Она подала ему его килт и сапоги. Он поспешно провел гребнем по волосам, а затем заставил себя снова выйти на палубу, под безжалостный солнечный свет. Брота, Тана, Томияно, другие моряки… никто из них все еще не реагировал на его присутствие, на невидимого воина. Его появление вызвало веселые возгласы с пристани. Он даже не взглянул в ту сторону.
Его заколка для волос и меч находились в рубке. Он направился прямиком через палубу. Когда он обходил крышку кормового люка, открылась дверь, и вышел Хонакура, очень усталый, напомнив Уолли доброго старого сельского доктора, выходящего из комнаты больного. «Можете теперь войти». Старый жрец попытался пройти мимо Уолли, но тот преградил ему дорогу.
– Ну, старик?
Хонакура посмотрел на него без какого-либо выражения на лице.
– У этого молодого человека голова словно кокосовый орех. Никогда не встречал головы крепче. Но теперь до него дошло.
– Большое тебе спасибо, жрец.
Мутные глаза старика, казалось, внезапно вспыхнули.
– Я это сделал не ради тебя. Ты презренный безумец.
Старик ушел.
Уолли вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
Телка сидела на одном из сундуков у дальней стены, тупо глядя в пространство. Ннанджи стоял посреди помещения, очень бледный… юный, обиженный и уязвимый. Он все еще держал ножны с седьмым мечом, с болтавшимися ремнями и пряжками перевязи. Уолли подошел к нему. Он собирался что-то сказать, но какое-то мгновение мог лишь смотреть на странно пришибленный взгляд бесцветных глаз Ннанджи.
– Боги жестоки, милорд брат.
– Ннанджи…
– Я не мог бы этого сделать.
Это было абсурдно. «Я не мог бы проявить подобную трусость, и потому у тебя больше смелости, чем у меня?» Несомненно, что-то из извращенной логики Хонакуры.
– Ннанджи, прости меня.
Ннанджи грустно покачал головой.
– Боги жестоки. «Когда низко пасть придется»? Старик объяснил, что тебе пришлось страдать, брат… но я не мог бы этого сделать. Даже ради Самой Богини.
У него был такой вид, словно он хотел утешить Уолли, заключив его в объятия.
– О… О, проклятье! – Небольшая уловка могла бы извинить поведение Уолли в глазах Ннанджи, но это была ложь. Он не мог спрятаться за подобным обманом, как бы позорна ни была правда. – Я не думал о загадке. Мне даже в голову это не пришло. Я полз, потому что не хотел умирать.
Ннанджи закрыл глаза и содрогнулся.
– В моем мире это был бы достойный выход. – Уолли никак не смог бы примирить две культуры, слишком разным был в них способ мышления. Но он должен был попытаться – попытаться показать Ннанджи, что его поступок не был для него самого столь ужасен. – Я нарушил закон. Я понес наказание. Видишь ли, это не повредило никому, кроме меня. Думаю, это лучше, нежели смерть. Я говорил тебе, что делаю в этом мире все, что в моих силах… но я тебя предупреждал. Я сказал, что я не настоящий воин.
– Уф! – Ннанджи тряхнул головой, словно проясняя мысли, и отвернулся, пряча лицо. – Но боги, вероятно, знали, что ты поступишь именно так.
– Полагаю, да. Возможно, мне следовало прыгнуть. Возможно, она позволила бы мне… вернуться невредимым. – Для понятия «плавать» подходящего слова не нашлось.
Время тянулось медленно. С пристани доносился шум толпы.
– Я предупреждал тебя, Ннанджи. Тогда, в первый день, когда мы сидели на стене в храмовом саду…
– «Я не из тех героев, о которых говорится в эпосах». Я помню.
– Я не могу освободить тебя от четвертой клятвы. Она необратима. Но вторая утратила силу, если именно этого тебе хочется. Мы остаемся братьями по клятве, но мы можем никогда больше не встречаться. В следующем порту ты можешь уйти.
Ннанджи повернулся и распрямил худые плечи.
– Нет. У меня тоже есть своя роль. Старик все еще так считает. Я остаюсь. – Он протянул Уолли его заколку.
Удивленный и довольный, Уолли взял ее и воткнул в волосы.
– Может быть, это не очень надолго. Маленький бог предупреждал меня: наказание за ошибку – смерть, или еще хуже. Хонакура, возможно, ошибается относительно загадки. Возможно, я все испортил. Так что, может быть, это ненадолго.
Ннанджи судорожно сглотнул.
– Хуже? Ты уже был наказан, брат. Может быть, и нет… И это и моя вина, брат!
– Никогда! Что ты имеешь в виду?
– Ты просил меня предупредить тебя, когда ты будешь совершать ошибку. Когда ты снял свой меч…
– Ты меня предупредил. Я пренебрег твоим предупреждением.
Ннанджи вытащил седьмой меч.
Сердце Уолли замерло, а затем забилось чуть быстрее обычного. Он был не вооружен. К Ннанджи с обнаженным мечом в руке следовало относиться весьма осторожно.
– Я мог бы остановить тебя, брат, – мягко сказал он.
Уолли промолчал. В полумраке рубки свет отражался от смертоносного лезвия, которым Ннанджи поводил из стороны в сторону, задумчиво глядя на него.
– Я должен был тебя остановить. Но ты был Ее посланником.
Был ? С одним сегодня определенно было покончено – Ннанджи был грубым образом излечен от поклонения перед героем.
Потом он взглянул на Уолли и заставил себя слабо улыбнуться – улыбка получилась скорее кривой, чем радостной.
– Был и есть, – сказал он. – Ее посланником, я имею в виду. – Он протянул ему ножны и перевязь. Меч он оставил у себя.
С нарастающей тревогой Уолли взял перевязь и начал ее застегивать, думая о том, что сейчас происходит под этой рыжей шевелюрой.
– Надеюсь, что я им являюсь до сих пор. Но сегодня я не чувствую себя героем.
Ннанджи снова посмотрел на меч в своей руке, глядя на игру света на сапфире, серебре и стали клинка.
– Помнишь последнее, что сказал Бриу, милорд брат?
– Нет.
– Самое последнее. Он сказал: «Полагаю, мы должны продолжать пытаться делать, как лучше».
Возможно, Ннанджи сожалел о том, что поменял наставника.
Нет; он расчетливо посмотрел на Уолли, а затем опустился на колено. Держа седьмой меч в обеих руках, он торжественно произнес:
– Живи с ним. Носи его и служи Ей. Умри с ним в руках.
Это был ритуал посвящения. Сутры требовали его для первого меча новичка, но воины применяли его к любому новому клинку. Ннанджи воспользовался им для повторного посвящения – обновления, возрождения Шонсу. Но это также означало дружбу , поскольку когда воин получал новый меч, он просил своего лучшего друга, чтобы тот вручил ему его. Так что это означало прощение и примирение, торжественную присягу и новое начало. Это означало: «Будь отныне воином». Оно было полно юношеского воинского романтизма, типичного для Ннанджи, и казавшегося сейчас удивительно уместным.
Злясь на возникший в горле комок, Уолли произнес ответ:
– Да будет он моей честью и моей гордостью.
Он взял меч и улыбнулся Ннанджи, который поднялся с земли.
– Спасибо тебе, брат. Постараюсь сделать все, что смогу.
Ннанджи не улыбнулся в ответ, лишь тихо сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104