Еще Сенатская площадь была обагрена кровью, еще солдаты скоблили красный снег, присыпали свежим и свозили тела к Неве, опуская их в проруби, а уже первых арестованных доставляли во дворец. Николай I лично распоряжался, как и куда заключать каждого. Первым после допроса был отослан Кондратий Рылеев–в тот самый Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где некогда томился Ермолов.
Число арестованных росло, а с ними и поиски новых очагов мятежа. 6 января 1826 года следственный комитет начал специальное расследование «о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе».
В этот же день был вызван Якубович, которому задавались следующие вопросы: «Комитет имеет прямое показание… о существовании в корпусе генерала Ермолова тайного общества, к числу членов коего принадлежите и вы… С какого времени существовало сие общество? Кем основано? В чем именно состоит цель оного? Когда и какими средствами положено было намерение начать открытые действия? Кто составлял думу и кто члены? Через кого и какие сношения были сего общества с другими таковыми же и известно ли об этом генералу Ермолову?»
Якубович отвечал, что о существовании тайного общества на Кавказе ему ничего не известно; то же самое повторили допрошенные вслед за ним Рылеев, Пущин, Оболенский и Н.Н.Муравьев. Зато возникло подозрение о планах Ермолова отделить Кавказ от России, в связи с чем был включен новый вопрос для допрашиваемых: «Комитет имеет прямое показание… о намерении общества отделить от России край, вверенный генералу Ермолову, и сим последним начать новую династию…» И хотя после допроса Муравьева 9 января 1826 года «Дело о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе» было закрыто, недоверие к наместнику со стороны нового императора не только не уменьшилось, но еще более укрепилось.
Да и как могло быть иначе!
С юных лет Николай Павлович относился к Ермолову с возрастающим подозрением, считал его способным на самые крайние поступки. Недаром накануне своего воцарения, 12 декабря, в письме Дибичу он вспоминает именно о Ермолове с жутким чувством: «Послезавтра поутру я или – государь, или – без дыхания… Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю сам еще не знаю кого с уведомлением, как все сошло; Вы также не оставьте меня уведомлять обо всем, что у Вас или вокруг Вас происходить будет, особливо у Ермолова… Я, виноват, ему менее всех верю…»
Ермолов, располагавший преданнейшей ему кавказской армией, Ермолов, которого декабристы прочили в члены проектируемого Временного правительства, Ермолов, полтора десятка близких которому лиц оказались замешанными в подготовке переворота, сильно беспокоил царя. По Петербургу и по Москве ползли, обрастая пугающими подробностями, слухи, будто наместник уже перешел со своим корпусом Кавказ и идет на присоединение к «бунтовщикам».
Ермолов несколько дней медлил, выжидал, и когда наконец совершил присягу, то императрица, по словам Д.Давыдова, даже «перекрестилась от удовольствия». Весь Петербург любопытствовал о подробностях, так что выведенный из терпения частыми вопросами фельдъегерь имел неосторожность сказать:
– Алексей Петрович так боготворим в Грузии, что если бы он велел присягнуть персидскому шаху, все тотчас бы это сделали…
«В награду за это изречение, – вспоминает Давыдов, – он совершил путешествие в Якутск».
Однако даже после того, как Отдельный Кавказский корпус принес присягу новому императору, Николай I не ослабил надзора за опасным генералом. В январе 1826 года он направил к персидскому двору с чрезвычайной миссией А.С.Меншикова – официально для переговоров о русско-персидских границах, а неофициально с тайной ревизией всей деятельности Ермолова на Востоке. В феврале того же года в Мингрелию и Имеретию отправился полковник Ф.Ф.Бартоломей с секретной инструкцией – выяснить, существуют ли на Кавказе тайные организации, и «наблюдать о духе войск и их начальников».
Между тем среди декабристов мы встречаем и такие свидетельства, где звучат упреки в адрес Ермолова, который не помог восставшим. Наиболее интересна записка Н.Р.Цебрикова.
«Ермолов, – пишет он, – мог предупредить арестование стольких лиц и потом смерть пяти мучеников, мог бы дать России конституцию, взяв с Кавказа дивизию пехоты, две батареи артиллерии и две тысячи казаков, пойдя прямо на Петербург. Тотчас же бы он с Дону имел прекрасный корпус легкой кавалерии донцов с их артиллериею, столько, сколько бы он захотел… Они до одного все восстали бы; а об второй армии и чугуевских казаках и говорить нечего. Они все были готовы! Девизом восстания была свобода России, освобождение крестьян от рабства дворян, десятилетняя служба и, главное, чтоб казна шла на нужды народа, а не на пустую политику самодержца-деспота!
Помещики-дворяне не смели бы пикнуть и сами все до одного присоединились бы к грозной армии, веденной таким искусным и любимым полководцем. Это было бы торжественное шествие здравого ума, истинного добра и будущего благополучия России! При русском сметливом уме солдаты и крестьяне тотчас бы сметили, что это война чисто была за них; а равенство перед законом и сильного и слабого, начальника и подчиненного, чиновника и крестьянина тотчас связало бы дело, за татарско-немецким деспотизмом оставленное неподнятым…
Ермолов ничем не может оправдаться: ни готовностью Персии ворваться в наши пределы, потому что он хорошо знал эту Персию, в которой был полномочным посланником и в веденном своем журнале так верно ее описавши. Ничто, ничто его не может оправдать…»
Свидетельство декабриста Цебрикова крайне любопытно потому, что перед нами даже не упрек, не недоумение, но прямое обвинение – в отступничестве, ренегатстве. Словно бы Цебриков знает о Ермолове то, чего мы не знаем. И очевидно, никогда не узнаем, как считает академик М.В.Нечкина, которая одновременно утверждается в мысли, что Ермолова можно считать своеобразно причастным к «движению декабристов».
Велик соблазн для беллетриста «додумать» причины, в силу которых Ермолов несколько дней медлил с присягой Николаю I; соблазнительно домыслить и то, почему наместник на Кавказе не двинул Отдельный корпус на Петербург и мог ли бы он вообще решиться на такой шаг. Однако, зная характер Ермолова и развитое в нем государственное начало, все же логично предположить, что должно было удержать его от намерения развязать в России гражданскую войну.
В его памяти слишком живы были слова великого Суворова, сказанные в ответ на предложение Каховского вооруженной рукой выступить против императора Павла:
– Не могу!.. Кровь сограждан!..
4
19 июля 1826 года, нарушив Пакистанский мирный договор, огромная персидская армия внезапно вторглась с двух сторон в пределы Закавказья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133