– спросил он. – Прости меня, но сначала я подумал, что тебя подослал Костакис. Он только и знает, что подсылать к нам разных шпионок. Платон, любимец стражников.
– Наверняка благодаря своему трактату о государстве, – сказала Циана. – Но кто расскажет мне о Фрине?
– Я сказал уже, что не знаю никакой Фрины. Кто она такая?
– Гетера. Самая почитаемая, самая красивая, – сбивчиво стала объяснять Циана, обеспокоенная тем, что, возможно, в истории снова произошла какая-то путаница.
– Видишь ли, дочь Зевса, – захихикал рассеянно старец, продолжая изучать проект механизма, предложенного Цианой. – Если бы такая была, я первый должен был знать о ней!
Циана разозлилась на старика. Имя его жило в веках, а он вел себя, как какой-то климактеритик.
– А ты не боишься называть меня так, как принято было обращаться только к самой премудрой Афине Палладе?
– А кого мне бояться?
– Костакиса, например, – наугад назвала Циана имя, упомянутое недавно Праксителем.
– Вот его боюсь, – засмеялся старик. – Можешь так и передать ему, что я его боюсь.
Щеки Цианы вспыхнули, она стала еще красивее. Циана не знала, что даже разбавленное, вино вливалось огнем в ее непривыкший к алкоголю организм.
– Обидно, за Элладу обидно, – сказала Циана, – что такие люди, как вы, боитесь какого-то стражника.
– Умница серноногая, – протянул старик, – я не помню, чтобы какой-либо конфликт между меченосцами и мыслителями заканчивался в пользу последних.
Автор трагедий, который все это время молча наливался вином, то и дело наполняя бронзовые бокалы, вдруг схватил Циану за талию и, еле ворочая языком, произнес:
– Ты действительно гетера?
Вопрос застал Циану врасплох, она была уверена, что и ее одежда, и поведение соответствуют времени эллинов, кроме того, она надеялась произвести на них впечатление своими знаниями. Она знала, что во времена Праксителя гетер уважали и относились к ним как равноправным подругам. Поэтому растерялась, когда жаркие мужские руки сомкнулись обручем на талии.
– Экзамен держала? – задышал ей в лицо винными парами писатель.
– Какой экзамен? – осторожно спросила Циана, пытаясь высвободиться из его рук.
– Если не знаешь, что за экзамен, значит не держала, – шумно возликовал он. – Когда рабыня хочет стать свободной женщиной, гетерой, экзаменуясь, она должна удовлетворить троих мужчин одновременно, и если они останутся довольными…
– Я никогда не была рабыней!
– Оставь ее в покое! – приказал писателю Пракситель, отлепляя свои уста от бронзовой чаши, однако в глазах его искрилось любопытство.
Увлекшийся чертежом старик вообще не обращал на них внимания. И в это время пьяный писатель попытался развязать хитон Цианы.
– Сейчас, милочка, мы проведем экзамен! – пригрозил он, и в следующее мгновение тихо выдавил из себя «ах» и свалился, как мешок, вытянувшись на траве в двух метрах от беседки. (Циана специально сбросила его туда, чтобы не ушибся.)
Старик и Пракситель наблюдали за ней с видом наивных простолюдинов, смотрящих в театре, как нисходит с небес бог, хотя и знают, что этот бог спустился на эореме. Изумление троицы можно было понять: классическая борьба, входившая в их олимпийское пятиборье, совершенно не была похожа на дзюдо двадцать четвертого века.
– Давайте уважать друг друга! – предложила троице Циана, эта невероятная гетера, швырнувшая одного из них, громадного детину, с такой легкостью.
– Богиня… – начал испуганно старый ученый.
– Послушайте, милые мои друзья, – кокетливо поправляя свой хитон, сказала Циана. – Я – простая смертная, которая уважает вас, и не желает ничего иного, кроме того, чтобы вы тоже считались с ней. – Циана направилась к писателю, помогла ему подняться и, глядя в его увеличившиеся от суеверного ужаса глаза, сказала: – Только на таких условиях мы можем стать друзьями… А теперь налейте мне вина, но только в отдельную чашу! Эй, ты, – обратилась она к писателю, – сбегай принеси мне чашу!
– Раб! – хлопнул в ладоши Пракситель.
– Не раб, а вот он принесет мне. Во искупление своей вины.
Усердствуя, автор трагедий чуть не свалил с ног появившегося раба. Скульптор и философ тоже смотрели на Циану со страхом и уважением.
– Как только продадим эорему, отдадим тебе деньги, – сказал философ. – Положительно, ее купят все театры.
– Значит, вы не принимаете меня, – огорчилась Циана. – Я думала, поделим деньги на четверых.
– Но ведь проект твой, – начал философ и умолк, подбирая необычное обращение, и пошутил, как человек, которому уже нечего терять: – Недавно я назвал тебя «дочь Зевса», а ты, пожалуй, дочь Геркулеса.
Циана засмеялась звонко. Ей становилось весело, с каждой минутой она чувствовала себя все раскрепощеннее, не догадываясь, что это происходит благодаря ароматному коринфскому вину.
– Поэтому ты решил отдать все деньги мне? – спросила она. – Ты все еще веришь в богов, философ? Постыдись… Пракси , – обратилась Циана к скульптору, – ведь я могу называть тебя так, – Пракси? Пракситель – очень длинно. Ну так что, Пракси, берешь меня в натурщицы?… Эй, не порть мне вино! – крикнула Циана теперь уже окончательно протрезвевшему писателю, который усердно разбавлял водой вино Цианы.
– О божественная! – воскликнул смущенно знаменитый ваятель. – Я и мечтать не смею о такой модели!
– А ты помечтай, помечтай! – поднесла Циана к губам массивную чашу и выпила ее содержимое на одном дыхании, хотя демонстрировать и это свое умение у нее не было необходимости, мужчины и так были очарованы ею. Но Циана уже потеряла над собой контроль, поскольку явно недооценила крепость коринфского. Она пересела на скамью к философу и заявила:
– Кончайте вы с этими своими богами! Только народ обманываете!
– Уж не хочешь ли отобрать хлеб у писателей! – осторожно пошутил философ. – Ведь народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы увидеть наконец, как боги будут раздавать справедливость. Больше такое и не увидишь нигде…
Циана посмотрела на писателя, словно ждала от него возражений. Но он не стал возражать философу, а вот ей заметил:
– Приятельница, вы говорите опасные вещи! Не приведи господь, вас услышит вездесущий!
– Ты-то что изображаешь из себя верующего?! – возмутилась Циана, так как знала из книг, что никто из известных мыслителей того времени не верил в сказку о жителях Олимпа.
– Но кто, если не он, будут устраивать человеческие судьбы в написанных нами трагедиях? – возразил писатель. – Ведь гражданин должен вынести из театра чувство укрепившейся веры в жизнь.
– А нам не дают это делать, – поддержал его Пракситель. – К примеру, я могу изваять с тебя статую, сделать тебя такой, что все ахнут. Но если я не дам статуе имя какой-нибудь богини, ее никто не купит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22