Не знали мы и на что спорить, ведь не было ничего, что могло бы служить ставкой. Поэтому спорили мы на слово: каждый подсчитывал, сколько пари он выиграл, а затем подводился итог. Впрочем, и это нелегко было сделать, ибо тогда не только не было цифр, но и не существовало само понятие числа, так что мы даже не могли вести счет, и все было спутано.
Положение несколько изменилось, когда в протогалактиках стали конденсироваться протозвезды; едва температура начала подниматься, как я мгновенно догадался, чем все это должно кончиться.
– Теперь они зажгутся! – сказал я.
– Ерунда! – воскликнул Декан.
– Держим пари? – предложил я.
– На сколько угодно, – ответил Декан.
И в тот же миг тьму прорезал блеск сверкающих, непрерывно расширяющихся шаров.
– Э, но это вовсе не значит зажечься... – начал было (К)уК, стремясь, как всегда, свести все к спору о словах.
Но у меня был свой способ заставить его молчать.
– Ах так?! Что же, по-твоему, означает «зажечься»?
Он сразу умолк. Воображение у него было убогое, и едва слово приобретало определенное значение, он уже не допускал, что оно может означать и нечто другое.
Вообще не надо было долго пробыть с Деканом (К)уК, чтобы убедиться, что человек он скучный, примитивный, не способный рассказать что-либо путное. Впрочем, и мне особенно нечего было рассказывать, потому что событий, достойных упоминания, к тому времени еще не случилось; по крайней мере нам так казалось.
Нам оставалось лишь строить гипотезы – точнее, строить гипотезы о том, какие гипотезы можно построить. И в этом мое воображение оказалось куда богаче, чем у Декана, оно было моим преимуществом и одновременно моим слабым местом, потому что вовлекало меня в самые рискованные споры, из-за чего вероятность выигрыша у нас в конечном счете была примерно одинаковой.
Обычно я ставил на то, что событие может произойти, а Декан почти всегда на то, что оно не произойдет. У него было статичное восприятие действительности, если можно так выразиться, – ведь тогда не различали, как сейчас, разницу между статикой и динамикой, или, во всяком случае, нужно было напрячь все внимание, чтобы различить их.
К примеру, звезды начинали расширяться, и я сразу же спрашивал у Декана:
– Отвечай, на сколько?
При этом я старался перевести спор в сферу чисел, чтобы ему потом было труднее отыскать повод для препирательств. В те времена цифровых значений было всего два: число «эта» и число «пи». Декан прикидывал на глазок и говорил:
– До «эта» в степени «пи»!
Тоже мне хитрец выискался! Такой расчет мог сделать каждый. Но я-то знаю, что дело обстояло куда сложнее.
– Давай поспорим, что рост звезд в какой-то момент прекратится.
– Идет. Ну и на чем он остановится, по-твоему?
Тут я решил играть ва-банк и выпалил:
– На «пи»!
Так оно и вышло. Декан даже застыл от изумления.
Вот с того момента мы и стали держать пари на числа «эта» и «пи».
– пи! – кричал Декан, впиваясь взглядом во тьму, которую изредка разрывал свет новых звезд. А звезды вдруг останавливались в своем росте на «эта».
Понятно, спорили мы лишь ради развлечения, потому что выгоды от этих пари ни один из нас получить не мог. Когда начали образовываться элементы, мы стали заключать пари на атомы самых редких элементов, и тут я допустил промах. Заметив, что самым редким элементом был технеций, я стал постоянно спорить на технеций и все время выигрывал. Вскоре у меня скопился целый капитал из технеция. Но я не предусмотрел, что технеций – элемент радиоактивный и что он быстро распадается. Пришлось мне начинать все сызнова.
Что и говорить, я тоже проигрывал, но потом неизменно брал реванш. И это позволяло мне делать подчас весьма рискованные прогнозы.
– Вот сейчас появится изотоп висмута! – объявил я однажды, наблюдая, как брызжут расплавленные элементы из пылающей сверхновой звезды. – Хочешь держать пари?
Смех, да и только, ведь в итоге возник чистейший атом полония!
В таких случаях (К)уК преехидно ухмылялся, словно он благодаря собственным заслугам выиграл пари, хотя на самом деле только мой слишком рискованный прогноз принес ему победу.
Но чем больше мы спорили, тем яснее становились мне законы образования вселенной, и после одной-двух ставок наугад я уже мог основывать свои прогнозы на точных расчетах. Причины, по которым одна галактика с полной закономерностью возникала на расстоянии именно стольких-то миллионов световых лет от другой, всегда становились мне понятными значительно раньше, чем Декану.
Вскоре предугадывать такие явления мне стало так легко, что я даже утратил вкус к спорам.
На основании уже известных данных я пытался вывести другие, из этих новых данных – последующие, и так до тех пор, пока не удавалось сформулировать гипотезу, которая на первый взгляд не имела ничего общего с предметом нашего спора. И я смело ее выкладывал.
К примеру, мы однажды строили предположения о кривизне галактических спиралей, и вдруг я задал вопрос:
– Скажи-ка, (К)уК, как, по-твоему, вторгнутся ассирийцы в Месопотамию?
Он совсем растерялся.
– Кто? Когда вторгнется?
Я молниеносно подсчитал в уме и назвал дату, но, понятно, не год и не век – тогда вообще не существовало такой меры времени, и, чтобы указать точную дату, нам приходилось прибегать к таким сложным формулам, что, вздумай я их записать, они заняли бы всю классную доску.
– А как же мы потом узнаем?
– Перестань выкручиваться, (К)уК, отвечай: вторгнутся или нет? По-моему, вторгнутся, по-твоему – нет. Ну, так держим пари? Идет?
Вокруг нас все еще была беспредельная пустота, прорезанная кое-где полосками водорода у самых кипящих клубков первых созвездий. Конечно, нужны были очень сложные логические построения, чтобы провидеть долины Месопотамии, в которых черным-черно от пеших воинов, всадников, копий и труб; но когда нет других занятий, можно и этого добиться.
Между тем Декан всегда отрицал любую возможность и не потому, что он не верил, скажем, в агрессивные намерения ассирийцев, – просто он считал, что ассирийцы, Месопотамия, Земля и род человеческий вообще никогда не возникнут.
Само собой разумеется, такого рода пари заключались на более долгие сроки, чем другие, когда результат можно было определить сразу.
– Видишь, там, в высоте, образуется Солнце, и вокруг него эллипсоиды? Ну-ка, Декан, назови тут же, до того, как возникнут планеты: на каком расстоянии одна от другой будут их орбиты?
Не успел я задать вопрос, как за каких-нибудь восемьдесят... нет, даже за шесть-семь сотен миллионов лет появлялись планеты и начинали вращаться: каждая по своей орбите, абсолютно точно предсказанной мною.
Но куда большее удовлетворение я получал от таких пари, когда приходилось миллиарды и миллиарды лет помнить, о чем и на что шел спор;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39