После примерки Гитта направилась домой. По пути она рассказывала Руди о Германии и о своей жизни за последние полтора года. Потом, как бы невзначай, спросила:
– Ну, и дает что-нибудь эта «чистая дружба» твоей карьере? По правде говоря, я не вижу в ней прока. Насколько мне известно, ты все еще клерк. Ах, да! Ты же не был подмастерьем парикмахера, иначе наверняка стал бы уже советником!
– Гитта, я прошу тебя… Ты ведь не знаешь положения дел и потому несправедлива.
– Гм!.. Ну хорошо, мой дорогой, не сердись! Я просто не могла сдержать себя…
Янчо рассказал о вынесенном ему дисциплинарном взыскании. Дело в том, что рабочим городских предприятий продовольствие, закупаемое в деревне, доставляли на пожарных машинах. Это было не совсем законно, однако в городе имелось три пожарных автомашины, и нужда заставила бургомистра разрешить это. Машинами ведал Янчо. Вскоре на двух шоферов поступила жалоба, что они не столько возят на этих машинах продукты для рабочих, сколько обделывают свои делишки и выполняют заказы частных лиц. Мошенничество подтвердилось при проверке на шоссе. В машине обнаружили вино, свинину и другие продукты. Янчо не чувствовал себя виновным, но от работы был отстранен, и против него тоже начали следствие.
– Старик у нас – человек твердого характера, – объяснял он девушке. – Я верю, что со мной ничего не случится, потому что он очень справедливый человек. Достаточно сказать, что, зная о наших хороших отношениях с Магдой, он все же не отменил своего решения. Очень порядочный человек! Вот погоди, скоро все узнают его…
Девушка, сохраняя внешне ледяное спокойствие, молчала.
– Слушай, Гитта, – сказал Руди после паузы. – Я вижу, ты не одобряешь моей дружбы с Магдой. Поверь, что между нами нет ничего такого, что опошляло бы мои чувства к тебе… Но если хочешь, я не буду больше встречаться с ней…
– Не думаешь ли ты, что я собираюсь вмешиваться в твои личные дела?
– Но ведь… У тебя есть на это право. Я так смотрю на эти вещи, и мне хотелось бы, чтобы ты считала себя вправе… Я не хочу делать ничего, что тебе обидно…
Девушка покачала головой, потом, чуть сдвинув брови, посмотрела перед собой и холодно сказала:
– Но это действительно твое личное дело…
К счастью, зима в том году не была суровой, она только очень затянулась. Природа словно понимала, что люди и без того терпят лишения, и мороз не слишком хватал за окоченевшие пальцы рук и ног. Но, что ни говори, зима есть зима, и она всегда берет свое.
Центральное отопление в городской управе не работало. Железные печки-времянки были установлены только в наиболее важных и больших помещениях. Их трубы через заколоченные досками и прессованным картоном окна были выведены наружу. В комнатах, где были такие печки, собирался весь персонал управы. В те дни трудно было достать даже плохой, засоренный породой уголь. Дома, если они вообще отапливались, чаще всего обходились угольной крошкой. В марте погода немного улучшилась, все возвещало о приближении весны. Однако вскоре небо снова покрылось грязными облаками, и на улицах стояли лужи.
Несмотря на это, пятнадцатого марта, в соответствии с постановлением, топить прекратили. Служащие в учреждениях сидели в пальто, писали в перчатках с обрезанными пальцами, а лысые не снимали шляп.
Сирмаи довольно скоро втянулся в ритм привычной для него деловой жизни. Каждый день утром, ровно в девять, под бой часов, он, в своем зимнем пальто с меховым воротником, быстро поднимался по широкой лестнице, не обращая внимания на выстроившихся в ряд и приветствовавших его сослуживцев. Он вдыхал в себя по-домашнему знакомый воздух, насыщенный пылью, пропитанный запахом еще не просохших полов, человеческих тел и овчин. Для него это стало таким же привычным, как утром стаканчик виноградной палинки, после которого человек крякнет, потянется и весь будто оживет.
Все больше и больше посетителей из общей комнаты секретариата сворачивало к его двери. Среди них были не только хорошо одетые господа, но и обладатели овчинных тулупов. Сирмаи старался, чтобы каждый, кто обращался к нему с просьбой, тут же, из его рук, получал и решение. С другой стороны, он воздерживался от самостоятельных действий, обсуждал все с Андришкой и в зависимости от его мнения делал вывод. Он заранее решил, что в первый месяц ограничится лишь позицией наблюдателя, и строго придерживался этого. Он затребовал много старых дел и постепенно втянулся в общественную жизнь города, посещал подряд все собрания и конференции различных партий, побывал даже на собрании Демократического союза венгерских женщин. Он прочитывал все газеты, ездил на предприятия.
С Андришкой он установил сугубо официальные отношения, старался держаться от него подальше, избегал трений. Это устраивало и Андришку, который считал такие отношения наиболее правильными и, чтобы не изменять их, не признавался даже в том, что уважает в своем заместителе (превращение Сирмаи в заместителя бургомистра произошло без особого труда) его богатый опыт, замечательную память, глубокие юридические знания и навыки администратора. Со своей стороны и Сирмаи, сохраняя на лице маску безразличия, в душе вынужден был согласиться, что бывший механик с кирпичного завода разумный, способный, энергичный и безусловно честный человек. И если бы не коренные противоречия, которые разделяли их, хотя, правда, пока еще и не прорывались наружу, Андришко был бы даже симпатичен Сирмаи.
Часто случалось, особенно в первые дни, что кое-кто из служащих городской управы, выражая свою радость по поводу возвращения Сирмаи на родину, старался прямо или косвенно очернить и унизить в его глазах бургомистра. Большинство делало это от души, некоторые же лишь для того, чтобы доказать Сирмаи свое усердие или отвести от себя подозрения, тем более что перед выборами в сорок пятом они слишком уж «красным» представляли себе будущее демократии и поэтому несколько настойчивее, чем следовало бы, рассказывали эпизоды из жизни своего «дяди», служившего в 1919 году в Красной Армии. А были и такие, кто пытался затевать подобные разговоры просто для того, чтобы очередной сплетней накалить атмосферу в управе.
Сирмаи, как правило, пропускал эти разговоры мимо ушей, а кое-кого даже ставил на место. Он осторожно выбирал себе сторонников – тех, на кого мог бы положиться, однако даже им не открывал своего истинного лица.
Месяц тактики выжидания подходил к концу, когда Сирмаи пригласил на беседу узкий круг своих друзей, причем каждому из них было сказано: «Будешь только ты, и никому не говори об этом!»
А вечером, тем, кто удивился, оказавшись вовсе не единственным гостем, он объяснил, что, дескать, кто-то, видно, с кем-то поделился и разговор стал известен другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18