Я и не знал, что он женат. Но за столом тетя усадила меня рядом с молодой, изящной и хорошенькой белокурой дамой, которую Гошро Обжора во всеуслышание звал Бертой.
Наконец все гости собрались. В гостиной, окна которой выходили на запад, было еще светло, а в столовой, куда мы перешли, уже были спущены шторы и горели лампы и люстра. Эффект был разительный. Поэтому, рассаживаясь за столом, все стали вспоминать, как омрачают ранние сумерки званые обеды зимнего сезона. Тетя заявила, что просто ненавидит зимние сумерки. И разговор надолго задержался на этой теме, — все только и говорили о том, как грустен Париж, когда вечером едешь куда-нибудь в гости по его улицам. Я молчал; я вовсе не ощутил этого по дороге сюда, хотя около получаса трясся в фиакре. Облик Парижа при свете первых газовых фонарей преисполнил меня желания самому испытать все наслаждения, которые, казалось, сулили его зажигающиеся огни.
Подали первое блюдо, и разговор оживился; теперь заговорили о политике. Тетушка, к моему удивлению, тоже стала высказывать какие-то мысли. Впрочем, и другие дамы от нее не отставали; они называли просто по фамилии известных политических деятелей, уверенно судили обо всем. Напротив меня сидел Гошро. Не переставая есть и пить, он с важным видом тоже громко изрекал свое мнение. Такие разговоры меня совсем не интересовали; многого я просто не понимал; в конце концов я всецело занялся своей соседкой, г-жой Гошро, — Бертой, как для краткости я уже мысленно ее называл. Она в самом деле была хорошенькая. В особенности мне нравилось ее маленькое круглое ушко, за которым курчавились золотистые завитки. У затылка шея Берты, очаровательная шея блондинки, была вся в легком вьющемся пушке. Когда она поводила плечами, лиф ее платья с глубоким квадратным вырезом сзади слегка оттопыривался, и я мог любоваться мягким, кошачьим изгибом ее спины. Профиль ее, какой-то остренький, мне не очень нравился. Берта толковала о политике с еще большим жаром, чем другие дамы.
Я старался быть с ней очень любезным, предупреждал ее малейшие желания, ловил ее жесты и взгляды.
— Сударыня, не желаете ли вина?.. Передать вам соль, сударыня?
Еще садясь за стол, она внимательно меня оглядела, как бы мысленно желая определить, что я собой представляю. Наконец и она ко мне обратилась:
— Политика вас, видимо, не интересует. На меня она нагоняет смертельную скуку. Но что делать? Ведь нужно о чем-то разговаривать. А в обществе теперь только и разговору, что о политике.
Потом она перескочила на другую тему:
— Скажите, хорошее место Гоммервиль? — Прошлым летом муж хотел, чтобы я поехала с ним туда к его дяде. Но я побоялась и отговорилась болезнью.
— Край очень плодородный, — ответил я. — Широкая равнина...
— А-а, воображаю, — перебила она, смеясь. — Ужасное, совершенно плоское место, поля и поля, и то там, то тут вереница тополей.
Я хотел было возразить, но она уже не слушала. Она беседовала со своим соседом справа, важным седобородым человеком, обсуждая какой-то закон о высшем образовании. Потом разговор зашел о театре. И когда, обращаясь к кому-то, сидевшему на другом конце стола, Берта слегка наклонялась вперед, я всякий раз испытывал сладкое волнение, глядя на кошачий изгиб ее спины. Еще в Бокэ, томясь в одиночестве от смутного нетерпения, я мечтал о белокурой возлюбленной. Только она представлялась мне женщиной с плавными движениями, с благородными чертами лица; Берта, с ее мышиным профилем, с мелко вьющимися волосами, не была воплощением моей мечты. Однако когда подавали спаржу, я уже сочинил целый захватывающий роман, перипетии которого выдумывал тут же: мы вдвоем, я и она; я целую ее в шею, она оборачивается, улыбаясь; и вот мы уносимся вместе куда-то далеко-далеко. Подали десерт. И тут вдруг она придвинулась ко мне и шепнула:
— Передайте же мне вазочку с конфетами, вот ту, что перед вами.
Мне показалось, что она взглянула на меня с нежной лаской. Обнаженной рукой она слегка касалась рукава моего фрака, и я с наслаждением ощущал ее живое тепло.
— Обожаю сладости, а вы? — продолжала она, положив в рот конфету.
Эти простые слова почему-то очень меня взволновали, я решил даже, что уже влюбился. Подняв голову, я вдруг заметил, что Гошро наблюдает, как я шепчусь с его женой; на лице его было обычное жизнерадостное выражение, он ободряюще улыбался. Я понял, что с этой стороны опасаться нечего.
Тем временем обед подходил к концу. Мне он показался не менее скучным, чем званые обеды в Кане. Одна только Берта меня занимала. Поскольку тетушка пожаловалась на жару, разговор снова вернулся к первоначальной теме, но теперь уже обсуждали весенние званые обеды; в конце концов все согласились, что с удовольствием ешь только зимой. Встав из-за стола, перешли пить кофе в маленькую гостиную.
Гости все прибывали. Три гостиные и столовая постепенно заполнялись людьми. Я забился в угол; проходя мимо, тетушка шепнула мне:
— Не убегай, Жорж... Приехала его жена. Он сказал, что заедет за ней, вот я тебя и представлю.
Она говорила все о том же г-не Нежоне. Но я не слушал ее; только что рядом со мной двое молодых людей обменялись несколькими словами, и я был еще весь под впечатлением этого разговора. Стоя у одной из дверей большой гостиной, они, вытянув шею, смотрели на входящих. И вот когда Феликс Бюден, тот самый мой однокашник по лицею, войдя в гостиную, подошел поздороваться к г-же Гошро, один из наблюдавших, поменьше ростом, спросил у другого:
— Он все еще с ней?
— Да, — ответил тот, что повыше. — Ничего не скажешь, тут все в порядке. Теперь они не расстанутся до зимы. Никому еще не удавалось продержаться около нее так долго.
Эта новость не причинила мне особых страданий. Только мое самолюбие было слегка уязвлено. Зачем же она говорила мне таким нежным тоном, что любит сладости? Но, конечно, отбивать ее у Феликса я не собираюсь. Однако, поразмыслив, я решил, что молодые люди клевещут на г-жу Гошро. Я хорошо знал тетушку, она не стала бы принимать у себя женщину, которая себя компрометирует, — в этом она была непреклонна. Да и Гошро — как он бросился к Феликсу, как горячо пожал ему руку! Вот и сейчас он дружески похлопывает Феликса по плечу, не сводя с него умиленного взгляда.
— А, вот ты где, — сказал Феликс, увидя меня. — Я из-за тебя пришел. Ну что ж? Познакомить тебя с парижским светом?
Мы остановились в дверях гостиной. Мне очень хотелось порасспросить Феликса о г-же Гошро; но я не знал, как непринужденно завести об этом разговор. Придумывая, как бы перейти к этой теме, я стал расспрашивать о людях, совершенно для меня неинтересных. Феликс называл мне каждого, сообщал всякие подробности. Ведь он родился и вырос в Париже, а в канском лицее провел только два года, пока его отец был префектом в Кальвадосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127