Однако Илько честно отказался. «Я сам просверлю, – сказал он. – Мне научиться надо. И те­бе не нужно делать на станке, это неверно». Но Гриша не стал слушать Илько.
Перед окончанием работы Василий Кондрдтьевич созвал всех ребят нашей группы. Он рассказал о маль­чике, который десяти лет пошел на завод в ученье. Ученье заключалось в том, что парнишка подметал цех, убирал от станков стружки и таскал тяжелые поковки. Три года ему не разрешали к инструменту даже прика­саться. А однажды, когда он попробовал ножовкой от­пилить кусочек от железного стержня, мастер цеха на­давал ему подзатыльников.
– Этот парнишка был я, – сказал Василий Кондратьевич с горечью. – Так нас в старое время учили.
Потом он рассказал об одном ученике, не назвав фамилии, который сегодня хотел обманом опередить товарищей и получить хорошую отметку.
– Кто это? Кто? – спрашивали ребята.
Гриша Осокин стоял, потупив глаза. Было видно, что он тяжело переживает свой поступок.
За обман начальник школы на первый раз объявил Осокину выговор. При этом он сказал:
– Твой старший брат, видимо, не очень любит тебя, если не хочет, чтобы ты сам учился хорошо и терпеливо работал.
Вскоре история с Гришкиной плиткой почти за­былась.
С каждым днем все шире и многообразнее откры­вался для нас мир мастерства. С каждым днем, с каж­дым часом жизнь становилась интереснее. Мы, маль­чишки, вчерашние голубятники и ветрогоны, познавали основу основ жизни, самое прекрасное на земле – труд.
Василий Кондратьевич вручил мне железный, отко­ванный в кузнице болт с круглой головкой. Это была первая настоящая работа. Ведь все, что я делал до сих пор, в дело не шло. Просто меня учили пользоваться инструментом. Плитки, шпильки, куски железа, мною обрубленные, опиленные, отшлифованные и просверлен­ные, ни на что не годились. Болты с гайками – это был заказ, полученный морской школой от какого-то пред­приятия.
Пусть ребята с нашей улицы, которые не учатся в морской школе, думают, что обработать болт – ра­бота пустяковая. Пусть они так думают! А сумеют ли они сделать разметку шестигранника на круглой голов­ке болта? Им и в голову не придет забелить головку мелом, чуть смоченным водой. Они вряд ли догадаются воспользоваться циркулем и кернером – специальным инструментом для пробивания точек на металле.
Головку нужно опилить так, чтобы мастер, проверяя ее шестигранник с помощью тупого стодвадцатиградус­ного угольника, не заметил ни малейшего просвета. По­том мастер возьмет кронциркуль и проверит, одинаковы ли размеры между всеми противоположными гранями. После этого можно обрабатывать шпильку болта – опиливать, шлифовать, нарезать резьбу.
Признаться, все это не очень уж сложно. Но все-та­ки радостно сознавать, что вот этот первый, тобою об­работанный болт с гайкой пойдет в дело, к какому-то механизму. В то же время с ним жалко расставаться – такой он хорошенький, тяжеленький, блестящий и, глав­ное, сделанный своими руками.
Гриша Осокин и Илько одновременно со мной за­кончили обработку болтов. Гриша ходил довольный, ожидая очереди к мастеру и размахивая листком-зада­нием, где должны были появиться отметки по графам: точность, срочность, чистота.
– Точность, срочность, чис-то-та, – повторял Гри­ша. – Точность, срочность, чис-то-та!
Впереди нас ждали более сложные задания по учеб­ной программе – изготовление самых разнообразных инструментов.
Позднее по этим работам мы вспоминали все другие события, происходившие в жизни морской школы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«ВЛАДИМИР» ИЛИ «ЭДУАРД»?
Все ребята в школе любили Илько, старались с ним дружить и помогать ему. Наша группа гордилась тем, что у нас учится мальчик, который жил в тундре, уме­ет управлять оленьими упряжками и говорить на не по­нятном для нас языке.
Еще в первые дни учебы однажды Валька Толстиков, задира и драчун, выхватил у Илько из рук на­пильник.
– Это мой напильник, – сказал Илько. – Отдай!
– Ты его у меня из ящика стащил! – крикнул Валька и побежал.
Илько стоял у своих тисков и не знал, что делать. Обида сжала ему горло – он никогда не брал чужого.
Все это произошло на глазах у Кости Чижова. Не сказав Илько ни слова, он подошел к Вальке Толстикову:
– А ну-ка, дай сюда напильник!
– Какой еще напильник? – с усмешкой спросил Валька.
– Который ты у Илько взял.
– Это мой, иди ты подальше!
Костя покраснел от волнения и схватил Вальку за плечо. Тот рванулся, но Костя держал его крепко.
– Добром говорю: отдай! А то плохо будет!
– А где мой напильник?
– Вот и ищи свой, а нечего у Илько отбирать, – Костя отпустил Вальку и взял напильник.
Ребята уже окружили поссорившихся.
– И запомни, – сказал негромко Костя, – кто обидит Илько, будет иметь дело со мной.
– И со мной, – сказал я.
– И со мной, – повторил Гриша Осокин.
– Напрасно ты, Чижов, ему бока не намял! – крикнул кто-то из ребят.
Костя неторопливо пошел к своему рабочему месту.
– Подумаешь, – зло усмехнулся Валька Толстиков, – из-за какого-то самоедского тюленя…
Костя услышал эти слова и обернулся. Он быстро подскочил к Вальке и замахнулся:
– Повтори, что ты сказал!
Толстиков струхнул и, не видя поддержки среди ре­бят, молчал.
– Ох, – сказал Костя, опуская кулак, – или ду­рак ты, Валька, или гад…
Это был первый и последний случай, когда пришлось за Илько заступиться. Вскоре Толстиков помирился с ним и сказал:
– Ты не сердись на меня, Илько.
– Я и не сержусь! – Илько дружески улыбнулся и махнул рукой: мол, бывает, ничего.
Илько жил со всеми дружно, учился старательно и успешно. Отставал он лишь по русскому языку. Но все мы старались помогать ему.
Он часто вспоминал русского художника Петра Пет­ровича, который так много доброго сделал для маленького ненца. Было горько и обидно, что Петр Петрович не дожил до той светлой жизни, о которой он мечтал, за которую боролся и в которую теперь вместе с нами полноправно вступил его воспитанник из далекой тундры.
Работая у тисков, Илько напевал. Песня была одно­тонная, тихая, как шуршание напильника, а может быть, как шелест снежного наста, встревоженного полозьями легких нарт.
Мои тиски были рядом, и я часто прислушивался к песне Илько. Песня состояла из русских и ненецких слов, но я хорошо улавливал ее смысл. Илько пел о дружной жизни русских и ненцев, о силе той дружбы, которую не смогут победить ни ветры, ни морозы, ни шаманы, ни чужеземные люди.
Но чаще в своих песнях Илько мечтал. Он пел о том, что над тундрой поднимается новое солнце, что его на­род будет жить счастливо и весело, не зная нужды и болезней. Он пел о том, как поедет в самое большое стойбище – в Москву, увидит там Ленина и нарисует его большой портрет. Он привезет портрет в тундру, покажет своему народу и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27