Разве столь очевидное желание леди Неквер остаться наедине с мужем этого не подтверждает?
– Боюсь, я не могу. Я обещал сегодня поужинать с другом.
Услышав отказ, Неквер нахмурился, а супруга его не сумела скрыть блеснувшего в глазах ликования.
– Ладно, тогда приходите в другой раз, – сказал торговец и осторожно высвободился из объятий жены, чтобы подать руку Лайаму.
– Непременно, – отозвался Лайам и пожал крупную руку Неквера, чуть влажную от дождя или дорожного пота. – Вам и впрямь стоило бы носить какие-нибудь доспехи и шлем, – заметил он, указав свободной рукой на щеку торговца.
– Я и ношу! – рассмеялся торговец. – Просто они попытались напасть на нас среди ночи.
Лайам улыбнулся, поклонился и двинулся к двери. Но леди Неквер – возможно, стыдясь того, что так быстро утратила интерес к гостю, – задержала его и нежно поцеловала в щеку.
– Я буду ждать вас завтра, сэр Лайам, пораньше, чем всегда. Скажем, в полдень, если вы не возражаете. Вам не удастся так легко отвертеться от стихотворного цикла. Мы обстоятельно обсудим его.
– Всегда к вашим услугам, – с преувеличенной почтительностью произнес Лайам, низко поклонился и вышел.
У подножия лестницы стоял Ларс, благоговейно возведя глаза к потолку.
– Какая же это благодать, что он вернулся, – ведь правда же, сэр Лайам?
– Правда, – усмехнувшись, ответил Лайам. Он вспомнил, с какой неподдельной радостью леди Неквер встретила своего супруга. – И вправду, благодать. Спокойной вам ночи, Ларс.
* * *
Когда Лайам очутился на улице, его вдруг затопила волна гнева. Он торчал тут каждый вечер, развлекал ее, превратил свою биографию в сопли с сиропом, лишь бы скрасить ее унылую жизнь, а она позабыла о нем в тот же миг, как Неквер вошел в комнату. Неквер, с такой легкостью ее покидающий – на прощелыгу Лонса или невесть на кого еще!
Потом гнев его сменился легким раскаянием. Что за дурь на него накатила? Неквер – ее муж, и он явно любит ее всем сердцем, что бы там ни плел жалкий комедиант. А он, Лайам, – всего лишь знакомый очаровательной леди, да и знакомый-то, можно сказать, шапочный. К тому же она не отмахнулась от него, как от надоедливой мухи, а пригласила прийти завтра, так что в их отношениях все вроде бы осталось на прежних местах.
Устало улыбнувшись собственным мыслям, Лайам зашагал по улице. Уже начинало темнеть. Тучи принялись расползаться под яростным напором осеннего ветра. Он скоро расчистил небо и теперь с той же стремительностью очищал улицы от прохожих. Поскольку Лайам двигался в северном направлении, плащ облеплял его спину и путался в ногах. В прорехах между городскими крышами стали посверкивать невообразимо далекие звезды.
В конце концов, леди Неквер – почти дитя. Ей чуть больше двадцати, а значит, она всего на пять-шесть лет моложе его. Но она совсем не такая, как он. Лайам чувствовал это, хотя и не мог подыскать названия тому, что так разнило их.
Возможно, все дело в том, что она всегда находилась в тепличных условиях, – подумал Лайам. Она знала лишь собственные печали, в то время как Лайаму довелось повидать множество чужих бед. В далеких портах и в землях, о которых в Саузварке даже не слыхивали, на морях, волны которых местные мореходы не отваживались бороздить, Лайам видел горести многих людей и с неосознанной толикой самоуничижения привык считать, что они много горше выпавших на его долю страданий. Хотя за ним – уничтоженный дом и убитый отец, а с ним – его одиночество в этом чужом для него городе, или, точнее говоря, в целом мире.
Возможно, именно потому Лайам внутренне не очень протестовал против петли, накинутой на него Фануилом, и против навязанных ему поисков убийцы Тарквина. Первое можно было счесть своего рода семейными узами, а второе – долгом, который любой порядочный человек обязан отдать семье. Лайам не обманывал себя, он отнюдь не считал, что Тарквин мог бы стать для него чем-то вроде отца, – это было бы просто нелепо. Но у него по отношению к старику был долг, и Лайам намеревался его исполнить. Это была цель более важная, чем добыча пищи, поиск убежища или борьба за выживание, – долг, стоящий выше насущных забот и потому принимаемый с радостью, как очищение.
Лайам подумал о маленьком особнячке на берегу маленькой бухты, о тихом ночлеге без сновидений и решил, что, хотя это пока что и не его дом, стоит, пожалуй, попытаться сделать его своим.
Но он не хотел отправляться туда прямо сейчас. Прямо сейчас ему хотелось выпить и, возможно, поесть и вкусить радость хотя бы косвенного общения с другими людьми. И возможно, взглянуть на Рору и на время избавиться от тягостных размышлений. Впрочем, ноги Лайама уже знали, чего хочет хозяин, и сами несли его к “Золотому шару”. А ветер с моря подталкивал в спину и заставлял ускорить шаги.
* * *
Дойдя до театра, Лайам обнаружил, что зря торопился – тот еще был закрыт. До начала вечернего представления оставалось какое-то время, а уши и кончик носа Лайама уже горели от холода. Досадуя на собственную глупость, Лайам стал обходить окрестные улицы в поисках ближайшей таверны. Спросить, где она находится, было не у кого: все здешние лавчонки уже закрылись, а зрители еще не начали подтягиваться к театру.
Таверна нашлась в переулке – всего в нескольких кварталах от зимнего пристанища компании “Золотой шар”. Она втиснулась между домом, очень смахивающим на тот, в котором сейчас проживал Лайам, – его четвертый и пятый этажи опасно нависали над улицей, – и строением с поскрипывающей от порывов свежего ветра вывеской, возвещавшей, что здесь находится частная школа риторики и грамматики. Вывеска Лайама позабавила: он насчитал в ней три грамматические ошибки.
Таверна называлась “Веселый комедиант”. Над входной дверью ее также имелась вывеска – намалеванный на ней человек в наряде шута жонглировал тремя огненными шарами. Из-за двери доносился гул, напоминающий рокот моря.
Войдя внутрь, Лайам оказался в узком зале, тесном и шумном, как поле битвы. Таверна была под завязку заполнена смеющимися, кричащими, жестикулирующими людьми. За стойкой орудовали сразу три разливальщика пива, и ни одному из них не приходилось скучать. В углах зала рдели жаровни, и на лицах посетителей каплями выступал пот, но, как ни странно, пахло здесь приятно, несмотря на плававшие над головами густые клубы табачного дыма. Запах был насыщенным, но не душным, а, наоборот, словно бы освежающим. Вечер лишь начинался, и ни запахи, ни веселье еще не успели прокиснуть. Лайам, поморщившись, подумал, что же тут будет твориться несколько часов спустя, и огляделся в поисках местечка, где можно приткнуться.
Он обнаружил, что во всем помещении имеется лишь несколько столиков, да и то слишком маленьких для сгрудившихся вокруг них компаний, а все места у стойки заняты завсегдатаями таверны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Боюсь, я не могу. Я обещал сегодня поужинать с другом.
Услышав отказ, Неквер нахмурился, а супруга его не сумела скрыть блеснувшего в глазах ликования.
– Ладно, тогда приходите в другой раз, – сказал торговец и осторожно высвободился из объятий жены, чтобы подать руку Лайаму.
– Непременно, – отозвался Лайам и пожал крупную руку Неквера, чуть влажную от дождя или дорожного пота. – Вам и впрямь стоило бы носить какие-нибудь доспехи и шлем, – заметил он, указав свободной рукой на щеку торговца.
– Я и ношу! – рассмеялся торговец. – Просто они попытались напасть на нас среди ночи.
Лайам улыбнулся, поклонился и двинулся к двери. Но леди Неквер – возможно, стыдясь того, что так быстро утратила интерес к гостю, – задержала его и нежно поцеловала в щеку.
– Я буду ждать вас завтра, сэр Лайам, пораньше, чем всегда. Скажем, в полдень, если вы не возражаете. Вам не удастся так легко отвертеться от стихотворного цикла. Мы обстоятельно обсудим его.
– Всегда к вашим услугам, – с преувеличенной почтительностью произнес Лайам, низко поклонился и вышел.
У подножия лестницы стоял Ларс, благоговейно возведя глаза к потолку.
– Какая же это благодать, что он вернулся, – ведь правда же, сэр Лайам?
– Правда, – усмехнувшись, ответил Лайам. Он вспомнил, с какой неподдельной радостью леди Неквер встретила своего супруга. – И вправду, благодать. Спокойной вам ночи, Ларс.
* * *
Когда Лайам очутился на улице, его вдруг затопила волна гнева. Он торчал тут каждый вечер, развлекал ее, превратил свою биографию в сопли с сиропом, лишь бы скрасить ее унылую жизнь, а она позабыла о нем в тот же миг, как Неквер вошел в комнату. Неквер, с такой легкостью ее покидающий – на прощелыгу Лонса или невесть на кого еще!
Потом гнев его сменился легким раскаянием. Что за дурь на него накатила? Неквер – ее муж, и он явно любит ее всем сердцем, что бы там ни плел жалкий комедиант. А он, Лайам, – всего лишь знакомый очаровательной леди, да и знакомый-то, можно сказать, шапочный. К тому же она не отмахнулась от него, как от надоедливой мухи, а пригласила прийти завтра, так что в их отношениях все вроде бы осталось на прежних местах.
Устало улыбнувшись собственным мыслям, Лайам зашагал по улице. Уже начинало темнеть. Тучи принялись расползаться под яростным напором осеннего ветра. Он скоро расчистил небо и теперь с той же стремительностью очищал улицы от прохожих. Поскольку Лайам двигался в северном направлении, плащ облеплял его спину и путался в ногах. В прорехах между городскими крышами стали посверкивать невообразимо далекие звезды.
В конце концов, леди Неквер – почти дитя. Ей чуть больше двадцати, а значит, она всего на пять-шесть лет моложе его. Но она совсем не такая, как он. Лайам чувствовал это, хотя и не мог подыскать названия тому, что так разнило их.
Возможно, все дело в том, что она всегда находилась в тепличных условиях, – подумал Лайам. Она знала лишь собственные печали, в то время как Лайаму довелось повидать множество чужих бед. В далеких портах и в землях, о которых в Саузварке даже не слыхивали, на морях, волны которых местные мореходы не отваживались бороздить, Лайам видел горести многих людей и с неосознанной толикой самоуничижения привык считать, что они много горше выпавших на его долю страданий. Хотя за ним – уничтоженный дом и убитый отец, а с ним – его одиночество в этом чужом для него городе, или, точнее говоря, в целом мире.
Возможно, именно потому Лайам внутренне не очень протестовал против петли, накинутой на него Фануилом, и против навязанных ему поисков убийцы Тарквина. Первое можно было счесть своего рода семейными узами, а второе – долгом, который любой порядочный человек обязан отдать семье. Лайам не обманывал себя, он отнюдь не считал, что Тарквин мог бы стать для него чем-то вроде отца, – это было бы просто нелепо. Но у него по отношению к старику был долг, и Лайам намеревался его исполнить. Это была цель более важная, чем добыча пищи, поиск убежища или борьба за выживание, – долг, стоящий выше насущных забот и потому принимаемый с радостью, как очищение.
Лайам подумал о маленьком особнячке на берегу маленькой бухты, о тихом ночлеге без сновидений и решил, что, хотя это пока что и не его дом, стоит, пожалуй, попытаться сделать его своим.
Но он не хотел отправляться туда прямо сейчас. Прямо сейчас ему хотелось выпить и, возможно, поесть и вкусить радость хотя бы косвенного общения с другими людьми. И возможно, взглянуть на Рору и на время избавиться от тягостных размышлений. Впрочем, ноги Лайама уже знали, чего хочет хозяин, и сами несли его к “Золотому шару”. А ветер с моря подталкивал в спину и заставлял ускорить шаги.
* * *
Дойдя до театра, Лайам обнаружил, что зря торопился – тот еще был закрыт. До начала вечернего представления оставалось какое-то время, а уши и кончик носа Лайама уже горели от холода. Досадуя на собственную глупость, Лайам стал обходить окрестные улицы в поисках ближайшей таверны. Спросить, где она находится, было не у кого: все здешние лавчонки уже закрылись, а зрители еще не начали подтягиваться к театру.
Таверна нашлась в переулке – всего в нескольких кварталах от зимнего пристанища компании “Золотой шар”. Она втиснулась между домом, очень смахивающим на тот, в котором сейчас проживал Лайам, – его четвертый и пятый этажи опасно нависали над улицей, – и строением с поскрипывающей от порывов свежего ветра вывеской, возвещавшей, что здесь находится частная школа риторики и грамматики. Вывеска Лайама позабавила: он насчитал в ней три грамматические ошибки.
Таверна называлась “Веселый комедиант”. Над входной дверью ее также имелась вывеска – намалеванный на ней человек в наряде шута жонглировал тремя огненными шарами. Из-за двери доносился гул, напоминающий рокот моря.
Войдя внутрь, Лайам оказался в узком зале, тесном и шумном, как поле битвы. Таверна была под завязку заполнена смеющимися, кричащими, жестикулирующими людьми. За стойкой орудовали сразу три разливальщика пива, и ни одному из них не приходилось скучать. В углах зала рдели жаровни, и на лицах посетителей каплями выступал пот, но, как ни странно, пахло здесь приятно, несмотря на плававшие над головами густые клубы табачного дыма. Запах был насыщенным, но не душным, а, наоборот, словно бы освежающим. Вечер лишь начинался, и ни запахи, ни веселье еще не успели прокиснуть. Лайам, поморщившись, подумал, что же тут будет твориться несколько часов спустя, и огляделся в поисках местечка, где можно приткнуться.
Он обнаружил, что во всем помещении имеется лишь несколько столиков, да и то слишком маленьких для сгрудившихся вокруг них компаний, а все места у стойки заняты завсегдатаями таверны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82