи пересыхают. Лишь откосы долго еще роняют потом свои чистые капли, будто плачут: не от горя, не от радости – просто так. Если идешь через сопки, приятно бывает, задрав голову, ловить губами эти капли: студеные от камня и профильтрованные мхом, прозрачные, как роса…
Я просидел долго.
А вы, значит, ни разу не видели, как искрятся сопки?.. Тогда вы, конечно, верите, что наше сознание не способно объять такие, например, понятия, как мирозданье, бесконечность? Но хоть представьте себе: безбрежье снегов вокруг… безбрежный космос – черный, в сверканье… – и, может быть, вы прочувствуете безбрежье вселенной.
Костер мой почти погас. Я и не заметил этого.
Разворошив угли, хотел подбросить еще несколько веток, но не стал.
Я искал одиночества, разумеется, не для того, чтобы думать о вкусе форели. Но имеет же человек право хоть раз обмануть себя!
Во всяком случае, когда я встал и пристегнул лыжи, я почувствовал себя отдохнувшим, бодрым и умиротворенным, как раскаявшийся грешник.
Оттолкнулся палками.
Опять хотелось совершить что-нибудь самое наиглупейшее. Теперь я жалел уже, что нет со мной Старшего Лейтенанта. (Но о том, что его не было раньше, я, признаюсь, не жалел.)
Сияние тем временем двумя кольцами надвинулось от горизонта, и можно было полагать, что к тому времени, когда у нас наступит условная ночь, над сопками засверкает почти реальный день.
Вся наша дружная братия уже собралась в кают-компании на ужин. Снисходительно поджидали меня.
Благодарить их я не стал. Кое-как сполоснув руки, уже засунул в рот полкуска хлеба, когда заметил, что у нас гость.
Пришлось мимоходом извиниться.
Но вместо того, чтобы, как это положено, ответить на мои извинения, Разведчик полюбопытствовал:
– Где дичь?
– Патроны забыл, – нарочито искренне ответил я. Уж чему не могли поверить за этим столом, так именно правде. Но, осмотрев мои карманы и ружье, все вынуждены были признать, что не перевелись еще честные люди на точке.
Компания развеселилась, а мне того и надо было: никаких дополнительных вопросов не последовало.
Хотел бы я видеть их лица, узнай они, что я после рассказов Минера об отпуске весь вечер глядел, как сверкают сопки…
Ужин обошелся без происшествий. Если не считать того, что, пока другие острили на тему моей охоты, я аппетитно (даже очень аппетитно) поел. И, когда остряки спохватились, Старшему Лейтенанту пришлось вызывать вестового, чтобы добавил пудинга.
Наша резервная койка была теперь занята Минером.
Пришлось выкинуть две тумбочки и потесниться, чтобы разместить еще одну кровать, для Разведчика.
Минер после ужина отправился проверять посты на побережье, Разведчик, блаженно вытянувшись в постели, часа на три забулькал своим глиняным самоваром, мы тоже улеглись, хотя спать еще было рано.
– Разведчик, – таинственным голосом сказал Старший Лейтенант, – вы знаете, что у нас событие?
– Знаю, – меланхолично ответил Разведчик, не разжимая сомкнутых на чубуке зубов.
Мы возмутились: как он мог узнать это помимо нас?
Разведчик вынужден был взять свой адский котел в руку.
– Дети мои, – сказал он, – я все-таки лет на четверку, на пяток старше вас, и вы еще воевали с лопухами в огороде, когда я уже болтался вверх ногами между какими-то негостеприимными соснами, поскольку запутался в них парашютом и безуспешно пытался высвободиться. Вдобавок мы чуток сбились с курса и опустились прямехонько на какой-то дозор. Не скажу, что остальные наши ребята сражались плохо, но, когда я, пользуясь преимуществом своего положения, ухлопал двух пулеметчиков, – исход боя был решен. Это между прочим. Но когда я болтался между сосен, Минер был уже начисто демобилизован после очередного ранения и воевал на трудовом фронте. Когда же вы привинчивали к своим первым погонам свои первые звездочки, мы уже были с ним полярными волками и вместе выли на северные сияния. Аллегория доходит до вас? Нет?
Аллегория дошла.
Пользуясь случаем, мы попытались вытянуть из него какую-нибудь новую детективную историю. Он долго клокотал в ответ, потом спросил:
– Вы знаете, что такое пацифизм? Знаете… Слава богу: вы не безнадёжны. Для меня пацифист – это что-то похожее на баптиста. А знаете ли вы, что можно ненавидеть войну так, как это ни одному пацифисту не по разуму? Только догадываетесь. Нет, нет, вы все за мир и так далее… Это я знаю. Но где-то в душе – втайне так это – вы бы не против иногда развернуть свои таланты. А?.. Прошу прощения. Я забыл, что с лопухами вы уже отвоевались. И все-таки. Чтобы вы сегодня больше не приставали ко мне, лучше я вместо детектива скажу вам пару слов об одном человеке… Назовем его Икс. – Разведчик помедлил, шевеля бровями.
Надо же: оказывается, в этом злослове было еще что-то серьезное! Удивленные новым открытием, мы почти замолчали и почти приготовились слушать.
– Будем считать, что Икса этого никто не увидит, и все, что между нами, – между нами. Так вот, была у этого человека девчонка. Не жена, не невеста… Но та, о которой он думал на фронте и которая обещала ждать… Представьте себе (хоть вам и трудно это), что есть люди, которые здорово умеют думать об одной. Или об одном. Ну, так… ушла она, хлопцы, с немцами, та, о которой он думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Когда смотришь в сопки над костром – склоны их кажутся черными, но стоит на минуту закрыть глаза и глянуть в сторону от костра – снег на сопках искрится. Это красиво, когда искрятся сопки.
Между прочим, я редко думаю такими словами, как «необычайно», «красиво»… Смотришь, приятно тебе – ну и любуйся. Честно говоря, я даже презирал подобные выражения. Есть в них что-то от «ах» и «ох». Но в этом единственном случае мне хотелось думать именно такими словами. В чем признаюсь первый и последний раз. А тогда я утешал себя лишь надеждой, что Старший Лейтенант не овладел еще способностью читать мысли на расстоянии.
На вершине одной из сопок мелькнули два силуэта. Я разглядел играющих лисиц.
Вы умеете видеть в темноте? Или в сумерках? Чтобы предмет виделся отчетливее, не надо смотреть прямо на него, надо глядеть немножко в сторону.
Прислушавшись, я уловил даже характерное лисье тявканье. Если, конечно, слух не обманул меня.
Весной тоже хорошо в сопках. И тогда, когда цветет морошка, и раньше, когда по камням бегут ручьи.
Летом у подножия сопок вскрываются озера. Я не знаю, какая вода в Черном море, – я ни разу не видел Черного моря. Но наши озера просматриваются на любую глубину (с берега, конечно, потому что купаться в них нельзя). И если с минуту постоять неподвижно – можно на фоне каменистого дна увидеть голубую спинку форели.
Знатоки утверждают, что по вкусу кавказская форель не идет ни в какое сравнение с нашей, заполярной.
Летом, в короткие дожди, сопки тоже струятся ручьями. Но едва выглянет солнце, ручьи пересыхают. Лишь откосы долго еще роняют потом свои чистые капли, будто плачут: не от горя, не от радости – просто так. Если идешь через сопки, приятно бывает, задрав голову, ловить губами эти капли: студеные от камня и профильтрованные мхом, прозрачные, как роса…
Я просидел долго.
А вы, значит, ни разу не видели, как искрятся сопки?.. Тогда вы, конечно, верите, что наше сознание не способно объять такие, например, понятия, как мирозданье, бесконечность? Но хоть представьте себе: безбрежье снегов вокруг… безбрежный космос – черный, в сверканье… – и, может быть, вы прочувствуете безбрежье вселенной.
Костер мой почти погас. Я и не заметил этого.
Разворошив угли, хотел подбросить еще несколько веток, но не стал.
Я искал одиночества, разумеется, не для того, чтобы думать о вкусе форели. Но имеет же человек право хоть раз обмануть себя!
Во всяком случае, когда я встал и пристегнул лыжи, я почувствовал себя отдохнувшим, бодрым и умиротворенным, как раскаявшийся грешник.
Оттолкнулся палками.
Опять хотелось совершить что-нибудь самое наиглупейшее. Теперь я жалел уже, что нет со мной Старшего Лейтенанта. (Но о том, что его не было раньше, я, признаюсь, не жалел.)
Сияние тем временем двумя кольцами надвинулось от горизонта, и можно было полагать, что к тому времени, когда у нас наступит условная ночь, над сопками засверкает почти реальный день.
Вся наша дружная братия уже собралась в кают-компании на ужин. Снисходительно поджидали меня.
Благодарить их я не стал. Кое-как сполоснув руки, уже засунул в рот полкуска хлеба, когда заметил, что у нас гость.
Пришлось мимоходом извиниться.
Но вместо того, чтобы, как это положено, ответить на мои извинения, Разведчик полюбопытствовал:
– Где дичь?
– Патроны забыл, – нарочито искренне ответил я. Уж чему не могли поверить за этим столом, так именно правде. Но, осмотрев мои карманы и ружье, все вынуждены были признать, что не перевелись еще честные люди на точке.
Компания развеселилась, а мне того и надо было: никаких дополнительных вопросов не последовало.
Хотел бы я видеть их лица, узнай они, что я после рассказов Минера об отпуске весь вечер глядел, как сверкают сопки…
Ужин обошелся без происшествий. Если не считать того, что, пока другие острили на тему моей охоты, я аппетитно (даже очень аппетитно) поел. И, когда остряки спохватились, Старшему Лейтенанту пришлось вызывать вестового, чтобы добавил пудинга.
Наша резервная койка была теперь занята Минером.
Пришлось выкинуть две тумбочки и потесниться, чтобы разместить еще одну кровать, для Разведчика.
Минер после ужина отправился проверять посты на побережье, Разведчик, блаженно вытянувшись в постели, часа на три забулькал своим глиняным самоваром, мы тоже улеглись, хотя спать еще было рано.
– Разведчик, – таинственным голосом сказал Старший Лейтенант, – вы знаете, что у нас событие?
– Знаю, – меланхолично ответил Разведчик, не разжимая сомкнутых на чубуке зубов.
Мы возмутились: как он мог узнать это помимо нас?
Разведчик вынужден был взять свой адский котел в руку.
– Дети мои, – сказал он, – я все-таки лет на четверку, на пяток старше вас, и вы еще воевали с лопухами в огороде, когда я уже болтался вверх ногами между какими-то негостеприимными соснами, поскольку запутался в них парашютом и безуспешно пытался высвободиться. Вдобавок мы чуток сбились с курса и опустились прямехонько на какой-то дозор. Не скажу, что остальные наши ребята сражались плохо, но, когда я, пользуясь преимуществом своего положения, ухлопал двух пулеметчиков, – исход боя был решен. Это между прочим. Но когда я болтался между сосен, Минер был уже начисто демобилизован после очередного ранения и воевал на трудовом фронте. Когда же вы привинчивали к своим первым погонам свои первые звездочки, мы уже были с ним полярными волками и вместе выли на северные сияния. Аллегория доходит до вас? Нет?
Аллегория дошла.
Пользуясь случаем, мы попытались вытянуть из него какую-нибудь новую детективную историю. Он долго клокотал в ответ, потом спросил:
– Вы знаете, что такое пацифизм? Знаете… Слава богу: вы не безнадёжны. Для меня пацифист – это что-то похожее на баптиста. А знаете ли вы, что можно ненавидеть войну так, как это ни одному пацифисту не по разуму? Только догадываетесь. Нет, нет, вы все за мир и так далее… Это я знаю. Но где-то в душе – втайне так это – вы бы не против иногда развернуть свои таланты. А?.. Прошу прощения. Я забыл, что с лопухами вы уже отвоевались. И все-таки. Чтобы вы сегодня больше не приставали ко мне, лучше я вместо детектива скажу вам пару слов об одном человеке… Назовем его Икс. – Разведчик помедлил, шевеля бровями.
Надо же: оказывается, в этом злослове было еще что-то серьезное! Удивленные новым открытием, мы почти замолчали и почти приготовились слушать.
– Будем считать, что Икса этого никто не увидит, и все, что между нами, – между нами. Так вот, была у этого человека девчонка. Не жена, не невеста… Но та, о которой он думал на фронте и которая обещала ждать… Представьте себе (хоть вам и трудно это), что есть люди, которые здорово умеют думать об одной. Или об одном. Ну, так… ушла она, хлопцы, с немцами, та, о которой он думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18