— Фред! Я вас обыскался! Где вы?
— Это неважно, — ответил я. — Я хочу...
— Вы дома?
— Нет. Я хочу...
— Фред, нам надо поговорить.
— Подождите. Я хочу...
— Это важно! Жизненно важно!
— Я хочу...
— Вы можете прийти ко мне в контору?
— Нет. Я хочу...
— Нам необходимо встретиться и поговорить. Надо обсудить...
— Черт возьми, да замолчите хоть на минуту! — гаркнул я.
Мир погрузился в звенящую тишину. Краем глаза я видел, что Шарлин изумленно таращится на меня.
— Вот что, — сказал я вселенскому безмолвию. — Если вы — мой поверенный, то послушайте меня хотя бы минуту. Если вы не хотите меня слушать, значит, вы не мой поверенный.
— Фред, — полным холестерина голосом отозвался Добрьяк. Разумеется, я вас выслушаю. Говорите, что хотите, Фред.
— Хорошо. Когда мне было пятнадцать лет, я провел две недели в лагере бойскаутов.
— Дивные места, — молвил Добрьяк немного рассеянно, но с явным желанием сделать мне приятное.
— И отправил оттуда письмо своей однокласснице. Сейчас она в Нью-Йорке. Ее дядька работает судьей в Монтане. Она утверждает, что мое письмо — это брачное предложение, и грозится засудить меня за нарушение обещания жениться.
Я оторвал трубку от уха, чтобы Шарлин могла вместе со мной послушать ржание Добрьяка, напомнившее мне смех колдуньи из Диснеевской «Белоснежки».
Шарлин захлопала глазами, полускрытыми стеклами очков в шутовской черепаховой оправе с блестками. На лице ее волнение боролось с решимостью.
Когда Добрьяк перешел с гогота на хохот, потом — на смех и, наконец, на хихикания и повизгивания, я снова прижал трубку к уху и спросил:
— Итак, что мне делать? Спровадить ее?
После чего опять поднял трубку на воздуси, чтобы вместе с Шарлин выслушать ответ. Должен признаться, он меня удивил. Добрьяк сказал:
— Нет-нет, ни в коем случае, Фред. Разыграйте волнение и тревогу, мой мальчик. Если сумеете, возмутитесь! Сделайте вид, будто вы не хотите жениться на ней и блефуете, но боитесь, что ваши позиции непрочны. Если нам удастся заманить этих людей в суд... — Он не договорил, потому что снова начал хихикать и повизгивать.
Я поднес трубку ко рту и спросил:
— А какой мне в этом прок?
— У ее родни водятся денежки? — осведомился Добрьяк. — Есть собственный дом? Какое-нибудь дело?
— Извините, я сейчас, — сказал я. — Она забыла закрыть за собой дверь, и тут сквозит.
Я подошел к двери и явственно услышал затихающий перестук каблучков. А потом снизу донесся истошный, но тоже затихающий крик:
— Ты за это заплатишшшшшшшь!
Я тихонько прикрыл дверь, в кои-то веки испытав столь непривычное для меня ощущение торжества.
Глава 17
Снова взяв трубку, я услышал голос Добрьяка, повторявшего:
— Алло! Алло! Алло!
— Алло, — сказал я.
— А, вы здесь. Где вы?
— Пока не могу сказать, — ответил я.
— Фред, нам настоятельно необходимо встретиться...
Тут он ошибался. Настоятельная необходимость заключалась в другом: я должен был как-то овладеть положением. Подпустив в голос стальных ноток, я сказал:
— Повторяю последний раз: прекратите называть меня Фредом.
— Можете звать меня Маркусом, — ответил он.
— Я не хочу звать вас Маркусом, — заявил я ему. Вероятно, это были самые грубые слова, с которыми я когда-либо обращался к человеческому существу. — Я хочу называть вас мистером Добрьяком. А вы зовите меня мистером Фитчем.
— Но... но ведь так не годится. Все называют друг друга просто по имени.
— Все, кроме нас с вами, — уточнил я.
— Ну... — с сомнением протянул он. — Хозяин — барин.
От этих слов я аж просиял, но постарался не дать улыбке прокрасться в мой голос.
— Да, еще одно, — сказал я. — Мне нужно немного денег.
— Э... разумеется, Фр... фррр... Разумеется, они же ваши.
— Вы можете получить какую-то сумму без моего письменного распоряжения?
— Э... ну...
— Я вас ни в чем не обвиняю, — сказал я. — Просто хочу знать, есть ли способ перевести немного денег так, чтобы я ничего не подписывал и никуда не являлся?
— Лучше бы вам, конечно, прийти сюда, — ответил он. — Или, если угодно, мы могли бы встретиться где-ни...
— Есть ли такой способ? — внятно повторил я.
И после новой порции вселенского безмолвия услышал:
— Да, есть.
— Хорошо. Я хочу, чтобы вы взяли четыре тысячи долларов и положили их на мой счет в «Чейз Хэновер», отделение на углу Двадцать пятой улицы и Седьмой авеню. Секундочку, я продиктую вам номер счета.
Я отправился на поиски чековой книжки и в конце концов обнаружил ее в кармане пиджака, где она лежала уже пятые сутки. Вернувшись к телефону, я снова услышал:
— Алло! Алло! Алло!
— Да перестаньте вы, — сказал я.
— Я думал, вы положили трубку, Фр... ффу... Как вы себя чувствуете?
— Превосходно. Итак, номер моего счета — семь, шесть, ноль, пять, девять, два, шесть, два, два, девять, три, восемь. Записали?
Добрьяк прочитал номер вслух.
— Хорошо, — сказал я. — Переведите деньги завтра утром. Причем наличными, чтобы я мог сразу начать снимать.
— Непременно, — пообещал он. — Что-нибудь еще?
— Да. Квартира моего дядьки. Ее уже сдали, или я могу попасть туда?
— Квартира принадлежит вам, — ответил Добрьяк. — Она — часть недвижимости. Это кооператив, и ваш дядька был владельцем.
— Передайте ключи швейцару, — велел я и добавил:
— Нынче же вечером.
У меня не было намерения отправляться туда сегодня, просто я начал постигать науку лукавства.
— Сделаем, — пообещал Добрьяк.
— И не вздумайте отираться поблизости, когда я буду там.
— Я ваш поверенный, Фр... фуф...
— Что?
— Ваш поверенный. Есть вещи первостепенной важности...
— Ключи — швейцару, — распорядился я. — Вот вещь первостепенной важности.
— Сделаю, сделаю, — заверил меня Добрьяк. — А теперь давайте поговорим.
— Потом, — ответил я и положил трубку, поскольку знал, как опасно позволять людям вовлекать меня в разговоры.
Вечерело, и я подумал, что разумнее всего было бы затемнить окна. Так, на всякий случай. Следующие двадцать минут я провел, пытаясь соорудить какие-нибудь светомаскировочные шторы из одеял, полотенец, простынок и занавески душевой кабинки. Когда все было готово, квартира сделалась похожей на подземелье. Вероятно, тут прекрасно смотрелся бы будапештский струнный квартет. Но зато я с полным основанием полагал, что ни один уличный соглядатай не увидит света в моих окнах, а это было главное.
Пока я трудился, несколько раз звонил телефон. Однажды звонивший сдался лишь после восемнадцатого гудка. Я впервые в жизни притворялся, будто меня нет дома, и оказалось, что не снимать трубку — чертовски трудное дело, все равно что бросать курить. Разум продолжал изменять мне, настырно твердя, что не снимать трубку — противоестественно (как и не курить), а сидеть в другой комнате было трудно чисто физически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56