ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Мама, ты не можешь умереть, не открыв мне тайны. Кто моя настоящая мать?
– Тогда... – медленно проговорила Нанетта, – ...я не умру.
Любовь властно звала ее – та же любовь, что манила ее в темный омут, теперь велела ей жить. Джеймс сказал как-то, что любовь – это не замкнутый круг: черные глаза по-прежнему были так близко, и она была измучена – но у нее еще не было права снять с себя бремя земного бытия... Джэн был для нее Полом, так же, как и Джеймс был Полом, Александр – Джеймсом, а Анна Болейн – Елизаветой Тюдор. Любовь была ее долгом, любовь была ее жизнью. Она рождена была для того, чтобы служить любви, покуда сама любовь властно не скажет: «Ты свободна!»
– Останься со мной, мой медвежонок, – прошептала она. – А я немного посплю.
К утру жар спал – и Нанетта начала поправляться.
Покуда к Нанетте мало-помалу возвращались силы, Джэн проводил много времени в обществе Мэри Сеймур – и лишь она одна считала случайными его появления везде и всюду, где сидела она с книгой или шитьем... Да, она была единственной, кто не понимал, что происходит. С тех пор, как она приехала ко двору, она очень выросла. Она начала пользоваться хной, ухаживая за волосами – и теперь в ее кудрях, прежде каштановых, появился модный рыжий оттенок. Она стала выщипывать брови, пользоваться белилами и подкрашивать губы – словом, в шестнадцать лет это была уже настоящая леди. Джэну она казалась прекрасней всех – ее личико с курносым носиком и губками бантиком преследовало его во сне. Внешность Мэри Сеймур контрастировала с холодной элегантной красотой его матери – но за это он еще сильнее любил девушку. Однажды он выбрал момент, когда она сидела у окошка, плетя изящное кружево, и, зная, что скоро уедет, осмелился заговорить:
– Мы так редко видимся, с тех пор как мать увезла тебя ко двору. Уотермилл-Хаус опустел без тебя...
– С твоей стороны мило, что ты так говоришь. Но ведь мы частенько наведываемся домой, не так ли?
– Для меня этого недостаточно, – решительно ответил Джэн. Мэри улыбнулась, не сводя глаз с работы.
– Ты, верно, скучаешь по матери, – скромно отозвалась она. Джэн предпринял новую, отчаянную попытку.
– А чувствуешь ли ты себя дома в Уотермилл-Хаусе, Мэри?
– Конечно. Я с четырехлетнего возраста живу там. Другого дома я не знаю.
– А хотела бы ты, чтобы этот дом остался твоим навсегда, на всю жизнь? – спросил он. Мэри все еще не поднимала на него глаз.
– Это было бы прекрасно, – наконец ответила девушка. – Но однажды мне придется выйти замуж. А если этого не случится...
– Тебе нет надобности выходить замуж далеко от дома, Мэри. – Джэн опустился перед ней на одно колено, и, хотя она преувеличенно-внимательно глядела на рукоделие, на ее нежных щеках появился румянец.
– Ты говоришь непонятно...
– А мне кажется, ты все поняла, Мэри. Посмотри на меня.
– Я не могу. – Голос ее был так тих, что Джэн едва расслышал ее. Лишь на мгновение она подняла на него свои золотисто-карие глазки – и тут же вновь смущенно потупилась.
– Мать знает, что я сейчас говорю с тобой – и одобряет меня. В сущности, она всегда этого хотела. А больше ничье разрешение не нужно – Мэри, ты станешь моей женой? Я буду заботиться о тебе, почитать тебя и любить всем сердцем до конца моих дней. Я уже целую вечность люблю тебя – я уверен, ты об этом всегда знала. А теперь, когда...
Теперь она взглянула ему в глаза прямо и честно. Он с трудом продолжал.
– Теперь, когда Джон уехал на север, чтобы там жениться, ничто не мешает тебе принять мое предложение.
– Ты знал? Что я... что Джон... Знал о моих чувствах к Джону?
– Конечно, знал. – Он улыбнулся. – Почему, ты думаешь, я так часто приглашал его к нам, когда мне куда проще было бы поехать к нему в гости?
Изумленная Мэри широко открытыми глазами смотрела на Джэна.
– Ты говоришь, что всегда любил меня... и ты своими руками помог бы мне завоевать сердце Джона?
– Если это было бы в моей власти. Потому что я люблю тебя, Мэри. Для меня твое счастье было превыше всего. Теперь нет надежды, что вы поженитесь, – а никому другому я тебя не вручу и не доверю. Дорогая моя, любимая моя Мэри, позволь мне предложить тебе стать хозяйкой моего дома, владычицей моего сердца... Я буду всегда покорно служить тебе. Клянусь, ни один мужчина никогда не полюбит тебя сильнее!
Ее золотисто-карие глаза теперь светились ярко – но в них было и восхищение, и недоумение. Джэн осмелился завладеть нежной ручкой Мэри и, поглаживая ее, заговорил снова:
– Дорогая Мэри, как легко читать твои мысли по глазам! Я недостоин такого восхищения – честность обязывает меня признаться, что я вовсе не так благороден, как ты думаешь. Я не приносил себя в жертву. Просто я слишком сильно тебя люблю. Я знаю, что нравлюсь тебе – правда ведь, нам так хорошо вместе? Кто, как не я, с детства заботился о тебе, чинил твои игрушки, утирал тебе слезки? Скажи, что ты согласна...
На ее мягких алых губах заиграла улыбка: – Джэн, дай мне время подумать. – Но она не отнимала у Джэна белой крошечной ручки, вручив ее ему так же доверчиво, как и в далеком детстве, а ее глаза без страха глядели на него – и он уже знал, каков будет ее ответ.
Пол-младший медленно проезжал верхом через заставу Миклелитт – он помахал стражнику как старому знакомому и остался чрезвычайно доволен тем, что его уже начинают узнавать. Он бросил серебряную монету в котомку ближайшего нищего, довольный тем, что сделал, подобно отцу, благое и доброе дело – и поехал по дороге. По правую руку от него была высокая стена, за которой прежде находились монастырские сады, позже перешедшие в частное владение. Он миновал полуразрушенную церковь Святой Троицы, затем проехал между двумя часовнями – «близнецами» – Святого Мартина и Святого Георгия, стоявшими по обе стороны проезжей дороги, а затем дорога резко сузилась, сжатая с боков жилыми кварталами – но вдали уже виднелась Королевская набережная и мост.
Нелегко было с уверенностью определить то место, где начинался мост – столько было тут различных построек: домов и магазинов, верхние ярусы которых буквально свешивались над мостовой, а оставшееся пространство занимали лавчонки мелких торговцев. Здесь находился один из рыбных рынков города, и тут всегда толпился народ. Последнее время погода стояла неважная – было снежно и морозно, но нынче выдался погожий денек: началась оттепель, и под ногами образовалось месиво. Конь пару раз даже споткнулся – его стальные подковы чиркнули по скользким камням. Вода в реке поднялась и дурно пахла – и неудивительно: в нее стекали нечистоты, а течение уносило их не так быстро, как всем бы того хотелось.
Проезд по мосту был чрезвычайно узок, и запах стоял тут невообразимый – у Пола-младшего даже заслезились глаза. Но он повернул коня налево, мимо церкви Святого Михаила, и выехал на более широкую улицу Шпорников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109