Но старики шахтеры, когда они не наверху, а под землей, обладают особенным чувством дисциплины и дружбы, похожие в этом отношении на старых моряков во время аврала.
Только в первые минуты возникла паника в более отдаленных выработках и постояла толчея возле подземного рудничного двора, где обосновался теперь в конторке забастовочный комитет. Но не прошло и получаса, как создалась такая обстановка, когда не только бегать зря, но даже задавать вслух относящиеся к событию вопросы было уже неудобно.
Рабочие со всех выработок были стянуты в ближние штреки. Китайцев решили не неволить и собрали их на митинг, - китайцы примкнули к стачке.
Через некоторое время по всем штрекам, как в детской игре в телефон, из уст в уста пошел опрос: у кого есть часы. Опрос установил, что ни у одного из полутора тысяч шахтеров часов не было.
Но если ни у кого из горняков не было часов, то у многих обнаружились карты. Когда Пров пошел по штрекам проведать людей, уже во всех местах, где висели или стояли горящие лампы, образовались кружки. Молодежь группировалась больше вокруг откатчиц, веселыми шутками встречавших кудрявого Прова.
- Только смотрите у меня!.. - Пров погрозил золотисто-черным пальцем со стальным колечком.
- Это ты у нас ходок, Пров Алексеич, а это что ж за народ, - зелень! бодренько сказала старуха Чувилиха, лет тридцать уже работавшая по шахтам.
- Под землей-то грех, бабушка! - отшутился Пров при общем смехе.
В чуть освещенном мокром тупичке человек до тридцати молодых шахтеров и шахтерок, наладив на расчески и гребешки папиросную бумагу, играли "Барыню", и парень и девушка, похожие на водолазов, полуприсев, чтобы не стукнуться головами о крепление, оттаптывали ее, "Барыню", тяжелыми горняцкими башмаками.
- ...И лежит она, та Атланида, на дне морском - улицы, церкви, бани, кабаки, а поверх ее вода. Соленая, - дребезжал в кромешной тьме стариковский тенорок.
- А люди? - спросил Пров, приподняв свою лампу.
- Люди! Сказано, на дне морском! - отвечал кто-то из слушателей.
- Ну, это как сказать, это никому не известно, - поправил его рассказчик, покосившись на подошедшего, - это еще никому не известно, чего оно там на дне морском, - продребезжал он своим тенорком.
- А оно без людей еще интересней, - сказал кто-то, - стоят башни, дворцы царские, замки, - он имел в виду замки, - а округ них рыбы плавают. Большие... акулы, сомы... - таинственно говорил он.
- В море сомы? Сам ты сом! - сказал Пров. - Давайте лучше песню сыграем. Хорошую. Из тех, что не полагается...
Старик-рассказчик, видавший виды, с готовностью кхекнул в бородку и затянул "Замучен тяжелой неволей", но Пров нашел, что до этой песни еще не дошло. Он завел "Вставай, подымайся, рабочий народ". Соседние группы примкнули к ним, и песня покатилась по штрекам.
Тысяча с лишним людей, рассевшихся звездообразно под землей на общем протяжении в два километра, не могла петь в лад. Песня перекатывалась из одного штрека в другой, возвращалась обратно; ее накатывавшиеся волны с грохотом сшибались с встречными, - казалось, это сама земля гудит.
Но там, на земле, не было слышно этой песни. Слушали песню только китайцы, молча сидевшие в темном штреке на корточках друг против друга.
X
Вокруг шахт, забастовавших под землей, собрались толпы женщин и детей. Женщины осыпали солдат насмешками и бранью и чуть не плевали им в лицо. Дети, что постарше, кидались камнями, а те, что поменьше, плакали. Казаки разгоняли толпы плетьми, но толпы собирались снова, с каждым разом становясь смелее.
У шахты № 2 женщины стащили с лошади отбившегося от своих казака и сняли с него штаны и сапоги.
Часам к пяти забастовали железнодорожники, рабочие подвесной дороги, рабочие коксовой печи и электрической станции.
Ланговому сообщили из конторы управления, что пришли представители стачечного комитета и управляющий просит принять участие в переговорах.
Он поехал в сопровождении Маркевича, адъютанта и эскорта казаков.
Не слышно было ни привычного жужжания вагонеток подвесной дороги и грохота сгружаемого и нагружаемого угля и маневрирующих составов, ни посвиста "кукушек" на станции. С горы виден был весь поселок, дальний край которого под сопками был уже в тени, а ближняя, большая, часть еще освещена солнцем. Там и здесь виднелись пестрые кучки женщин, то разбегавшиеся, то возникавшие вновь. По улицам маячили конные с желтыми околышами фуражек. В прозрачном воздухе стоял слитный гомон женских и детских голосов.
Едва Ланговой и сопровождавшие его офицеры и казаки свернули на улицу, идущую мимо шахты № 1, дорогу им перегородила толпа женщин и детей. Казаки и солдаты, охранявшие шахту, завидев начальство, снова кинулись разгонять толпу, но она, в состоянии крайнего исступления, не обращала на них внимания. Женщины садились или ложились на землю и пронзительно визжали.
Ланговой, стиснув зубы, пришпорил жеребца и карьером помчался прямо на толпу. Маркевич, адъютант и казаки ринулись за ним. Толпа раздалась. Несколько секунд они мчались в окружавшем их сплошном визге и свисте, осыпаемые камнями, щепками, комьями земли и конским пометом. Ланговой почувствовал, как что-то вскользь задело его повыше виска, и фуражка слетела с его головы, но он не остановился, понимая, что каждая минута задержки поставит его в еще более смешное положение.
Через минуту его догнал адъютант и подал фуражку. Ланговой, боясь встретиться глазами с Маркевичем, вырвал фуражку из рук адъютанта и снова дал шпоры жеребцу.
Несколько человек рабочих сидело в приемной. При виде офицеров все они встали. Ланговой, бледный, с подрагивающими губами, прошел в кабинет управляющего.
- Наконец-то! Здравствуйте, мой дорогой! - Управляющий, тряся кадыком и задыхаясь, вышел к нему из-за стола, протянув свои отечные руки. - Вот, изволите ли видеть-с, - начал было он хрипло-певучим, как у старой цыганки, голосом.
Ланговой, не замечая его, круто обернулся к адъютанту и срывающимся на визг голосом закричал:
- О чем вы думали? Вам что было приказано? Вызовите мне командира первого батальона!.. Мерзавцы!.. - сказал он, нервными движениями снимая перчатки, и быстро зашагал по комнате.
- Тише, ради бога, тише! - говорил управляющий, косясь на двери. Садитесь, господа. Я думаю, мы должны вначале сами обсудить положение. Вот, изволите ли видеть-с, документ...
Он двумя пальцами взял со стола лист бумаги, наполовину исписанный фиолетовыми чернилами, и протянул Ланговому.
- Командир первого батальона у телефона, - сказал адъютант.
- Я поручил вам, господин капитан, заботу о порядке в поселке, заговорил Ланговой в трубку тонким и резким фальцетом, - но, видно, не только ваши солдаты, а и вы сами боитесь женщин! Приказываю немедленно прекратить безобразия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Только в первые минуты возникла паника в более отдаленных выработках и постояла толчея возле подземного рудничного двора, где обосновался теперь в конторке забастовочный комитет. Но не прошло и получаса, как создалась такая обстановка, когда не только бегать зря, но даже задавать вслух относящиеся к событию вопросы было уже неудобно.
Рабочие со всех выработок были стянуты в ближние штреки. Китайцев решили не неволить и собрали их на митинг, - китайцы примкнули к стачке.
Через некоторое время по всем штрекам, как в детской игре в телефон, из уст в уста пошел опрос: у кого есть часы. Опрос установил, что ни у одного из полутора тысяч шахтеров часов не было.
Но если ни у кого из горняков не было часов, то у многих обнаружились карты. Когда Пров пошел по штрекам проведать людей, уже во всех местах, где висели или стояли горящие лампы, образовались кружки. Молодежь группировалась больше вокруг откатчиц, веселыми шутками встречавших кудрявого Прова.
- Только смотрите у меня!.. - Пров погрозил золотисто-черным пальцем со стальным колечком.
- Это ты у нас ходок, Пров Алексеич, а это что ж за народ, - зелень! бодренько сказала старуха Чувилиха, лет тридцать уже работавшая по шахтам.
- Под землей-то грех, бабушка! - отшутился Пров при общем смехе.
В чуть освещенном мокром тупичке человек до тридцати молодых шахтеров и шахтерок, наладив на расчески и гребешки папиросную бумагу, играли "Барыню", и парень и девушка, похожие на водолазов, полуприсев, чтобы не стукнуться головами о крепление, оттаптывали ее, "Барыню", тяжелыми горняцкими башмаками.
- ...И лежит она, та Атланида, на дне морском - улицы, церкви, бани, кабаки, а поверх ее вода. Соленая, - дребезжал в кромешной тьме стариковский тенорок.
- А люди? - спросил Пров, приподняв свою лампу.
- Люди! Сказано, на дне морском! - отвечал кто-то из слушателей.
- Ну, это как сказать, это никому не известно, - поправил его рассказчик, покосившись на подошедшего, - это еще никому не известно, чего оно там на дне морском, - продребезжал он своим тенорком.
- А оно без людей еще интересней, - сказал кто-то, - стоят башни, дворцы царские, замки, - он имел в виду замки, - а округ них рыбы плавают. Большие... акулы, сомы... - таинственно говорил он.
- В море сомы? Сам ты сом! - сказал Пров. - Давайте лучше песню сыграем. Хорошую. Из тех, что не полагается...
Старик-рассказчик, видавший виды, с готовностью кхекнул в бородку и затянул "Замучен тяжелой неволей", но Пров нашел, что до этой песни еще не дошло. Он завел "Вставай, подымайся, рабочий народ". Соседние группы примкнули к ним, и песня покатилась по штрекам.
Тысяча с лишним людей, рассевшихся звездообразно под землей на общем протяжении в два километра, не могла петь в лад. Песня перекатывалась из одного штрека в другой, возвращалась обратно; ее накатывавшиеся волны с грохотом сшибались с встречными, - казалось, это сама земля гудит.
Но там, на земле, не было слышно этой песни. Слушали песню только китайцы, молча сидевшие в темном штреке на корточках друг против друга.
X
Вокруг шахт, забастовавших под землей, собрались толпы женщин и детей. Женщины осыпали солдат насмешками и бранью и чуть не плевали им в лицо. Дети, что постарше, кидались камнями, а те, что поменьше, плакали. Казаки разгоняли толпы плетьми, но толпы собирались снова, с каждым разом становясь смелее.
У шахты № 2 женщины стащили с лошади отбившегося от своих казака и сняли с него штаны и сапоги.
Часам к пяти забастовали железнодорожники, рабочие подвесной дороги, рабочие коксовой печи и электрической станции.
Ланговому сообщили из конторы управления, что пришли представители стачечного комитета и управляющий просит принять участие в переговорах.
Он поехал в сопровождении Маркевича, адъютанта и эскорта казаков.
Не слышно было ни привычного жужжания вагонеток подвесной дороги и грохота сгружаемого и нагружаемого угля и маневрирующих составов, ни посвиста "кукушек" на станции. С горы виден был весь поселок, дальний край которого под сопками был уже в тени, а ближняя, большая, часть еще освещена солнцем. Там и здесь виднелись пестрые кучки женщин, то разбегавшиеся, то возникавшие вновь. По улицам маячили конные с желтыми околышами фуражек. В прозрачном воздухе стоял слитный гомон женских и детских голосов.
Едва Ланговой и сопровождавшие его офицеры и казаки свернули на улицу, идущую мимо шахты № 1, дорогу им перегородила толпа женщин и детей. Казаки и солдаты, охранявшие шахту, завидев начальство, снова кинулись разгонять толпу, но она, в состоянии крайнего исступления, не обращала на них внимания. Женщины садились или ложились на землю и пронзительно визжали.
Ланговой, стиснув зубы, пришпорил жеребца и карьером помчался прямо на толпу. Маркевич, адъютант и казаки ринулись за ним. Толпа раздалась. Несколько секунд они мчались в окружавшем их сплошном визге и свисте, осыпаемые камнями, щепками, комьями земли и конским пометом. Ланговой почувствовал, как что-то вскользь задело его повыше виска, и фуражка слетела с его головы, но он не остановился, понимая, что каждая минута задержки поставит его в еще более смешное положение.
Через минуту его догнал адъютант и подал фуражку. Ланговой, боясь встретиться глазами с Маркевичем, вырвал фуражку из рук адъютанта и снова дал шпоры жеребцу.
Несколько человек рабочих сидело в приемной. При виде офицеров все они встали. Ланговой, бледный, с подрагивающими губами, прошел в кабинет управляющего.
- Наконец-то! Здравствуйте, мой дорогой! - Управляющий, тряся кадыком и задыхаясь, вышел к нему из-за стола, протянув свои отечные руки. - Вот, изволите ли видеть-с, - начал было он хрипло-певучим, как у старой цыганки, голосом.
Ланговой, не замечая его, круто обернулся к адъютанту и срывающимся на визг голосом закричал:
- О чем вы думали? Вам что было приказано? Вызовите мне командира первого батальона!.. Мерзавцы!.. - сказал он, нервными движениями снимая перчатки, и быстро зашагал по комнате.
- Тише, ради бога, тише! - говорил управляющий, косясь на двери. Садитесь, господа. Я думаю, мы должны вначале сами обсудить положение. Вот, изволите ли видеть-с, документ...
Он двумя пальцами взял со стола лист бумаги, наполовину исписанный фиолетовыми чернилами, и протянул Ланговому.
- Командир первого батальона у телефона, - сказал адъютант.
- Я поручил вам, господин капитан, заботу о порядке в поселке, заговорил Ланговой в трубку тонким и резким фальцетом, - но, видно, не только ваши солдаты, а и вы сами боитесь женщин! Приказываю немедленно прекратить безобразия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156