Френсик свидетельствовал битых два часа и сошел в зал, пошатываясь.
Глава 2
– Пятнадцать тысяч фунтов плюс судебные издержки? – переспросила наутро Соня Футл. – За непреднамеренную клевету? Не может быть.
– Почитай, удостоверься, – предложил Френсик, протягивая ей «Тайме». – Там рядом, обрати внимание, про пьяного шофера: задавил двух детей и оштрафован на целых сто пятьдесят фунтов! Мало того, у него, бедняги, на три месяца отобрали права.
– С ума сойти. Сто пятьдесят фунтов за двух задавленных детей и пятнадцать тысяч – за оклеветанную женщину, о которой Джеймс и понятия не имел!
– Задавленных на пешеходной дорожке, – горько добавил Френсик. – Заметь себе: не где-нибудь, а на пешеходной дорожке.
– Бред. Собачий бред сивой кобылы, – сказала Соня. – Нет, как доходит до суда, так вас, англичан, хоть на цепь сажай.
– Джеймсфорт, наоборот, сорвался с цепи, – сказал Френсик. – Нам он теперь не автор. Он больше знать нас не хочет.
– Да мы-то здесь при чем? Мы фактической проверкой в гранках не занимаемся. Это «Пултни» обязаны были. Вот бы и отловили клевету.
– Черта с два. Как это, интересно, «отловить», что некая Дездемона Хамберсон проживает в графстве Сомерсет, выращивает люпины и причастна к «Женскому институту»? Такое нарочно не придумаешь.
– Ну, повезло тетке. Надо же – пятнадцать косых только за то, что ее обозвали нимфоманкой! Ничего себе. Да пусть меня сто раз так обзовут, я еще спасибо скажу, если за пятнадцать…
– Держи карман, – сказал Френсик, пресекая это крайне маловероятное предположение. – За пятнадцать-то тысяч я бы тоже запросто нанял пьяного шофера и раздавил бы ее прямо на пешеходной дорожке. Поделили бы с ним на двоих пятнадцать тысяч минус сто пятьдесят – и неплохо бы заработали. А если уж на то пошло, угробили бы заодно и мистера Гальбанума: зачем посоветовал «Пултни» и Джеймсфорту обратиться в суд?
– Ну, клевета-то непреднамеренная, – возразила Соня. – У Джеймса и в мыслях не было опорочить эту женщину.
– Само собой. Однако же он ее опорочил, а согласно Акту о диффамации от 1952 года, охраняющему в подобных случаях интересы авторов и издателей, клевета является непреднамеренной, если приняты были все разумные меры, чтобы…
– Разумные меры? Какие такие – разумные?
– Маразматик-судья счел, что вот такие: надо было пойти в архивы Сомерсет-Хауса и выяснить, не родилась ли в 1928 году девочка по имени Дездемона и не вышла ли она в 1951 году замуж за некоего Хамберсона. Дальше – просто: ищешь фамилию Хамберсон по ежегодникам Ассоциации люпиноводов; если ее там нет, соображаешь: а не проверить ли списки членов «Женского института» или, пожалуй, сомерсетскую телефонную книгу? Ничего этого сделано почему-то не было, и вот, пожалуйста: с них пятнадцать тысяч, а мы – пособники авторов, клевещущих на беззащитных женщин. Давайте шлите романы на адрес фирмы «Френсик и Футл» – как раз угодите на скамью подсудимых. Мы теперь изгои в издательском мире.
– Ну, уж не так все ужасно. Вляпались мы впервые, и кто же не знает, что Джеймс – отчаянный пропойца, с него и спросу-то нет, кого он там где обидел.
– С него, может, и нет, зато с нас есть. «Пултни» уже распорядились: Хьюберт звонил мне вчера вечером, чтобы мы ему романов больше не слали. Только пойдет об этом слушок – и увязнем по уши в финансовой, мягко говоря, трясине.
– Обязательно, конечно, надо кого-то подыскать взамен Джеймса, – сказала Соня. – Такого мастака по части бестселлеров враз не вырастишь.
– Люпины будем выращивать, – угрюмо отозвался Френсик и пошел к себе в кабинет.
День выдался преотвратный. Телефон трезвонил почти без умолку. Авторы интересовались, скоро ли их потянут на Королевскую скамью Высокого суда правосудия за то, что они использовали имена однокашников, а издательства возвращали принятые к публикации романы. Френсик сидел, снимал трубку, нюхал табак и старался быть вежливым. Часам к пяти ему это стало совсем невмоготу, и когда позвонил редактор «Санди график», не хочет ли он тиснуть обличительную статейку насчет британских законов о клевете, Френсик сорвался.
– Чего вы от меня хотите? – орал он. – Чтоб я сунул голову в петлю, а меня бы вздернули за пренебрежение к суду? Кажется, и так этот чертов кретин Джеймсфорт собирается опротестовать судебное решение!
– На том основании, что клеветнический пассаж про миссис Хамберсон – целиком ваша вставка, да? – полюбопытствовал тот. – Защитник, помните, как раз и предположил…
– Дьявол меня раздери, да я самого вас упеку за клевету! – завопил Френсик. – От Гальбанума я стерпел такой намек, только чтоб не скандалить в суде, а вы повторите-ка мне это при свидетелях – живо окажетесь на скамье подсудимых!
– Трудновато вам придется, – посочувствовал редактор. – Тот же Джеймсфорт будет против вас свидетельствовать. Он ведь клянется, что вы с ножом к горлу требовали опорочить миссис Хамберсон, а когда он не согласился, изменили текст прямо в гранках.
– Это гнусная ложь! – вскричал Френсик. – Скажут еще, что я сам пишу за своих авторов!
– А что, разве нет? – вежливо удивился редактор. Френсик осыпал его проклятиями и ушел домой с головной болью.
Четверг был не лучше среды. «Коллинз» отверг пятый роман Уильяма Лонроя «Седьмое небо», как перегруженный сексом. Из «Трижды Пресс» завернули «Напоследок» Мэри Гоулд по обратной причине, а «Касселз» отказалось печатать «Бельчонка Сэмми» из-за того, что бельчонок пекся только о себе и упускал из виду общественное благо. «Кейп» вернул одни романы, «Секер» – другие. Никто ничего не взял. И вдобавок разразилась драматическая сцена: престарелый священнослужитель, чью автобиографию Френсик снова отказался пристраивать под тем подлым предлогом, что будто бы мало кого заинтересует ежедневная хроника приходской жизни в Южном Кройдоне, сокрушил зонтом вазу и удалился вместе со своей рукописью только после того, как Соня пригрозила позвонить в полицию. К обеду Френсик просто ополоумел.
– Не могу больше, – заныл он, отскакивая от звякнувшего телефона. – Если меня, то меня нет. Скажи, что меня хватил удар, что меня вообще…
Просили его. Соня прикрыла трубку ладонью.
– Марго Джозеф. Она говорит – иссякла и не знает, сумеет ли кончить…
Френсик скрылся к себе в кабинет и скинул трубку с рычажка.
– Все, я ушел и сегодня не вернусь, – сказал он Соне, когда та возникла в дверях через несколько минут. – Буду сидеть и думать.
– Заодно почитай, – сказала Соня и шлепнула бандероль ему на стол. – Утренняя. Распечатать – и то было некогда.
– Вот я распечатаю, а она взорвется, – мрачно сказал Френсик и развязал шпагат. Однако в пакете ничего страшного не оказалось: только аккуратная машинопись и конверт, адресованный мистеру Ф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Глава 2
– Пятнадцать тысяч фунтов плюс судебные издержки? – переспросила наутро Соня Футл. – За непреднамеренную клевету? Не может быть.
– Почитай, удостоверься, – предложил Френсик, протягивая ей «Тайме». – Там рядом, обрати внимание, про пьяного шофера: задавил двух детей и оштрафован на целых сто пятьдесят фунтов! Мало того, у него, бедняги, на три месяца отобрали права.
– С ума сойти. Сто пятьдесят фунтов за двух задавленных детей и пятнадцать тысяч – за оклеветанную женщину, о которой Джеймс и понятия не имел!
– Задавленных на пешеходной дорожке, – горько добавил Френсик. – Заметь себе: не где-нибудь, а на пешеходной дорожке.
– Бред. Собачий бред сивой кобылы, – сказала Соня. – Нет, как доходит до суда, так вас, англичан, хоть на цепь сажай.
– Джеймсфорт, наоборот, сорвался с цепи, – сказал Френсик. – Нам он теперь не автор. Он больше знать нас не хочет.
– Да мы-то здесь при чем? Мы фактической проверкой в гранках не занимаемся. Это «Пултни» обязаны были. Вот бы и отловили клевету.
– Черта с два. Как это, интересно, «отловить», что некая Дездемона Хамберсон проживает в графстве Сомерсет, выращивает люпины и причастна к «Женскому институту»? Такое нарочно не придумаешь.
– Ну, повезло тетке. Надо же – пятнадцать косых только за то, что ее обозвали нимфоманкой! Ничего себе. Да пусть меня сто раз так обзовут, я еще спасибо скажу, если за пятнадцать…
– Держи карман, – сказал Френсик, пресекая это крайне маловероятное предположение. – За пятнадцать-то тысяч я бы тоже запросто нанял пьяного шофера и раздавил бы ее прямо на пешеходной дорожке. Поделили бы с ним на двоих пятнадцать тысяч минус сто пятьдесят – и неплохо бы заработали. А если уж на то пошло, угробили бы заодно и мистера Гальбанума: зачем посоветовал «Пултни» и Джеймсфорту обратиться в суд?
– Ну, клевета-то непреднамеренная, – возразила Соня. – У Джеймса и в мыслях не было опорочить эту женщину.
– Само собой. Однако же он ее опорочил, а согласно Акту о диффамации от 1952 года, охраняющему в подобных случаях интересы авторов и издателей, клевета является непреднамеренной, если приняты были все разумные меры, чтобы…
– Разумные меры? Какие такие – разумные?
– Маразматик-судья счел, что вот такие: надо было пойти в архивы Сомерсет-Хауса и выяснить, не родилась ли в 1928 году девочка по имени Дездемона и не вышла ли она в 1951 году замуж за некоего Хамберсона. Дальше – просто: ищешь фамилию Хамберсон по ежегодникам Ассоциации люпиноводов; если ее там нет, соображаешь: а не проверить ли списки членов «Женского института» или, пожалуй, сомерсетскую телефонную книгу? Ничего этого сделано почему-то не было, и вот, пожалуйста: с них пятнадцать тысяч, а мы – пособники авторов, клевещущих на беззащитных женщин. Давайте шлите романы на адрес фирмы «Френсик и Футл» – как раз угодите на скамью подсудимых. Мы теперь изгои в издательском мире.
– Ну, уж не так все ужасно. Вляпались мы впервые, и кто же не знает, что Джеймс – отчаянный пропойца, с него и спросу-то нет, кого он там где обидел.
– С него, может, и нет, зато с нас есть. «Пултни» уже распорядились: Хьюберт звонил мне вчера вечером, чтобы мы ему романов больше не слали. Только пойдет об этом слушок – и увязнем по уши в финансовой, мягко говоря, трясине.
– Обязательно, конечно, надо кого-то подыскать взамен Джеймса, – сказала Соня. – Такого мастака по части бестселлеров враз не вырастишь.
– Люпины будем выращивать, – угрюмо отозвался Френсик и пошел к себе в кабинет.
День выдался преотвратный. Телефон трезвонил почти без умолку. Авторы интересовались, скоро ли их потянут на Королевскую скамью Высокого суда правосудия за то, что они использовали имена однокашников, а издательства возвращали принятые к публикации романы. Френсик сидел, снимал трубку, нюхал табак и старался быть вежливым. Часам к пяти ему это стало совсем невмоготу, и когда позвонил редактор «Санди график», не хочет ли он тиснуть обличительную статейку насчет британских законов о клевете, Френсик сорвался.
– Чего вы от меня хотите? – орал он. – Чтоб я сунул голову в петлю, а меня бы вздернули за пренебрежение к суду? Кажется, и так этот чертов кретин Джеймсфорт собирается опротестовать судебное решение!
– На том основании, что клеветнический пассаж про миссис Хамберсон – целиком ваша вставка, да? – полюбопытствовал тот. – Защитник, помните, как раз и предположил…
– Дьявол меня раздери, да я самого вас упеку за клевету! – завопил Френсик. – От Гальбанума я стерпел такой намек, только чтоб не скандалить в суде, а вы повторите-ка мне это при свидетелях – живо окажетесь на скамье подсудимых!
– Трудновато вам придется, – посочувствовал редактор. – Тот же Джеймсфорт будет против вас свидетельствовать. Он ведь клянется, что вы с ножом к горлу требовали опорочить миссис Хамберсон, а когда он не согласился, изменили текст прямо в гранках.
– Это гнусная ложь! – вскричал Френсик. – Скажут еще, что я сам пишу за своих авторов!
– А что, разве нет? – вежливо удивился редактор. Френсик осыпал его проклятиями и ушел домой с головной болью.
Четверг был не лучше среды. «Коллинз» отверг пятый роман Уильяма Лонроя «Седьмое небо», как перегруженный сексом. Из «Трижды Пресс» завернули «Напоследок» Мэри Гоулд по обратной причине, а «Касселз» отказалось печатать «Бельчонка Сэмми» из-за того, что бельчонок пекся только о себе и упускал из виду общественное благо. «Кейп» вернул одни романы, «Секер» – другие. Никто ничего не взял. И вдобавок разразилась драматическая сцена: престарелый священнослужитель, чью автобиографию Френсик снова отказался пристраивать под тем подлым предлогом, что будто бы мало кого заинтересует ежедневная хроника приходской жизни в Южном Кройдоне, сокрушил зонтом вазу и удалился вместе со своей рукописью только после того, как Соня пригрозила позвонить в полицию. К обеду Френсик просто ополоумел.
– Не могу больше, – заныл он, отскакивая от звякнувшего телефона. – Если меня, то меня нет. Скажи, что меня хватил удар, что меня вообще…
Просили его. Соня прикрыла трубку ладонью.
– Марго Джозеф. Она говорит – иссякла и не знает, сумеет ли кончить…
Френсик скрылся к себе в кабинет и скинул трубку с рычажка.
– Все, я ушел и сегодня не вернусь, – сказал он Соне, когда та возникла в дверях через несколько минут. – Буду сидеть и думать.
– Заодно почитай, – сказала Соня и шлепнула бандероль ему на стол. – Утренняя. Распечатать – и то было некогда.
– Вот я распечатаю, а она взорвется, – мрачно сказал Френсик и развязал шпагат. Однако в пакете ничего страшного не оказалось: только аккуратная машинопись и конверт, адресованный мистеру Ф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70