– Иван Афанасич!.. Что с вами? Расстроили мы вас? Чем-то обидели? – всполошилась Оля.
– Не… не… Ни… ничего…
– Иван Афанасьевич, да вы что? – вскинулся и ДС.
– Если вы из-за творческой самооценки горюете, то напрасно. Вы самородок.
– Поэтому-то я у вас и… подтибриваю… таскаю… заимствую кое-что, – неуклюже поддержал я. – Это вот тоже… без разрешения… для профнужд…
Настоящая депрессия –
это, батенька, профессия.
Настоящая тоска –
это денег два возка!
– Не… не о том я, ребята, не… Не обращайте внимание на придурка поддатого… пьяные слезы… Как доктор говорит, маятниковая отмашка от эйфорического благодушия… А тоска моя горькая о любви несказанной, о Недоступной моей, и слаще тоски этой ничего для меня в жизни нет… Помните, доктор, пригласили вы меня как-то на свой домашний концерт музыку послушать и почитать мое кое-что.
– Было такое, и не раз, – подтвердил я.
– Среди прочих выступала на том концерте девушка-скрипачка, студентка консерватории. Имени намеренно не назову, но вы помните…
– Да… Концерт Моцарта играла, Прокофьева…
– Играла двояко: и плохо, и хорошо. Плохо, потому что допускала много технических погрешностей, неряшливостей исполнения – я, хоть и не музыкант, слух имею, к несчастью своему, абсолютный, малейшая фальшь мучает, тем паче скрипичная. А хорошо – потому что свежо, искренне, душеполетно, музыке отдаваясь как любимому человеку в первый раз отдаются…
Так двояко и проняла меня игра ее – и наслаждением, и мучением. Тут же импровизнул:
Мой милый друг, игра на скрипке
великой требует ошибки,
а малые – запрещены,
Законы красоты смешны!
– Да, помню, Иван Афанасич, вы это прочли, не глядя на адресатшу, но все поняли, адресатша покрылась пунцовым румянцем…
– Законы красоты смешны… Это ж надо так… А ведь правда, кажется, – прошептала Оля.
– Вот в тот-то миг, когда она закраснелась, – продолжил ИАХ, – в тот миг я и ощутил…
Она это, Она – муза моя и любовь до скончания лет. Перевлюблялся я много раз, а теперь причалил.
Нотные значки –
музыки зрачки,
а скрипичный ключ – Бога ухо.
Музыкальный звук –
господин наук
и небытию – оплеуха.
Открывай же нотную тетрадь,
чтобы с жизнью в жмурки поиграть…
Это Ей – и другое многое… Это тоже:
Не бойся взгляда свысока,
толпы не бойся кривобокой.
Да будет мысль твоя высокой,
да будет легкою рука.
И вдруг откроешь в день погожий,
как наши хлопоты смешны,
как много мы друг другу можем,
как мало мы себе должны…
***
А что же мы можем?
Сначала – чуть-чуть:
услышать друг друга,
и вместе вздохнуть,
и выдохнуть вместе –
и тут же от нас
к соцветьям миров
побежит резонанс –
всецветная пленка,
волна за волной…
Вибрирует тонко
наш шарик земной…
А этот стихотропный препарат предназначен был в качестве антидепрессанта себе самому, а пригодился как действующее предсказание Ей – и…
Когда продолжит зло свои атаки,
не предъявляй себе суровый счет.
Тебя возлюбят дети и собаки,
а вслед за ними кто-нибудь еще…
И если слава выжжет как протрава
сердечный нерв и в лед оденет грудь –
расстанься с ней и все отдай за право
любить и обожать кого-нибудь.

Стишки-пирожки: прощальные подарку Ивана Афанасьевича
Иван Афанасьевич умолк и задумался, лицо приняло выражение собранное, словно и не был под градусом. Мы же, впечатленные последней порцией стихиатрических снадобий, не заметили, как подчистую смели всех девятерых мороженых муз; оставался нетронутым лишь парнасский ИАХ – никто не решался приступить к нему первым, что-то сдерживало; да к тому же и внешний вид кулинарного экспоната в результате облития слезами и подтаивания существенно переменился: он уже не стоял в величественном облачении вдохновенного пиита, а смирно сидел в подобии позы лотоса; одеяние подрастеклось, особенно на животе, черты лица смазались, и общие очертания стали напоминать то ли Будду, то ли китайского божка веселья, общения и удовольствий – Хотэя.
Заметив нашу заминку, ИАХ участливо спросил:
– Насытились презентацией, да? Демьяново угощение уже?… Ниче, щас трансформируемся.
Тут скатерть-самобранка начала потихоньку скукоживаться, менять форму, а остававшиеся на ней яства вместе с приборами, соусами и напитками плавно поднялись в воздух, заставив следовать за собой наши завороженные взоры, – и оказались над верхушкой кокосовой пальмы, той самой, на которой сидел петух, а у подножья дежурил кот, – как раз там, где произвела свой трюк утка по-пекински. Повисев и покивав нам прощально, неотведанные угощения потянулись, как стайка перелетных птиц по бирюзовому небу, туда же, куда улетела утка – в сторону «Цинцинната».
– Провиант вам на обратную дорожку, запасец не повредит, – пояснил ИАХ.
Этот нечаянный намек нельзя было не понять. Мы поднялись с мест.
– Спасибо, Иван Афанасич, было очень…
– Погодите, погодите, а на посошок? – ИАХ жестом показал, что такое посошок для него. А что для нас – мы увидели, глянув на самобранку.
Скатерть обрела вид возлежащего на траве большого вопросительного знака.
Внутри него от конца до конца, друг за дружкой пунктиром был выложен ряд свежеиспеченных, невероятно вкусно и разнообразно пахнущих пирожков. Успел сосчитать – тридцать три. Величины одинаковой, а формы все разной: где цветочек, где рыбка, где воробьиное гнездышко, где устрица, а один, особо мне приглянувшийся – в виде зверя тянитолкая о двух головах. Я сразу на него и нацелился, и это не ускользнуло от внимания ИАХ.
– Можно, можно и даже нужно… Какой унюхала душа, тот и берите. Только надламывайте, прошу вас, с осмотрительностью: внутри каждого выпечного изделия, кроме начинки чревоугодной, еще кое-какая имеется. Пирожковая лотерея, давняя затейка моя для желанных гостей… Смелее!.. Ну давайте с вас начнем, – видя, что мы с ДС оробели, обратился ИАХ к Оле, – ледиес ферст, бусурмански выражаясь, сударыня в первую очередь…
– Ой, а мне страшно, – сказала Оля с непритворным трепетом. – Здесь что, предсказания? Как в китайских ресторанных печеньях?
– Здесь информация, – закрыто сказал ИАХ.
Оля опустилась на колени, зажмурила глаза, протянула руку и вслепую нашарила пирожок-рыбку. Разломила. Вынула бумажку. Прочла вслух:
Я этой истины куски глотал,
играя в поддавки,
я так старался проиграть,
как будто завтра умирать…
И вот итог моих сражений,
вот что взошло на грядке бреда:
любовь – искусство поражений,
в любви страшней всего – победа.
– Не нахожу, что возразить, Иван Афанасич, но как в жизни применить, не представляю. Стремиться к поражениям в любви, по-моему, излишне, они и так косяком идут, поражения, одни прямые и откровенные, а другие…
– В виде побед, эти единственно и страшны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66