– более настойчиво спросил Обри. – Пли так, знает ли она, где находитесь вы?
По-прежнему молчание. Черная ящерка подкралась к лежащей на бетонном полу дохлой мухе. Пахло сыростью. Обри сделал вид, что просматривает дело, потом, улучив момент, повторил:
– Думаю, что ей следует сообщить о...
– Нет, – тяжело дыша, ответил Лескомб. И снова лицо превратилось в неподвижную восковую маску.
В собранном отовсюду деле Лескомба не было ни строчки о жене. На него самого наткнулись благодаря счастливому стечению обстоятельств. Имелись лишь сведения, что в день ареста Лескомба с его счетов в банке и жилищно-строительном кооперативе были сняты все деньги. Обри задумчиво постучал пальцем по этому документу, не собираясь зачитывать его вслух.
– Я все же думаю, что ей следует сообщить, старина. Нам не следует уподобляться советской тюрьме, где...
– Пет, – так же хрипло произнес Лескомб. Лицо побледнело, плечи напряглись.
– Думаю, что мне следует настоять, старина, ради вас и ради нее...
– Нет!
Так просто... и не имеет никакого значения. Конечно, приятно видеть мужчину, который по сию пору без ума от своей жены. Но это не более как маленький шажок через разделяющую их преграду. Важно только одно – что может рассказать ему Лескомб о ДПЛА.
– Дорогой мой, что с вами? Вы выглядите так, словно увидели привидение!
– Она удрала, вот что! Смылась со своим хахалем! – кричал он, широко разинув рот, одним горлом, без помощи губ. Шея, как натянутый канат, на лбу крупные капли пота, глаза горят. Тело словно окоченело.
– Я... говорите, с дружком?..
– Да, да, да! Со своим хахалем! С этим долбаным диктором с телевидения... долбаным диктором местных новостей, черт бы его побрал!
Лескомб медленно опустил голову, упершись подбородком и грудь, словно уснул. По бледным щекам потянулись влажные полосы, увеличенные съехавшими на нос очками. Он дышал словно загнанная лошадь. Обри бесстрастно смотрел на упавшего духом арестанта, прикидывая, каким путем лучше подвести разговор, а теперь он наверняка состоится, к конкретной деятельности Лескомба, разумеется, с соответствующими фактами. Такая удача моментально помогла ему успокоиться.
– Понимаю вас, старина, – тихо произнес он. – У меня самого жена тоже ушла к другому... – Лескомб с мокрым лицом, с затуманенными слезами глазами недоверчиво взглянул на него. Снял очки, вытер рукавом щеки и глаза. Обезоруживающий взгляд Обри располагал к откровенности. Он покачивал головой с выражением грусти и разочарования умудренного жизнью человека. – Вот так. Много лет назад. Что с них взять, старина? Конечно, малый помоложе... – Будь у него когда-нибудь жена, цеплялся бы он за нее так же, как Лескомб? Неважно...
– Обидно же, правда? – шмыгнул носом Лескомб.
– Еще как, старина... чертовски обидно. И все же правду говорят, что время лечит. Но вы уверены, что она ушла?
– На счетах в банке пусто? – справившись с собой, спросил Лескомб. – Обри молча кивнул. – Тогда ушла. Думаю, если захотите, найдете ее на Альгарве! Надеюсь, мать их, там теперь льет, как из ведра!
– Ну ладно...
– Чтоб эту суку рак поразил! – вопил в слепой ярости Лескомб. И снова залился слезами.
Обри ждал, когда тот, напричитавшись, успокоится, вытрет лицо, высморкается. Словно почувствовав жалкое состояние Лескомба, дежурный отпер дверь и оставил на столе поднос. Аромат из коричневого чайника взбодрил Обри. Он разлил чай по чашкам.
– Сахару?
Дал Лескомбу выпить чай и только потом с деланной небрежностью произнес:
– Как вы думаете, не начать ли нам с краткого рассказа о вашей карьере... О, ничего про дела сегодняшние, старина, здесь для этого не время и не место. А такой неспешный разговор, кто знает, может вас немножко отвлечет? – Он вдруг с отчаянием вспомнил о положении, в каком оказались Хайд и его племянница, и ему стоило большого труда подавить подступившие к горлу слезы.
Прокашлявшись, продолжал:
– Как бы ни обернулись дела, все равно придется об этом поговорить. Думаю, лучше начать теперь, а?
Проникающая сквозь пальто подвальная сырость усугубляла другой, более ужасный холод, царивший внутри. Какое-то время на лице Лескомба не отражалось никаких чувств. Как червь яблоко, его грызло только что узнанное. Банковский счет пуст, она ушла то, чего он с ужасом ждал, сбылось – и оно было более реальным, чем его арест и предстоящий приговор.
Он, словно ванька-встанька, монотонно покачивался на стуле. На безучастном лице появилось напряженное выражение, будто у него заболел живот. Вот-вот наступит полное безволие и покорность, осталось упасть фасаду.
Наконец Лескомб передернул плечами.
– Хорошо. – Плечи безвольно опустились, словно из него вынули скелет. – Хорошо, начинайте. Теперь уже все это не имеет никакого значения, не так ли? – Губы дрожали: воинственностью и не пахло.
Подавляя растущее нетерпение, Обри сочувственно кивал. Он ощущал ход всех часов в этом старом доме. Часы на каминной доске, напольные часы в пыльном унылом холле с отваливающейся штукатуркой, часы в машине, его дорожный будильник в захваченном с собой чемодане. Все они шли стишком быстро, жадно глотая время.
Сделав над собой усилие, Обри как можно спокойнее сказал:
– Еще чаю? Хорошо... А теперь я включу этот маленький магнитофон, и мы начнем. – Обри поставил его на стол. Не ходили только часы, поставленные для антуража рядом со сломанным стулом. Все остальные спешили...
* * *
Только теперь он понял, что попытка затеряться в толпе была ошибкой. Казалось, среди приморских орд было безопаснее, но их беспорядочное суетливое движение в золотистой дымке вдоль залива Монтерей лишало его ориентировки, сбивало с толку больше, чем его преследователей. Рык морского льва под причалом, запах сырой и жареной рыбы. Ресторан, где угощали дарами моря, переполнен. Надо было оставаться в отеле. У него сохранилась лишь самая малость профессиональных навыков и чутья, не больше чем рудиментарный обезьяний хвост. Поэтому он и полез в мешанину толп – этого не следовало делать. Стимуляторы и пиво усиливали действие друг друга. Каждый раз, как женщина отводила от него взгляд, задумчиво ковыряя вилкой, он усиленно моргал, стараясь сосредоточиться. Ее волосы безжалостно обрезаны и обесцвечены, отчего лицо казалось более вытянутым и еще более жестким. Напряженное состояние Кэт опутывало его, словно паутиной, против воли заставляло думать о ее бедственном положении, обращать внимание на ее характер, как бы порой она не злила его, не выводила из себя.
– Ты когда-нибудь доешь? – небрежно-насмешливо бросил он.
Она зло поглядела на пего. В глазах непонятный всепоглощающий упрек.
– Я тебе не жена, Хайд!
Он взъерошил волосы.
– Знаешь, если наелась, давай вернемся в отель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
По-прежнему молчание. Черная ящерка подкралась к лежащей на бетонном полу дохлой мухе. Пахло сыростью. Обри сделал вид, что просматривает дело, потом, улучив момент, повторил:
– Думаю, что ей следует сообщить о...
– Нет, – тяжело дыша, ответил Лескомб. И снова лицо превратилось в неподвижную восковую маску.
В собранном отовсюду деле Лескомба не было ни строчки о жене. На него самого наткнулись благодаря счастливому стечению обстоятельств. Имелись лишь сведения, что в день ареста Лескомба с его счетов в банке и жилищно-строительном кооперативе были сняты все деньги. Обри задумчиво постучал пальцем по этому документу, не собираясь зачитывать его вслух.
– Я все же думаю, что ей следует сообщить, старина. Нам не следует уподобляться советской тюрьме, где...
– Пет, – так же хрипло произнес Лескомб. Лицо побледнело, плечи напряглись.
– Думаю, что мне следует настоять, старина, ради вас и ради нее...
– Нет!
Так просто... и не имеет никакого значения. Конечно, приятно видеть мужчину, который по сию пору без ума от своей жены. Но это не более как маленький шажок через разделяющую их преграду. Важно только одно – что может рассказать ему Лескомб о ДПЛА.
– Дорогой мой, что с вами? Вы выглядите так, словно увидели привидение!
– Она удрала, вот что! Смылась со своим хахалем! – кричал он, широко разинув рот, одним горлом, без помощи губ. Шея, как натянутый канат, на лбу крупные капли пота, глаза горят. Тело словно окоченело.
– Я... говорите, с дружком?..
– Да, да, да! Со своим хахалем! С этим долбаным диктором с телевидения... долбаным диктором местных новостей, черт бы его побрал!
Лескомб медленно опустил голову, упершись подбородком и грудь, словно уснул. По бледным щекам потянулись влажные полосы, увеличенные съехавшими на нос очками. Он дышал словно загнанная лошадь. Обри бесстрастно смотрел на упавшего духом арестанта, прикидывая, каким путем лучше подвести разговор, а теперь он наверняка состоится, к конкретной деятельности Лескомба, разумеется, с соответствующими фактами. Такая удача моментально помогла ему успокоиться.
– Понимаю вас, старина, – тихо произнес он. – У меня самого жена тоже ушла к другому... – Лескомб с мокрым лицом, с затуманенными слезами глазами недоверчиво взглянул на него. Снял очки, вытер рукавом щеки и глаза. Обезоруживающий взгляд Обри располагал к откровенности. Он покачивал головой с выражением грусти и разочарования умудренного жизнью человека. – Вот так. Много лет назад. Что с них взять, старина? Конечно, малый помоложе... – Будь у него когда-нибудь жена, цеплялся бы он за нее так же, как Лескомб? Неважно...
– Обидно же, правда? – шмыгнул носом Лескомб.
– Еще как, старина... чертовски обидно. И все же правду говорят, что время лечит. Но вы уверены, что она ушла?
– На счетах в банке пусто? – справившись с собой, спросил Лескомб. – Обри молча кивнул. – Тогда ушла. Думаю, если захотите, найдете ее на Альгарве! Надеюсь, мать их, там теперь льет, как из ведра!
– Ну ладно...
– Чтоб эту суку рак поразил! – вопил в слепой ярости Лескомб. И снова залился слезами.
Обри ждал, когда тот, напричитавшись, успокоится, вытрет лицо, высморкается. Словно почувствовав жалкое состояние Лескомба, дежурный отпер дверь и оставил на столе поднос. Аромат из коричневого чайника взбодрил Обри. Он разлил чай по чашкам.
– Сахару?
Дал Лескомбу выпить чай и только потом с деланной небрежностью произнес:
– Как вы думаете, не начать ли нам с краткого рассказа о вашей карьере... О, ничего про дела сегодняшние, старина, здесь для этого не время и не место. А такой неспешный разговор, кто знает, может вас немножко отвлечет? – Он вдруг с отчаянием вспомнил о положении, в каком оказались Хайд и его племянница, и ему стоило большого труда подавить подступившие к горлу слезы.
Прокашлявшись, продолжал:
– Как бы ни обернулись дела, все равно придется об этом поговорить. Думаю, лучше начать теперь, а?
Проникающая сквозь пальто подвальная сырость усугубляла другой, более ужасный холод, царивший внутри. Какое-то время на лице Лескомба не отражалось никаких чувств. Как червь яблоко, его грызло только что узнанное. Банковский счет пуст, она ушла то, чего он с ужасом ждал, сбылось – и оно было более реальным, чем его арест и предстоящий приговор.
Он, словно ванька-встанька, монотонно покачивался на стуле. На безучастном лице появилось напряженное выражение, будто у него заболел живот. Вот-вот наступит полное безволие и покорность, осталось упасть фасаду.
Наконец Лескомб передернул плечами.
– Хорошо. – Плечи безвольно опустились, словно из него вынули скелет. – Хорошо, начинайте. Теперь уже все это не имеет никакого значения, не так ли? – Губы дрожали: воинственностью и не пахло.
Подавляя растущее нетерпение, Обри сочувственно кивал. Он ощущал ход всех часов в этом старом доме. Часы на каминной доске, напольные часы в пыльном унылом холле с отваливающейся штукатуркой, часы в машине, его дорожный будильник в захваченном с собой чемодане. Все они шли стишком быстро, жадно глотая время.
Сделав над собой усилие, Обри как можно спокойнее сказал:
– Еще чаю? Хорошо... А теперь я включу этот маленький магнитофон, и мы начнем. – Обри поставил его на стол. Не ходили только часы, поставленные для антуража рядом со сломанным стулом. Все остальные спешили...
* * *
Только теперь он понял, что попытка затеряться в толпе была ошибкой. Казалось, среди приморских орд было безопаснее, но их беспорядочное суетливое движение в золотистой дымке вдоль залива Монтерей лишало его ориентировки, сбивало с толку больше, чем его преследователей. Рык морского льва под причалом, запах сырой и жареной рыбы. Ресторан, где угощали дарами моря, переполнен. Надо было оставаться в отеле. У него сохранилась лишь самая малость профессиональных навыков и чутья, не больше чем рудиментарный обезьяний хвост. Поэтому он и полез в мешанину толп – этого не следовало делать. Стимуляторы и пиво усиливали действие друг друга. Каждый раз, как женщина отводила от него взгляд, задумчиво ковыряя вилкой, он усиленно моргал, стараясь сосредоточиться. Ее волосы безжалостно обрезаны и обесцвечены, отчего лицо казалось более вытянутым и еще более жестким. Напряженное состояние Кэт опутывало его, словно паутиной, против воли заставляло думать о ее бедственном положении, обращать внимание на ее характер, как бы порой она не злила его, не выводила из себя.
– Ты когда-нибудь доешь? – небрежно-насмешливо бросил он.
Она зло поглядела на пего. В глазах непонятный всепоглощающий упрек.
– Я тебе не жена, Хайд!
Он взъерошил волосы.
– Знаешь, если наелась, давай вернемся в отель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131