Он изложил свое дело, и она холодно сказала:
— У нас здесь нет привычки шпионить за своими соседями. Я не знаю директора Бруберга и ничем не могу вам помочь.
— Печально.
— Может быть, для вас, но не для меня. Скажите, а кто вас сюда прислал?
Судя по голосу и выражению голубых глаз, она его в чем-то подозревала. Ей было лет тридцать пять-сорок. Холеная. Кого-то она ему очень напоминала, но кого именно, он вспомнить не мог.
— Что ж, прощайте, — уныло сказал он, пожав плечами.
Сев в машину, Колльберг заглянул в свою бумажку. Хелена Ханссон называла свой адрес — Вестеросгатан в Васастадене и номер телефона. Он поехал в отделение полиции на Лидинге. Его коллеги в штатском сидели над карточками футбольной лотереи, попивая лимонад из бумажных стаканчиков.
— Я сюда пришел только позвонить, — устало произнес Колльберг.
— Звони по любому.
Колльберг ехал в Васастаден и по дороге думал о том, что и Лидинге с его лощеным видом тоже кладет свою гирю на весы растущей преступности. Только живут здесь люди богатые, и они могут скрыть свои делишки за чистеньким фасадом.
В доме на Вестеросгатан лифта не было, и Колльбергу пришлось карабкаться на пятый этаж в пяти разных подъездах. Дом был ветхий и запущенный хозяевами, в заасфальтированном дворе между бочками для мусора сновали большие жирные крысы.
Он звонил в разные квартиры, иногда двери открывались, и разные люди испуганно смотрели на него. Здесь полиции боялись, и, как видно, причины для этого были.
Никакой Хелены Ханссон он не нашел.
Никто не мог сказать, живет ли здесь женщина с такой фамилией и жила ли вообще. В таких домах не любили давать сведения полиции, да и мало что знали друг о друге.
Колльберг стоял на улице, вытирая лицо носовым платком, который давным-давно был насквозь мокрым от пота. Несколько минут размышлял. Потом сдался и поехал домой. Через час его жена сказала:
— Почему ты так плохо выглядишь?
Он уже принял душ и сидел, завернувшись в мохнатое полотенце, с банкой холодного пива в руках.
— Потому что я себя так чувствую, — ответил он. — Эта проклятая работа…
— Бросать ее пора.
— Это не так-то легко.
Колльберг был полицейским и ничего не мог поделать с тем, что всегда старался быть как можно более хорошим полицейским. Это стремление было как будто встроено в механизм его психики и стало бременем, которое он почему-то обязан нести.
Задание Мартина Бека казалось простым заурядным делом, а оно не давало ему покоя. Нахмурившись, он спросил:
— Слушай, Гюн, а что такое разъездной секретарь?
— Обычно своего рода «девушка по вызову», у которой в портфеле всегда наготове ночная рубашка, зубная щетка и противозачаточные таблетки.
— Значит, обычная проститутка?
— Вот именно. Обслуживает бизнесменов и прочих, когда они куда-нибудь едут и не хотят искать себе потаскуху на месте.
Он поразмыслил и решил, что ему нужна помощь. У себя в отделе он на нее рассчитывать не мог, потому что народ был в отпусках. Вздохнув, Колльберг пошел к телефону и позвонил в уголовную полицию на Кунгсхольмсгатан.
Ему ответил человек, с которым он меньше всего хотел иметь дело, — Гюнвальд Ларссон.
— Как у меня дела? — недовольно ответил тот. — А как ты думаешь? Поножовщина, драки, грабежи, сумасшедшие иностранцы, готовые отдать любые деньги за наркотики. А людей почти нет. Меландер сидит в Вермдё, Рённ в пятницу уехал в свой Арьеплуг, Стрёмгрен на Майорке. Кроме того, похоже, что в такую жару люди становятся агрессивнее. А тебе чего?
Колльбергу Гюнвальд Ларссон был неприятен. «Он сообразительность потерял еще в колыбели», — подумал Колльберг. А вслух сказал:
— Я насчет этого дела Пальмгрена.
— Ничего общего с ним иметь не хочу, — быстро сказал Ларссон. — И так уже имел с ним достаточно неприятностей.
Колльберг тем не менее изложил ему историю своих мытарств. Гюнвальд Ларссон слушал, изредка вставляя злые реплики, а один раз оборвал его, сказав:
— Чего ты зря стараешься мне все объяснить? Не мое это дело.
Тем не менее что-то его все-таки заинтересовало, потому что под конец он спросил:
— Так ты говоришь, Чедервеген? А какой номер?
Колльберг повторил номер дома.
— Хм, — сказал Ларссон. — Может быть, тут я сумею что-то сделать.
— Спасибо, — выдавил из себя Колльберг.
— А я не для тебя стараюсь, — сказал Ларссон, будто и в самом деле имел в виду какие-то свои цели.
А он их и имел.
Колльберг удивился этой заинтересованности. Желание помочь другому никогда не было характерной чертой Гюнвальда Ларссона.
— Что касается этой потаскухи Ханссон, — мрачно произнес Ларссон, — то тебе лучше всего поговорить с полицией нравов. Конечно же, в Мальмё на первом допросе ей пришлось показать свое удостоверение личности. Так что зовут ее скорее всего Хеленой Ханссон. А вот адрес она могла соврать какой угодно.
Колльберг повесил трубку, потом тут же набрал еще один номер. На этот раз он звонил Осе Турелль, в полицию нравов.
XIII
Закончив разговор по телефону, Гюнвальд Ларссон тут же спустился вниз, сел в машину и поехал прямым путем на Лидинге.
Он рассматривал свои тяжелые ладони, лежавшие на баранке, и посмеивался про себя. Юмор висельника.
Приехав на Чедервеген, он бросил беглый взгляд на по-прежнему мертвый дом Бруберга и направился к соседней вилле. Позвонил. Дверь открыла та же тощая блондинка, которая двумя часами ранее выпроводила Колльберга.
— Гюнвальд, — ошеломленно сказала она теперь. — Какого… Как ты смел сюда явиться?
— О, — насмешливо ответил он. — Старая любовь не ржавеет.
— Я не видела тебя больше десяти лет, и за это благодарна. — Нахмурив светлые брови, она подозрительно спросила: — Это не ты подослал ко мне того толстяка, что приходил сегодня утром?
— Нет, не я. Хотя я пришел по тому же делу.
— Могу повторить только то же, что сказала ему. Я не шпионю за своими соседями.
— Нет? А впустить меня в дом ты собираешься? Или мне разнести эти твои дурацкие палисандровые двери?
— Я на твоем месте умерла бы от стыда. Хотя у тебя не хватит тонкости для этого.
— Потихоньку исправляюсь.
— Уж лучше входи, чем стоять здесь и позорить меня.
Она распахнула дверь. Гюнвальд Ларссон перешагнул порог.
— А где эта вонючка, муж твой?
— Хюгольд в штабе. У него сейчас много работы, очень ответственной.
— И ему не удалось тебя обрюхатить за тринадцать или за сколько там лет?
— Одиннадцать, — сказала она. — И не хами. Впрочем, я дома не одна.
— Вот как? И любовника завела? Небось какой-нибудь курсантик?
— Оставь при себе эти вульгарные шуточки. Ко мне на чашку чая заглянула подруга детства. Соня. Может быть, ты ее помнишь?
— Слава Богу, нет.
— Ей не очень повезло, — сказала женщина, поправляя свои светлые волосы. — Но у нее очень респектабельная работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— У нас здесь нет привычки шпионить за своими соседями. Я не знаю директора Бруберга и ничем не могу вам помочь.
— Печально.
— Может быть, для вас, но не для меня. Скажите, а кто вас сюда прислал?
Судя по голосу и выражению голубых глаз, она его в чем-то подозревала. Ей было лет тридцать пять-сорок. Холеная. Кого-то она ему очень напоминала, но кого именно, он вспомнить не мог.
— Что ж, прощайте, — уныло сказал он, пожав плечами.
Сев в машину, Колльберг заглянул в свою бумажку. Хелена Ханссон называла свой адрес — Вестеросгатан в Васастадене и номер телефона. Он поехал в отделение полиции на Лидинге. Его коллеги в штатском сидели над карточками футбольной лотереи, попивая лимонад из бумажных стаканчиков.
— Я сюда пришел только позвонить, — устало произнес Колльберг.
— Звони по любому.
Колльберг ехал в Васастаден и по дороге думал о том, что и Лидинге с его лощеным видом тоже кладет свою гирю на весы растущей преступности. Только живут здесь люди богатые, и они могут скрыть свои делишки за чистеньким фасадом.
В доме на Вестеросгатан лифта не было, и Колльбергу пришлось карабкаться на пятый этаж в пяти разных подъездах. Дом был ветхий и запущенный хозяевами, в заасфальтированном дворе между бочками для мусора сновали большие жирные крысы.
Он звонил в разные квартиры, иногда двери открывались, и разные люди испуганно смотрели на него. Здесь полиции боялись, и, как видно, причины для этого были.
Никакой Хелены Ханссон он не нашел.
Никто не мог сказать, живет ли здесь женщина с такой фамилией и жила ли вообще. В таких домах не любили давать сведения полиции, да и мало что знали друг о друге.
Колльберг стоял на улице, вытирая лицо носовым платком, который давным-давно был насквозь мокрым от пота. Несколько минут размышлял. Потом сдался и поехал домой. Через час его жена сказала:
— Почему ты так плохо выглядишь?
Он уже принял душ и сидел, завернувшись в мохнатое полотенце, с банкой холодного пива в руках.
— Потому что я себя так чувствую, — ответил он. — Эта проклятая работа…
— Бросать ее пора.
— Это не так-то легко.
Колльберг был полицейским и ничего не мог поделать с тем, что всегда старался быть как можно более хорошим полицейским. Это стремление было как будто встроено в механизм его психики и стало бременем, которое он почему-то обязан нести.
Задание Мартина Бека казалось простым заурядным делом, а оно не давало ему покоя. Нахмурившись, он спросил:
— Слушай, Гюн, а что такое разъездной секретарь?
— Обычно своего рода «девушка по вызову», у которой в портфеле всегда наготове ночная рубашка, зубная щетка и противозачаточные таблетки.
— Значит, обычная проститутка?
— Вот именно. Обслуживает бизнесменов и прочих, когда они куда-нибудь едут и не хотят искать себе потаскуху на месте.
Он поразмыслил и решил, что ему нужна помощь. У себя в отделе он на нее рассчитывать не мог, потому что народ был в отпусках. Вздохнув, Колльберг пошел к телефону и позвонил в уголовную полицию на Кунгсхольмсгатан.
Ему ответил человек, с которым он меньше всего хотел иметь дело, — Гюнвальд Ларссон.
— Как у меня дела? — недовольно ответил тот. — А как ты думаешь? Поножовщина, драки, грабежи, сумасшедшие иностранцы, готовые отдать любые деньги за наркотики. А людей почти нет. Меландер сидит в Вермдё, Рённ в пятницу уехал в свой Арьеплуг, Стрёмгрен на Майорке. Кроме того, похоже, что в такую жару люди становятся агрессивнее. А тебе чего?
Колльбергу Гюнвальд Ларссон был неприятен. «Он сообразительность потерял еще в колыбели», — подумал Колльберг. А вслух сказал:
— Я насчет этого дела Пальмгрена.
— Ничего общего с ним иметь не хочу, — быстро сказал Ларссон. — И так уже имел с ним достаточно неприятностей.
Колльберг тем не менее изложил ему историю своих мытарств. Гюнвальд Ларссон слушал, изредка вставляя злые реплики, а один раз оборвал его, сказав:
— Чего ты зря стараешься мне все объяснить? Не мое это дело.
Тем не менее что-то его все-таки заинтересовало, потому что под конец он спросил:
— Так ты говоришь, Чедервеген? А какой номер?
Колльберг повторил номер дома.
— Хм, — сказал Ларссон. — Может быть, тут я сумею что-то сделать.
— Спасибо, — выдавил из себя Колльберг.
— А я не для тебя стараюсь, — сказал Ларссон, будто и в самом деле имел в виду какие-то свои цели.
А он их и имел.
Колльберг удивился этой заинтересованности. Желание помочь другому никогда не было характерной чертой Гюнвальда Ларссона.
— Что касается этой потаскухи Ханссон, — мрачно произнес Ларссон, — то тебе лучше всего поговорить с полицией нравов. Конечно же, в Мальмё на первом допросе ей пришлось показать свое удостоверение личности. Так что зовут ее скорее всего Хеленой Ханссон. А вот адрес она могла соврать какой угодно.
Колльберг повесил трубку, потом тут же набрал еще один номер. На этот раз он звонил Осе Турелль, в полицию нравов.
XIII
Закончив разговор по телефону, Гюнвальд Ларссон тут же спустился вниз, сел в машину и поехал прямым путем на Лидинге.
Он рассматривал свои тяжелые ладони, лежавшие на баранке, и посмеивался про себя. Юмор висельника.
Приехав на Чедервеген, он бросил беглый взгляд на по-прежнему мертвый дом Бруберга и направился к соседней вилле. Позвонил. Дверь открыла та же тощая блондинка, которая двумя часами ранее выпроводила Колльберга.
— Гюнвальд, — ошеломленно сказала она теперь. — Какого… Как ты смел сюда явиться?
— О, — насмешливо ответил он. — Старая любовь не ржавеет.
— Я не видела тебя больше десяти лет, и за это благодарна. — Нахмурив светлые брови, она подозрительно спросила: — Это не ты подослал ко мне того толстяка, что приходил сегодня утром?
— Нет, не я. Хотя я пришел по тому же делу.
— Могу повторить только то же, что сказала ему. Я не шпионю за своими соседями.
— Нет? А впустить меня в дом ты собираешься? Или мне разнести эти твои дурацкие палисандровые двери?
— Я на твоем месте умерла бы от стыда. Хотя у тебя не хватит тонкости для этого.
— Потихоньку исправляюсь.
— Уж лучше входи, чем стоять здесь и позорить меня.
Она распахнула дверь. Гюнвальд Ларссон перешагнул порог.
— А где эта вонючка, муж твой?
— Хюгольд в штабе. У него сейчас много работы, очень ответственной.
— И ему не удалось тебя обрюхатить за тринадцать или за сколько там лет?
— Одиннадцать, — сказала она. — И не хами. Впрочем, я дома не одна.
— Вот как? И любовника завела? Небось какой-нибудь курсантик?
— Оставь при себе эти вульгарные шуточки. Ко мне на чашку чая заглянула подруга детства. Соня. Может быть, ты ее помнишь?
— Слава Богу, нет.
— Ей не очень повезло, — сказала женщина, поправляя свои светлые волосы. — Но у нее очень респектабельная работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46