Там, в глубине моего дряхлого тела, засела какая-то боль и гложет, гложет меня изнутри, упорно стараясь перекрыть жизненные каналы…
Прайс склоняется надо мной и, приложив ухо к моей спине, благодушно бубнит:
— Здоров. Дыхание чистое. Соки смешаны хорошо… Сердце железное…
Меня сотрясает нервный смех:
— Ну, если железное!..
Моей королевы уже нет. Елизавета умерла несколько лет назад! Прелестная, отважная, язвительная, чарующая, величественная, вспыльчивая, милосердная и ревнивая — она мертва… мертва… давно мертва. Ничего она мне не оставила на прощанье, ни единой весточки, где её искать! Сижу у очага под дощатым навесом, с которого время от времени шумно съезжает снег, и вспоминаю, вспоминаю…
На крутой лестнице слышны шаги… Это Прайс, старый Прайс, мой доктор и последний друг. Мы говорим с ним о королеве Елизавете. Всегда только о ней…
Вот какую странную историю рассказал мне после долгих колебаний Прайс:
Королева была уже при смерти. Он неотлучно находился у ложа умирающей, такова была высочайшая воля, вызвавшая у придворных известное недоумение — обычный провинциальный врач из Виндзора, который, правда, в былые времена пользовал её и давал немало дельных советов, и всё же… Как-то ночью он остался один дежурить у её изголовья, в лихорадке она непрерывно бредила, говорила, что уезжает в другую страну. Куда-то по ту сторону моря… Там, в горном замке, будет она ждать жениха всю свою жизнь. Там, в тишине благоухающего розами парка, нарушаемой лишь плеском источников, никакое ожидание не покажется ей слишком долгим. И ни возраст, ни смерть не коснутся её. Ведь вода в источниках живая! Один глоток — и она останется вечно юной, юной-юной, такой, какой она была во времена короля Эдуарда. Там, в садах блаженства, будет она королевой, пока садовник не подаст жениху знак, чтобы он забрал её из заколдованного замка смиренно ждущей любви…
Снова развалины. Снова один. Прайса со мной нет; не знаю, дни или недели прошли с тех пор, как он ушел.
Сижу у очага и ворошу потухающие угли. Косые солнечные лучи падают сквозь щели моего навеса. Выходит, снег уже сошёл? Хотя какая разница…
Внезапно мысли мои обращаются к Келли. Он таки плохо кончил. Это единственное, что я о нём знаю. Да и то, может, слухи. Хотя какая разница…
Скрип гнилой лестницы? Медленно оборачиваюсь: из глубины, с трудом одолевая ступень за ступенью, кто-то ковыляет!.. Господи, но почему меня вдруг обожгло: Прага, дом доктора Гаека, подземная крипта?.. Ну конечно, ведь это я сам карабкался точно так же по железной лестнице, нащупывая неверной рукой ступени, после того как Яна… А наверху, у выхода из бездны, меня ожидал Келли…
А вот и он, лёгок на помине: голова Келли появляется в лестничном проёме, потом возникает грудь, живот, ноги… Стоит, прислонившись к дверному косяку, покачиваясь от слабости… Нет, не стоит: присмотревшись, замечаю, что он парит — низко, над самым полом… Зазор в ширину ладони… Да он и не смог бы стоять, ноги его изуродованы, многократно переломаны и в бедрах, и в икрах. Белые, острые, забрызганные кровью обломки костей, подобно большим жутким занозам, там и тут торчат из прорех измаранных глиной панталон брабантского сукна.
Та же роскошь в одежде! Лицо человека с отрезанными ушами уже тронуто тлением, изящный камзол клочьями свисает с его тела. Потухшие глаза бессмысленно таращатся на меня. Беззвучно шевелятся синие губы. Это труп. Моё сердце даже не дрогнуло, бьётся спокойно и мерно. «Железное»! Невозмутимо смотрю на Келли… И вдруг:
Какие-то размытые образы, силуэты, краски… настоящий вихрь… Зелёный туман, который сгущается в леса. Леса Богемии. Над кронами деревьев — крыша какой-то башни с чёрным флюгером в виде двуглавого орла Габсбургов… Но это же Карлов Тын! Высоко на крепостной башне, которая своим северо-западным боком касается отвесного скального массива, взломана решетка окна. А по обрывающейся в головокружительную бездну известковой стене, цепляясь за невидимые глазом неровности, подобно маленькому чёрному пауку скользит по тонюсенькой, едва различимой паутинке человеческая фигурка… Вскоре она свободно повисает в воздухе, так как стена, начиная с этого места, как бы втягивается внутрь: педант архитектор скрупулезно учел даже этот совершенно невероятный способ побега! Но что это: веревка, привязанная к оконному переплету, слишком коротка!.. Бедный паучок!.. Повис меж небом и землёй… Прыгнуть вниз — высоко, карабкаться назад, вверх, — тоже высоко… Но карабкается, ползет из последних сил… И вдруг — оконная рама медленно клонится наружу, извиваясь летит вниз веревка и… Бедный гость у моего порога испускает призрачный стон, словно вновь — вновь и вновь! — должен пережить этот страшный миг своего низвержения в зелёную лесную бездну пред Карловым Тыном, неприступной крепостью непредсказуемо капризного императора.
Ревенант тщетно пытается что-то сказать. Однако у него нет языка, он истлел в земле. Умоляюще простирает ко мне руки… Я чувствую, что он хочет меня предостеречь. Но перед чем?.. Кому-кому, а мне бояться уже нечего!.. Напрасны старания Келли. Веки его вздрагивают и обреченно опускаются. Мнимая жизнь привидения потухает. Медленно, нехотя тускнеет фантом.
На пепелище Мортлейка лето. Не могу сказать, какое по счёту с тех пор, как я вернулся из изгнания… Да, да, из изгнания! О, теперь я втайне смеюсь над суровой епитимьей, наложенной на меня Зелёным, ибо изгнание превратилось для меня в возвращение на родину! Здесь земля моих предков — о, лучше бы мне её никогда не покидать! — и животворящие соки взойдут из материнских глубин в моё истощенное тело. Быть может, эти целительные токи укажут мне путь к самому себе. Здесь на каждом шагу следы моей королевы, и в нежном дуновении вечернего ветерка душа моя угадывает затаенный вздох тогдашних надежд на высшее счастье. Здесь могила моей разбитой жизни, но и место воскресения моего, сколь сильно оно бы ни припозднилось, тоже здесь. День за днём просиживаю я у холодного очага и жду. Спешить мне уже некуда, ибо корабль Елизаветы навечно бросил якорь в изумрудных фьордах Гренланда и никакие неотложные государственные дела или какая-нибудь нелепая погоня за смехотворными фантомами тщеславия не отвлекут её больше.
Шаги на лестнице! Королевский курьер. После церемонного поклона он недоуменно осматривается:
— Это Мортлейк-кастл?
— Да, мой друг.
— И я вижу перед собой сэра Джона Ди, баронета Глэдхилла?
— Точно так, друг мой.
Смешон этот искренний ужас в лице курьера. Наивный простак, в его понимании английский баронет — непременно нечто разодетое в шелка и бархат. Ему, бедняге, и невдомёк, что не камзол делает дворянина, и не лохмотья — плебс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Прайс склоняется надо мной и, приложив ухо к моей спине, благодушно бубнит:
— Здоров. Дыхание чистое. Соки смешаны хорошо… Сердце железное…
Меня сотрясает нервный смех:
— Ну, если железное!..
Моей королевы уже нет. Елизавета умерла несколько лет назад! Прелестная, отважная, язвительная, чарующая, величественная, вспыльчивая, милосердная и ревнивая — она мертва… мертва… давно мертва. Ничего она мне не оставила на прощанье, ни единой весточки, где её искать! Сижу у очага под дощатым навесом, с которого время от времени шумно съезжает снег, и вспоминаю, вспоминаю…
На крутой лестнице слышны шаги… Это Прайс, старый Прайс, мой доктор и последний друг. Мы говорим с ним о королеве Елизавете. Всегда только о ней…
Вот какую странную историю рассказал мне после долгих колебаний Прайс:
Королева была уже при смерти. Он неотлучно находился у ложа умирающей, такова была высочайшая воля, вызвавшая у придворных известное недоумение — обычный провинциальный врач из Виндзора, который, правда, в былые времена пользовал её и давал немало дельных советов, и всё же… Как-то ночью он остался один дежурить у её изголовья, в лихорадке она непрерывно бредила, говорила, что уезжает в другую страну. Куда-то по ту сторону моря… Там, в горном замке, будет она ждать жениха всю свою жизнь. Там, в тишине благоухающего розами парка, нарушаемой лишь плеском источников, никакое ожидание не покажется ей слишком долгим. И ни возраст, ни смерть не коснутся её. Ведь вода в источниках живая! Один глоток — и она останется вечно юной, юной-юной, такой, какой она была во времена короля Эдуарда. Там, в садах блаженства, будет она королевой, пока садовник не подаст жениху знак, чтобы он забрал её из заколдованного замка смиренно ждущей любви…
Снова развалины. Снова один. Прайса со мной нет; не знаю, дни или недели прошли с тех пор, как он ушел.
Сижу у очага и ворошу потухающие угли. Косые солнечные лучи падают сквозь щели моего навеса. Выходит, снег уже сошёл? Хотя какая разница…
Внезапно мысли мои обращаются к Келли. Он таки плохо кончил. Это единственное, что я о нём знаю. Да и то, может, слухи. Хотя какая разница…
Скрип гнилой лестницы? Медленно оборачиваюсь: из глубины, с трудом одолевая ступень за ступенью, кто-то ковыляет!.. Господи, но почему меня вдруг обожгло: Прага, дом доктора Гаека, подземная крипта?.. Ну конечно, ведь это я сам карабкался точно так же по железной лестнице, нащупывая неверной рукой ступени, после того как Яна… А наверху, у выхода из бездны, меня ожидал Келли…
А вот и он, лёгок на помине: голова Келли появляется в лестничном проёме, потом возникает грудь, живот, ноги… Стоит, прислонившись к дверному косяку, покачиваясь от слабости… Нет, не стоит: присмотревшись, замечаю, что он парит — низко, над самым полом… Зазор в ширину ладони… Да он и не смог бы стоять, ноги его изуродованы, многократно переломаны и в бедрах, и в икрах. Белые, острые, забрызганные кровью обломки костей, подобно большим жутким занозам, там и тут торчат из прорех измаранных глиной панталон брабантского сукна.
Та же роскошь в одежде! Лицо человека с отрезанными ушами уже тронуто тлением, изящный камзол клочьями свисает с его тела. Потухшие глаза бессмысленно таращатся на меня. Беззвучно шевелятся синие губы. Это труп. Моё сердце даже не дрогнуло, бьётся спокойно и мерно. «Железное»! Невозмутимо смотрю на Келли… И вдруг:
Какие-то размытые образы, силуэты, краски… настоящий вихрь… Зелёный туман, который сгущается в леса. Леса Богемии. Над кронами деревьев — крыша какой-то башни с чёрным флюгером в виде двуглавого орла Габсбургов… Но это же Карлов Тын! Высоко на крепостной башне, которая своим северо-западным боком касается отвесного скального массива, взломана решетка окна. А по обрывающейся в головокружительную бездну известковой стене, цепляясь за невидимые глазом неровности, подобно маленькому чёрному пауку скользит по тонюсенькой, едва различимой паутинке человеческая фигурка… Вскоре она свободно повисает в воздухе, так как стена, начиная с этого места, как бы втягивается внутрь: педант архитектор скрупулезно учел даже этот совершенно невероятный способ побега! Но что это: веревка, привязанная к оконному переплету, слишком коротка!.. Бедный паучок!.. Повис меж небом и землёй… Прыгнуть вниз — высоко, карабкаться назад, вверх, — тоже высоко… Но карабкается, ползет из последних сил… И вдруг — оконная рама медленно клонится наружу, извиваясь летит вниз веревка и… Бедный гость у моего порога испускает призрачный стон, словно вновь — вновь и вновь! — должен пережить этот страшный миг своего низвержения в зелёную лесную бездну пред Карловым Тыном, неприступной крепостью непредсказуемо капризного императора.
Ревенант тщетно пытается что-то сказать. Однако у него нет языка, он истлел в земле. Умоляюще простирает ко мне руки… Я чувствую, что он хочет меня предостеречь. Но перед чем?.. Кому-кому, а мне бояться уже нечего!.. Напрасны старания Келли. Веки его вздрагивают и обреченно опускаются. Мнимая жизнь привидения потухает. Медленно, нехотя тускнеет фантом.
На пепелище Мортлейка лето. Не могу сказать, какое по счёту с тех пор, как я вернулся из изгнания… Да, да, из изгнания! О, теперь я втайне смеюсь над суровой епитимьей, наложенной на меня Зелёным, ибо изгнание превратилось для меня в возвращение на родину! Здесь земля моих предков — о, лучше бы мне её никогда не покидать! — и животворящие соки взойдут из материнских глубин в моё истощенное тело. Быть может, эти целительные токи укажут мне путь к самому себе. Здесь на каждом шагу следы моей королевы, и в нежном дуновении вечернего ветерка душа моя угадывает затаенный вздох тогдашних надежд на высшее счастье. Здесь могила моей разбитой жизни, но и место воскресения моего, сколь сильно оно бы ни припозднилось, тоже здесь. День за днём просиживаю я у холодного очага и жду. Спешить мне уже некуда, ибо корабль Елизаветы навечно бросил якорь в изумрудных фьордах Гренланда и никакие неотложные государственные дела или какая-нибудь нелепая погоня за смехотворными фантомами тщеславия не отвлекут её больше.
Шаги на лестнице! Королевский курьер. После церемонного поклона он недоуменно осматривается:
— Это Мортлейк-кастл?
— Да, мой друг.
— И я вижу перед собой сэра Джона Ди, баронета Глэдхилла?
— Точно так, друг мой.
Смешон этот искренний ужас в лице курьера. Наивный простак, в его понимании английский баронет — непременно нечто разодетое в шелка и бархат. Ему, бедняге, и невдомёк, что не камзол делает дворянина, и не лохмотья — плебс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152