Это был веселый человек, склонный к выпивке, обжора и гуляка, к тому же остроумный сатирический поэт. Его мало интересовали проповеди брата Джованни Оливи и споры у августинцев. Не знаю, чем он понравился Данте, который стал с ним исчезать из дому.
Улицы Флоренции конца XIII века были плохо освещены, лишь кое-где из полумрака мигали огни таверн. Ходить невооруженным было опасно: Флоренция славилась на всю Италию своими ворами, которые совершенно незаметно умели срезать с поясов кошельки с деньгами. Вечерами на двух или трех флорентийских площадях, а не только в кабаках играли в кости и в другие азартные игры, причем нередко дело доходило до поножовщины. У каждого флорентийца висел на поясе кинжал. Допущены были и публичные дома, которые строго проверялись специальной полицией здоровья. Их разрешалось устраивать только вдали от церквей, чтобы не оскорблять святые места. Все это мало походило на идеализированную Флоренцию, «с серебряными стенами, мощенную кристаллом», которую воспел друг Данте Лапо Джанни.
Форезе и Данте сидели в одной из многочисленных таверн Флоренции, пили вино и вели остроумные и не всегда пристойные беседы. Форезе знал наизусть всю ту стоящую особняком тосканскую поэзию, для которой историки литературы не находят названия, обычно именуя ее комическо-реалистической. Поэзия эта была порождена чисто городской средой, загулявшими купчиками, готовыми промотать отцовское состояние, бездельниками, одаренными острым умом, но которым не хватало характера заняться чем-либо серьезным. В этой поэзии мы видим тот мир, из которого вышли новеллы Боккаччо.
Корифеями этой школы были Рустико Филиппи по прозвищу Бородач, родом флорентиец, в годы юности Данте бывший уже в преклонном возрасте, и Чекко Анджольери. Выходцы из пополанских семей, они прославились как неумеренные поклонники богини Венеры. Рустико, убежденный гибеллин, впрочем, иногда писал стихи и на установившийся куртуазный манер. Язык Рустико выразителен, энергичен и полон иронии. Для примера приведем один его сонет:
О милый муженек Альдобрандино,
Ты б курточку Пилетту возвратил!
В то, что сказал ты, верить нет причины,
Любезен этот мальчик, очень мил.
Ты не рогат, — к чему все эти мины,
Зачем на людях голову склонил!
Чтоб с нами отдохнуть, сосед невинный
В гостеприимный дом наш приходил.
Ты курточку верни, и так смущен,
Он не придет к нам невзначай без дела.
Твои слова ведь для него закон!
Он впредь не снимет даже нитки с тела
В постели. Не кричи! Не сделал он
Мне ничего, о чем бы я жалела.
Этот монолог супруги мессера Альдобрандино столь жив, красочен и беспощадно откровенен, что напоминает страницы «Декамерона».
Уроженец города Сьены Чекко был сыном почитаемого и богатого гражданина Анджольеро. Анджольери. Можно предполагать, что Чекко познакомился с Данте, старше которого он был на несколько лет, во время аретинской войны и битвы при Кампальдино; Сьена воевала тогда на стороне Флоренции против Ареццо. Чекко обменивался с Данте стихотворными посланиями. Последний из сонетов Чекко этого цикла написан в начале XIV века, в годы изгнания Данте. Он содержит недружелюбные намеки на нищету флорентийского поэта.
Возлюбленная Чекко Беккина была дочерью сапожника. Стихи Чекко, ей посвященные, переходят иногда в диалоги — любовную, не слишком изысканную перебранку. Беккина — героиня не столько лирических стихов, сколь бытовой новеллы. Чувственное увлечение Чекко лишено какой-либо идеализации. Чекко ненавидел своих родителей, особенно отца, который дожил до преклонных лет, был скуп и не давал ему денег для той жизни, которую поэт считал единственно для себя подходящей. Вино, игральные кости, женщины составляли для сына сьенского банкира главный смысл существования. Досужие критики сравнивали Чекко — не слишком, впрочем, убедительно — то с Рютбефом, то с Франсуа Вийоном. Было бы неосторожно видеть в стихах Чекко Анджольери точное отражение его рассеянной жизни. В них много литературных мотивов, почерпнутых из французских фаблио и бродячих анекдотов. Излюбленная поэтическая фигура Чекко — гипербола. Он умелый стихотворец, знающий правила поэтики и риторики, но умственный кругозор его ограничен стенами Сьены и редко выходит за эти пределы.
В одном из наиболее известных своих сонетов, в котором грубая насмешка, злость и самодурство столь выразительны, что становятся поэзией, Чекко пишет: «Если я был бы огнем, я бы спалил весь свет. Если я был бы ветром, я бы его опустошил дыханием бури. Если я был бы водой, я бы его потопил. Если я был бы богом, я отправил бы мир в тартарары. Если бы я был папой, я бы с радостью довел всех до отчаяния. Если я стал бы императором, я поступил бы еще лучше — всем вокруг меня отрубил головы. Если бы я был смертью, я бы отправился к моему отцу. Если бы я был жизнью, я не остался бы с ним вместе; так же я поступил бы и с моей матерью. Если бы я был Чекко, а я им был и им являюсь ныне, я попридержал бы веселых и молодых женщин, а старых и хромых оставил другим». В цинизме Чекко, как это часто бывает, выражена боль и неудовлетворенность жизнью. Меланхолическая тема, прикрытая насмешкой, выявляется в нескольких его лучших сонетах, так, например, в сонете девяносто первом:
Я нищетою был усыновлен,
Ее признал я матерью своею,
И меланхолией я подъярмлен,
А скорбью зачат и взлелеян ею.
Я саван получил взамен пелен.
Что досаждает мне, я тем владею.
От головы до пят я злом пленен,
Ничем хорошим хвастаться не смею.
Меня женили. Стало мне привычно
Внимать супруги богоданной вой.
До Неба звезд восходит голос зычно,
Как тысячи гитар он надо мной
Рокочет. Тот, кто женится вторично, —
Простак, глупее каши полбяной.
К сатирикам конца XIII — начала XIV века близки были поэты-эпикурейцы, утверждавшие радости жизни в условных формах провансальского плэзэра (итал. placere — наслаждение, радость, удовольствие). Они создавали картины вполне возможного земного блаженства, ограниченного чувственными восприятиями.
Последователем уличных трубадуров был нобиль, представитель древней семьи Форезе Донати, также любивший весело провести время и посмеяться над всем миром. Приятели, Форезе и Данте, затеяли переписку-перебранку в стихах. Первым задрался Данте. Фамильярное прозвище Форезе было Биччи (что значит «башенка» или «домишко»). Нужно сказать, что прозвища были очень распространены во Флоренции. Данте уверял, что бедный Биччи так беден, что зимою в его комнатах все замерзает от стужи. На самом же деле все происходит не в декабре, а в августе. Несчастная жена Биччи простужена и кашляет. Одеяло ее столь коротко, что она принуждена надеть чулки, чтоб не замерзнуть. Муженька, как обычно, нет дома — его место в постели пусто, он, верно, удрал куда-нибудь пьянствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Улицы Флоренции конца XIII века были плохо освещены, лишь кое-где из полумрака мигали огни таверн. Ходить невооруженным было опасно: Флоренция славилась на всю Италию своими ворами, которые совершенно незаметно умели срезать с поясов кошельки с деньгами. Вечерами на двух или трех флорентийских площадях, а не только в кабаках играли в кости и в другие азартные игры, причем нередко дело доходило до поножовщины. У каждого флорентийца висел на поясе кинжал. Допущены были и публичные дома, которые строго проверялись специальной полицией здоровья. Их разрешалось устраивать только вдали от церквей, чтобы не оскорблять святые места. Все это мало походило на идеализированную Флоренцию, «с серебряными стенами, мощенную кристаллом», которую воспел друг Данте Лапо Джанни.
Форезе и Данте сидели в одной из многочисленных таверн Флоренции, пили вино и вели остроумные и не всегда пристойные беседы. Форезе знал наизусть всю ту стоящую особняком тосканскую поэзию, для которой историки литературы не находят названия, обычно именуя ее комическо-реалистической. Поэзия эта была порождена чисто городской средой, загулявшими купчиками, готовыми промотать отцовское состояние, бездельниками, одаренными острым умом, но которым не хватало характера заняться чем-либо серьезным. В этой поэзии мы видим тот мир, из которого вышли новеллы Боккаччо.
Корифеями этой школы были Рустико Филиппи по прозвищу Бородач, родом флорентиец, в годы юности Данте бывший уже в преклонном возрасте, и Чекко Анджольери. Выходцы из пополанских семей, они прославились как неумеренные поклонники богини Венеры. Рустико, убежденный гибеллин, впрочем, иногда писал стихи и на установившийся куртуазный манер. Язык Рустико выразителен, энергичен и полон иронии. Для примера приведем один его сонет:
О милый муженек Альдобрандино,
Ты б курточку Пилетту возвратил!
В то, что сказал ты, верить нет причины,
Любезен этот мальчик, очень мил.
Ты не рогат, — к чему все эти мины,
Зачем на людях голову склонил!
Чтоб с нами отдохнуть, сосед невинный
В гостеприимный дом наш приходил.
Ты курточку верни, и так смущен,
Он не придет к нам невзначай без дела.
Твои слова ведь для него закон!
Он впредь не снимет даже нитки с тела
В постели. Не кричи! Не сделал он
Мне ничего, о чем бы я жалела.
Этот монолог супруги мессера Альдобрандино столь жив, красочен и беспощадно откровенен, что напоминает страницы «Декамерона».
Уроженец города Сьены Чекко был сыном почитаемого и богатого гражданина Анджольеро. Анджольери. Можно предполагать, что Чекко познакомился с Данте, старше которого он был на несколько лет, во время аретинской войны и битвы при Кампальдино; Сьена воевала тогда на стороне Флоренции против Ареццо. Чекко обменивался с Данте стихотворными посланиями. Последний из сонетов Чекко этого цикла написан в начале XIV века, в годы изгнания Данте. Он содержит недружелюбные намеки на нищету флорентийского поэта.
Возлюбленная Чекко Беккина была дочерью сапожника. Стихи Чекко, ей посвященные, переходят иногда в диалоги — любовную, не слишком изысканную перебранку. Беккина — героиня не столько лирических стихов, сколь бытовой новеллы. Чувственное увлечение Чекко лишено какой-либо идеализации. Чекко ненавидел своих родителей, особенно отца, который дожил до преклонных лет, был скуп и не давал ему денег для той жизни, которую поэт считал единственно для себя подходящей. Вино, игральные кости, женщины составляли для сына сьенского банкира главный смысл существования. Досужие критики сравнивали Чекко — не слишком, впрочем, убедительно — то с Рютбефом, то с Франсуа Вийоном. Было бы неосторожно видеть в стихах Чекко Анджольери точное отражение его рассеянной жизни. В них много литературных мотивов, почерпнутых из французских фаблио и бродячих анекдотов. Излюбленная поэтическая фигура Чекко — гипербола. Он умелый стихотворец, знающий правила поэтики и риторики, но умственный кругозор его ограничен стенами Сьены и редко выходит за эти пределы.
В одном из наиболее известных своих сонетов, в котором грубая насмешка, злость и самодурство столь выразительны, что становятся поэзией, Чекко пишет: «Если я был бы огнем, я бы спалил весь свет. Если я был бы ветром, я бы его опустошил дыханием бури. Если я был бы водой, я бы его потопил. Если я был бы богом, я отправил бы мир в тартарары. Если бы я был папой, я бы с радостью довел всех до отчаяния. Если я стал бы императором, я поступил бы еще лучше — всем вокруг меня отрубил головы. Если бы я был смертью, я бы отправился к моему отцу. Если бы я был жизнью, я не остался бы с ним вместе; так же я поступил бы и с моей матерью. Если бы я был Чекко, а я им был и им являюсь ныне, я попридержал бы веселых и молодых женщин, а старых и хромых оставил другим». В цинизме Чекко, как это часто бывает, выражена боль и неудовлетворенность жизнью. Меланхолическая тема, прикрытая насмешкой, выявляется в нескольких его лучших сонетах, так, например, в сонете девяносто первом:
Я нищетою был усыновлен,
Ее признал я матерью своею,
И меланхолией я подъярмлен,
А скорбью зачат и взлелеян ею.
Я саван получил взамен пелен.
Что досаждает мне, я тем владею.
От головы до пят я злом пленен,
Ничем хорошим хвастаться не смею.
Меня женили. Стало мне привычно
Внимать супруги богоданной вой.
До Неба звезд восходит голос зычно,
Как тысячи гитар он надо мной
Рокочет. Тот, кто женится вторично, —
Простак, глупее каши полбяной.
К сатирикам конца XIII — начала XIV века близки были поэты-эпикурейцы, утверждавшие радости жизни в условных формах провансальского плэзэра (итал. placere — наслаждение, радость, удовольствие). Они создавали картины вполне возможного земного блаженства, ограниченного чувственными восприятиями.
Последователем уличных трубадуров был нобиль, представитель древней семьи Форезе Донати, также любивший весело провести время и посмеяться над всем миром. Приятели, Форезе и Данте, затеяли переписку-перебранку в стихах. Первым задрался Данте. Фамильярное прозвище Форезе было Биччи (что значит «башенка» или «домишко»). Нужно сказать, что прозвища были очень распространены во Флоренции. Данте уверял, что бедный Биччи так беден, что зимою в его комнатах все замерзает от стужи. На самом же деле все происходит не в декабре, а в августе. Несчастная жена Биччи простужена и кашляет. Одеяло ее столь коротко, что она принуждена надеть чулки, чтоб не замерзнуть. Муженька, как обычно, нет дома — его место в постели пусто, он, верно, удрал куда-нибудь пьянствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94