«Не лезь к матери, чистое белье постелено, опять запакостит», так и не дала свекрови напиться, а к утру Прасковья Егоровна отдала богу душу.
36
Егорыч как снег на голову подкатил на неизменной таратайке с саврасым одром к крыльцу:
— Примете сироту? У меня новостей, новостей…
Неизвестно откуда взялся, неизвестно куда пропадет старый, всюду поспевающий Егорыч.
Павел Федорович искоса поглядел на дядюшку, не ко времени он, вздумает еще чего попросить.
Зато Марья Софроновна готова приветить всю астаховскую родню, чувствовала себя виноватой перед покойницей, а это как-никак ее брат.
— Дяденька, миленький, заходьте, заходьте, сейчас соберу покушать.
— Мне бы чайку, чайку!
— Откуда бог несет? — спросил Павел Федорович.
— С Новосиля, с Новосиля!
— Эк вас занесло…
— Торговал!
— Дырками от бубликов?
— Шутник, шутник! Старые овчины завалялись у меня, заскорузли не дай бог, а я помыл, обстриг, фунта три шерсти набрал, свез, продал, в Новосиле цена подороже…
Дурак и есть дурак, гонять лошадь из-за трех фунтов в Новосиль, да и намного ли выше цена…
— Ну а новости?
Славушке нравится слушать старика, все у него ладно, все необычно, ни на что не обижается, никому не надоедает, легко живет.
— Откатывается.
— Чего откатывается?
— Деникин. От Тулы, от Орла. Маршем, маршем, краковяк!
Павел Федорович рассердился, прикрикнул:
— Вы толком рассказывайте — что, где!
— Катится… — Егорыч хихикнул. — Все спето, не состоялся молебен в Москве, отступление по всему фронту, отходят… — И снова хихикнул. — На новые боевые рубежи.
Славушка обычно только слушал, не вмешивался с расспросами, а тут взволновался:
— Куда ж они?
— На Курск, на Оскол, на Валуйки… — Дальше Валуек Егорыч не езживал. — К ночи здесь будут, а потом дальше, на Малоархангельск…
Ведь врет… А, впрочем, на карте у Шишмарева был отмечен Малоархангельск… В степи, в сторону от железнодорожных путей? Пойдут, выскользнут из-под удара…
Что делать? Не с кем даже посоветоваться. Быстров где-то под Ливнами…
Вера Васильевна исправляла ошибки в тетрадях. Петя крошил табак, изготовлял махорку для Павла Федоровича, а приватно и для себя.
— Нельзя читать при таком свете, — обычно говорила Вера Васильевна старшему сыну, — Ты испортишь глаза.
Она видела: сыну не по себе.
Тут пришлепала босая Надежда.
— Айдате ужинать!
Вера Васильевна заторопилась:
— Идем, идем…
Вышли в сени. Славушка свернул в галерейку.
— Ты куда?
— Я сейчас.
Во дворе тихо. Слышно, как жуют жвачку коровы. Серебряный полумесяц повис в небе. Над избой Ореховых тонким столбиком клубится дым.
Зайти к Кольке, что ли? Славушка медленно идет в сторону Ореховых. Но так и не заходит. Колька не развеет тоску. Через овраг мерцает огонек. В школе. У Никитина. Читает или ужинает. А дальше опять тьма. Поле…
И вдруг ощущение одиночества тает. Ничто не изменилось. Только вспыхнул костер. Далеко-далеко. Где-то в поле. То вспыхивает, то угасает. Там люди. Что-то делают, зачем-то жгут. Греются, готовят ужин… Люди в ночи! И мальчику уже не так одиноко.
Славушка возвращается. На кухне горят две коптилки.
— Ну, наследник-цесаревич… — говорит Павел Федорович.
Вера Васильевна тревожно смотрит на сына.
— Куда ты пропал?
— Так…
— Наложить пшенника? — спрашивает Надежда. — Али молочка нацедить?
Ночью ему не спится.
— Слава, почему ты не спишь?
— Я сплю, мама…
Он мысленно перелистывает страницы книг, герои которых находили выход из самых безвыходных положений. Вспомнился какой-то роман об индейцах. Не то Майн Рид, не то Купер… Белые поселенцы в походе, идут изгонять индейцев с насиженной земли. Те подготовили засаду. Неожиданно поселенцы сворачивают в обход противника. Это становится известным двум индейским юношам. Они опережают колонну белокожих и разжигают среди прерии костры. Захватчики, думая, что перед ними индейское войско, меняют план и направляются как раз туда, где их поджидает засада…
Утром Славушка встает раньше всех.
— Ты куда?
— Надо.
На этот раз он заходит к Ореховым.
— Колька, пошли!
— Кудай-то? — спрашивает его мать.
— Яблоки перебирать…
Пустить Кольку перебирать яблоки она согласна.
Выходят из избы.
— Чего?
— Есть дело. Созовешь всех ребят: Саньку, Сеньку, Костю… А я в Семичастную. Соберетесь у школы.
Пришли многие, толклись перед крыльцом.
Прибежал Славушка.
— Пошли в сад…
Расположились под лиственницей, расселись прямо на земле, на зеленом прозрачном коврике, нежная хвоя начинала уже осыпаться.
— Чего там?
Надо помешать деникинцам уйти от возмездия. Как это объяснить?
— Красная Армия преследует деникинцев, откатываются они… Нашего села не минуют. В степь бегут, а надо не пустить в степь…
— Как же ты их не пустишь? — насмешливо спрашивает Терешкин.
— Если подойдут ночью, разожжем за селом костры, испугать надо, будто обошли их красные части. Они сдрейфят…
— Так они и сдрейфили!
— Так они ж в панике… Почему не попробовать?
Ребята насупленно молчат.
— Что нам стоит? — взмолился Слава. — Сгорит омет соломы… Ну зря сгорит. Ну и что?
— Какие-то у тебя несообразные выдумки, — осудил Славушку Терешкин.
— Степан Кузьмич говорил…
— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.
— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…
— А мы-то при чем?
Славушка резко повернулся к Терешкину.
— А при том, что мы не в стороне…
Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.
— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…
— А здесь не все комсомольцы…
— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…
— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.
— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.
— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.
«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»
— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.
Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.
«Силен большевистский бог!»
Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
36
Егорыч как снег на голову подкатил на неизменной таратайке с саврасым одром к крыльцу:
— Примете сироту? У меня новостей, новостей…
Неизвестно откуда взялся, неизвестно куда пропадет старый, всюду поспевающий Егорыч.
Павел Федорович искоса поглядел на дядюшку, не ко времени он, вздумает еще чего попросить.
Зато Марья Софроновна готова приветить всю астаховскую родню, чувствовала себя виноватой перед покойницей, а это как-никак ее брат.
— Дяденька, миленький, заходьте, заходьте, сейчас соберу покушать.
— Мне бы чайку, чайку!
— Откуда бог несет? — спросил Павел Федорович.
— С Новосиля, с Новосиля!
— Эк вас занесло…
— Торговал!
— Дырками от бубликов?
— Шутник, шутник! Старые овчины завалялись у меня, заскорузли не дай бог, а я помыл, обстриг, фунта три шерсти набрал, свез, продал, в Новосиле цена подороже…
Дурак и есть дурак, гонять лошадь из-за трех фунтов в Новосиль, да и намного ли выше цена…
— Ну а новости?
Славушке нравится слушать старика, все у него ладно, все необычно, ни на что не обижается, никому не надоедает, легко живет.
— Откатывается.
— Чего откатывается?
— Деникин. От Тулы, от Орла. Маршем, маршем, краковяк!
Павел Федорович рассердился, прикрикнул:
— Вы толком рассказывайте — что, где!
— Катится… — Егорыч хихикнул. — Все спето, не состоялся молебен в Москве, отступление по всему фронту, отходят… — И снова хихикнул. — На новые боевые рубежи.
Славушка обычно только слушал, не вмешивался с расспросами, а тут взволновался:
— Куда ж они?
— На Курск, на Оскол, на Валуйки… — Дальше Валуек Егорыч не езживал. — К ночи здесь будут, а потом дальше, на Малоархангельск…
Ведь врет… А, впрочем, на карте у Шишмарева был отмечен Малоархангельск… В степи, в сторону от железнодорожных путей? Пойдут, выскользнут из-под удара…
Что делать? Не с кем даже посоветоваться. Быстров где-то под Ливнами…
Вера Васильевна исправляла ошибки в тетрадях. Петя крошил табак, изготовлял махорку для Павла Федоровича, а приватно и для себя.
— Нельзя читать при таком свете, — обычно говорила Вера Васильевна старшему сыну, — Ты испортишь глаза.
Она видела: сыну не по себе.
Тут пришлепала босая Надежда.
— Айдате ужинать!
Вера Васильевна заторопилась:
— Идем, идем…
Вышли в сени. Славушка свернул в галерейку.
— Ты куда?
— Я сейчас.
Во дворе тихо. Слышно, как жуют жвачку коровы. Серебряный полумесяц повис в небе. Над избой Ореховых тонким столбиком клубится дым.
Зайти к Кольке, что ли? Славушка медленно идет в сторону Ореховых. Но так и не заходит. Колька не развеет тоску. Через овраг мерцает огонек. В школе. У Никитина. Читает или ужинает. А дальше опять тьма. Поле…
И вдруг ощущение одиночества тает. Ничто не изменилось. Только вспыхнул костер. Далеко-далеко. Где-то в поле. То вспыхивает, то угасает. Там люди. Что-то делают, зачем-то жгут. Греются, готовят ужин… Люди в ночи! И мальчику уже не так одиноко.
Славушка возвращается. На кухне горят две коптилки.
— Ну, наследник-цесаревич… — говорит Павел Федорович.
Вера Васильевна тревожно смотрит на сына.
— Куда ты пропал?
— Так…
— Наложить пшенника? — спрашивает Надежда. — Али молочка нацедить?
Ночью ему не спится.
— Слава, почему ты не спишь?
— Я сплю, мама…
Он мысленно перелистывает страницы книг, герои которых находили выход из самых безвыходных положений. Вспомнился какой-то роман об индейцах. Не то Майн Рид, не то Купер… Белые поселенцы в походе, идут изгонять индейцев с насиженной земли. Те подготовили засаду. Неожиданно поселенцы сворачивают в обход противника. Это становится известным двум индейским юношам. Они опережают колонну белокожих и разжигают среди прерии костры. Захватчики, думая, что перед ними индейское войско, меняют план и направляются как раз туда, где их поджидает засада…
Утром Славушка встает раньше всех.
— Ты куда?
— Надо.
На этот раз он заходит к Ореховым.
— Колька, пошли!
— Кудай-то? — спрашивает его мать.
— Яблоки перебирать…
Пустить Кольку перебирать яблоки она согласна.
Выходят из избы.
— Чего?
— Есть дело. Созовешь всех ребят: Саньку, Сеньку, Костю… А я в Семичастную. Соберетесь у школы.
Пришли многие, толклись перед крыльцом.
Прибежал Славушка.
— Пошли в сад…
Расположились под лиственницей, расселись прямо на земле, на зеленом прозрачном коврике, нежная хвоя начинала уже осыпаться.
— Чего там?
Надо помешать деникинцам уйти от возмездия. Как это объяснить?
— Красная Армия преследует деникинцев, откатываются они… Нашего села не минуют. В степь бегут, а надо не пустить в степь…
— Как же ты их не пустишь? — насмешливо спрашивает Терешкин.
— Если подойдут ночью, разожжем за селом костры, испугать надо, будто обошли их красные части. Они сдрейфят…
— Так они и сдрейфили!
— Так они ж в панике… Почему не попробовать?
Ребята насупленно молчат.
— Что нам стоит? — взмолился Слава. — Сгорит омет соломы… Ну зря сгорит. Ну и что?
— Какие-то у тебя несообразные выдумки, — осудил Славушку Терешкин.
— Степан Кузьмич говорил…
— Что говорил? — недоверчиво спрашивает Терешкин.
— Что белые попытаются миновать железную дорогу. Им выгоднее уходить степью…
— А мы-то при чем?
Славушка резко повернулся к Терешкину.
— А при том, что мы не в стороне…
Замысел Славушкин не очень ясен ребятам, да ему и самому не все ясно, но где-то в глубине души он чувствует, что в поворотные моменты истории никто не смеет оставаться в стороне.
— В порядке комсомольской дисциплины… — задумчиво произносит Славушка. — Но в данном случае я никого не неволю. Комсомольцы сами должны понимать…
— А здесь не все комсомольцы…
— Вот они и докажут, способны ли быть комсомольцами… — Он сразу же переходит к практическим указаниям: — Вечером, после ужина, собраться у кладбища…
— Чего ты командуешь? — обидчиво спрашивает Терешкин. Он старше всех, тон Славушки его раздражает.
— Вовсе не командую, а кто не хочет, может не приходить.
— Нет, я на погост не пойду! — говорит Сенька Карпов. — Куда хотите, только не на погост.
«Действительно, — думает Славушка, — кладбища забоятся, надо менять место сбора…»
— Пожалуйста, — предлагает он, — пусть у мельницы. У селезневской мельницы. А теперь расходитесь.
Он смотрит ребятам вслед, вечером выяснится, кто за и кто против революции. Он готов молиться хоть богу, хоть черту, лишь бы хоть как-то узнать о движении деникинских частей.
«Силен большевистский бог!»
Ох, до чего Быстров любит эту фразу! Занарядят лошадей пахать вдовам зябь, а тут дождь — не поворачивать же, вышли в поле, и вдруг ветер разогнал тучи… Силен большевистский бог!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204