ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Мернов, невольно признавая превосходство нового знакомого, подчинялся со сноровистостью фронтовика и таёжника.
— Сани разверни, поставь сюда… Тулуп расстели!… Так! Теперь раздевай его… Попку давай… Ну и попка — два кулачка! Отощал парень; видно, давно блуждает…
В извлечённой из беловского вещмешка аптечной укладке нашлись шприц, склянка со спиртом, какие-то лекарства. Сделав мальчику инъекцию кофеина, Белов стал с яростью растирать маленькое блеклое тельце, и вскоре мальчик вздохнул и открыл глаза.
— Ну, парень, теперь умрёшь не скоро, — сказал Мернов. — Вот кого благодари — разведку! Откуда ты? Чей? Как звать-то?
— Я Люрл… — еле слышно прошептал мальчик. — Моя… — в бессилии он снова сомкнул глаза.
— Люрл? Юрка, иначе говоря. Юрка — самое правильное! Слышь, Андреич, что-то не видал я такого в Ваулове. Не вауловский, ясно. Из тазов, пожалуй, а это ох издалека.
— Чёрт знает что, — сердито буркнул Белов. — Маленький, ему сейчас в школе сидеть надо, а он в одиночку бродит.
— Так ведь не везде школа близко. А потом… Ихний брат с самого детства так-то. Что тайга даёт, тем и промышляют…
— Там, в мешке у меня, есть банка тушёнки. Бульон надо сварить. Доставай котелок. Но спешить надо. Боюсь, паренёк так не отделается, как бы воспаление лёгких не подхватил. Медицина какая-нибудь есть в Ваулове?
— Фельдшерица.
Несколько ложек бульона, насильно влитых укутанному в полушубок, остававшемуся в забытьи мальчику, кажется, не улучшили его состояния. Он почти не открывал глаз, бормотал что-то не по-русски — бредил.
Заторопились тронуться в путь. Мернов то и дело погонял лошадь. Однако, когда выбрались с гари и отыскали некое подобие ведущей в сторону Ваулова дороги, стало сбываться предсказание участкового: сильно потеплело, и снег сделался липким. Василь Васильич, награждаемый ударами вожжей, старавшийся изо всех сил (будто понимал важность момента), захрипел, заспотыкался, на его боках появилась пена.
— Стой, — сказал Белов. — Так мы далеко не уедем. Надо Василь Васильича хоть от моих-то килограммов избавить. Мальчика в свою шинель укутай. А я дойду теперь. Давай прощаться, Иван. Руку, браток.
— Ах, язви! — досадливо покрикивал Мернов. — Никак не хотел я тебя одного отпускать. Ну дело разве, директор всё-таки, а пойдёшь пешком!
— Ничего, невелика птица. А пройтись мне просто полезно. Так что, как говорится, исполняй свой долг, товарищ младший лейтенант. И трогай.
— Я, как только в Ваулове закончу — дознание у меня там, вопросец щекотливый насчёт одного гуляки таёжного, — сразу в Терново заверну. Жди дня через два-три.
Белов надел на спину вещмешок, ружьё и лыжи повесил на плечо. Помахал тронувшему лошадь участковому, а когда повозка скрылась за деревьями, вынул из кармана артиллерийскую буссоль и, прицелясь на ярко высвеченную солнцем возвышенность, двинулся прямиком через чащу.
Не зря птицы слетаются поближе к вырубке, на которой привольно, раскидав как попало свои вещи, расположился бородатый охотник. Будет воронам славная пожива. Захар Щапов свежует только что добытую пятнистую оленуху, свежует без скаредности — шкуру и окорока себе, остальное клевать таёжным вещунам. Пар идёт от подвешенной на сук, наполовину уже обнажённой, влажно сверкающей туши.
Несколько дней свободы сильно изменили Щапова. Если бы не стриженная под машинку голова (шапку и полушубок он сбросил наземь), трудно было бы догадаться, что это преступник. Вид сытый, повадка уверенная, не боязливая.
Да и настроение у Захара Щапова хорошее. Пением веселит себя охотник.
Неожиданно, безо всякой, казалось бы, причины, оборвалось беспечное пение. Ссутулился охотник, посмотрел по-волчьи исподлобья и вдруг резко повернулся в сторону учуянной опасности.
Там — другой человек.
В общем, человек как человек. Лицо открытое, цветом бледноватое, городское; правда, из-под полушубка виднеется стоячий, с красным кантом ворот офицерского кителя, но это ничего, зато ружьё у незнакомца в чехле за спиной. Ясное дело, приезжий какой-то, олух неотёсанный, заблудился, будет дорогу спрашивать.
Но ничего такого не спросил приезжий, а сделал вдруг нечто несообразное: рыскнул к висевшему на кусте старинному, с гранёным стволом ружью и, завладев им и мгновенно проверив, заряжено ли оно (оно оказалось заряженным), попросил завораживающе любезным тоном:
— Ножик, пожалуйста, бросьте.
Измазанная кровью рука Щапова по-боевому сжала финку, но под ружейным прицелом он сразу же одумался. Небрежно поигрывая финкой, спросил:
— А коли не брошу, что будет?
— А это смотря по тому, чем у вас патрон начинён — пулей или дробью.
— Хватило бы и дроби, — вздохнул Щапов, насторожённо поглядывая на чёрное дульное отверстие. — Однако пуля там, круглая. Неужто так и пальнёшь в меня, в живого? Это ж какую нечеловеческую злобу надо иметь!
— А я — в ногу.
— В ногу тоже больно, — качнул головой Щапов и нехотя выронил финку; сверкнув, она аккуратно воткнулась в снег. — И откуда ты на мою голову навязался? Чего я тебе такого сделал? Стоял себе… Никого, кажись, не трогал…
— Заповедник здесь, а вы оленуху убили, причём, кажется, стельную. Придётся ответ держать, по закону.
— Ещё и заповедник какой-то… Впервой слышу… — И вдруг закричал, мгновенно налившись гневом: — А ты кто такой?! Ты какое имеешь право нападать на мирного человека?!
— Я директор заповедника. Предъявите документы.
— Документы… Без надобности они нам… — смиряясь и оттягивая время, пробормотал Щапов. — Виноватый я, ну… Бес попутал. Нечаянно я её — думал, волк. Бежит, я — пах! Оно возьми и попади. Буквально само стрельнуло! Отпусти, начальник, а? И её себе возьмёшь, и ружьё, так и быть, забирай и пользуйся — неплохое ружьишко…
— Ладно. Хватит трепаться. В Терново пойдём, разобраться надо, что вы за личность.
В путь пустились в таком порядке: впереди впряжённый в верёвочную лямку Щапов тащил оленью тушу; сзади — угрюмо молчаливый Белов с ружьём наперевес. То и дело Щапов досадливо качал головой: «Ай-я-яй, ну и ну!…» Ничего хорошего ему не сулил неожиданный поворот событий. Он, наконец, остановился, обернулся к Белову:
— Отпусти, начальник! Христом-богом прошу! Хошь, на колени стану? Отпусти! Откроюсь я тебе… Из заключения иду. Все своё отсидел, домой пробираюсь, детишки у меня, ждут, поди… А тут вот чуть с голоду не помер, в тайге-то. Ну, шлёпнул эту… Ты сам рассуди, каково мне теперь перед властями оказаться? И старое припомнят, и новое припаяют. А ведь не вор я и не бандит, за бабу страдал, за ревность. Эх! Это из-за двух-то пудов мяса!
Кажется, поверил Белов. Вроде бы сочувствием или сожалением покривилось его лицо. Но словами не слишком-то обнадёжил Щапова:
— Не в тюрьму же я вас веду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42