В карете было темно, но свет с улицы проникал в окна, и Кэрол видела, что он многозначительно посмотрел на нее. Когда он опять заговорил, его тон был все еще строгим:
– Ответьте мне честно, Кэролайн.
– Вы правы, – медленно сказала она, – я изменилась. Зная, что наше совместное будущее устроено, что мне не нужно больше интересоваться…
– Да, – прервал он, – вы говорили мне, принимая мое предложение, что какое-то время вы беспокоились о своем будущем и о будущем Пенелопы.
– Вы действительно помните каждое мое слово? – спросила она, понуждая его пересказать этот разговор.
– Вы говорили, что намереваетесь стать компаньонкой леди Августы или найти унизительное место гувернантки, если это единственная возможность для вас жить достойно, но вы не хотите такой жизни для вашей сестры. Насколько я помню, тогда вы собирались отдать Пенелопе свое маленькое приданое, чтобы увеличить ее часть наследства и таким образом помочь сестре сделать хорошую партию. К счастью, я убедил вас, что Пенелопа наверняка откажется от этого плана, сочтя его несправедливым по отношению к вам, и поэтому вы приняли мое предложение. Полагаю, что мое предложение дать за Пенелопой хорошее приданое сыграло главную роль в вашем решении.
– Пенелопе можно желать только хорошего.
– Именно ваша любовь к сестре привлекла меня к вам поначалу. У меня нет ни сестер, ни братьев, и я рассматриваю вашу привязанность друг к другу как нечто прекрасное и священное.
– А я вам дорога? – прошептала она.
– Вы с каждым днем становитесь мне все дороже.
Кэрол подавила легкую вспышку ревности, поняв, что ей не дождаться любви Николаса. Ревновать к леди Кэролайн у нее не было никакого права. Не по вине этой леди Кэрол оказалась в теле женщины XIX века.
На самом же деле Кэрол начинала нравиться леди Кэролайн. Девушка, которая хотела выйти замуж, чтобы обеспечить счастливое будущее сестры, заслуживала восхищения в эту эпоху, когда возможности женщин были так ограничены. Кэрол только хотелось бы узнать истинные чувства леди Кэролайн к Николасу. С ее же точки зрения, выйти замуж за Николаса, спать с ним каждую ночь, вынашивать его детей отнюдь не было уделом худшим, чем смерть. Жизнь с ним могла стать интересным вариантом жизни в раю.
– Вы не можете утверждать, что боитесь меня, – прошептал Николас ей на ухо, – после вчерашнего вечера.
– Я не боюсь вас. В том смысле, как вы это понимаете. Просто есть вещи, которых вы обо мне не знаете, – я имею в виду обо мне настоящей. Я не то, чем кажусь.
– Как бы то ни было, я хочу держать вас в объятиях и молю Бога о том времени, когда вы будете приходить ко мне со всеми вашими надеждами и светлыми ожиданиями, когда мы станем мужем и женой. Не могу выразить, как был бы я счастлив, если бы вы признались, что испытываете ко мне нежность. Вы так ответили на мои поцелуи, что мне показалось – вы не остались равнодушной к моим попыткам сближения. Уверяю вас, это совершенно естественно.
– Вы говорите о физической любви, – с трудом прошептала она. Сердце ее сильно билось. Его удары отдавались у нее в ушах, и она вся дрожала. Это была не только реакция Кэрол Симмонс. Это как-то было связано с телом леди Кэролайн. Девушка не понимала, что с ней, и никак не могла перестать дрожать. – Я должна вам объяснить…
– Могу ли я надеяться, что эта сторона наших супружеских отношений станет для вас источником радостного ожидания, поскольку мы теперь начали ближе узнавать друг друга и использовать возможности, которые у нас есть?
– Да, но… – Она хотела рассказать ему о леди Августе и о том, как та перенесла ее в другую эпоху. Она хотела признаться, что в юности глупо и неразумно вела себя с Робертом Драммондом и это привело ее к эмоциональному срыву, и пусть он скажет, узнав правду, что это не имеет значения. Она хотела, чтобы он знал о ней все и по-прежнему любил ее, потому что ему нужна именно она, Кэрол Симмонс.
Она пыталась говорить – и поняла, что не может. Предостережение леди Августы в сочетании с ее собственным страхом перед тем, как может сказаться в будущем нарушение этого запрета, удержали ее от рассказа, уже сложившегося у нее в голове и готового сорваться с языка.
– Все это так сложно, – прошептала она.
– Тогда давайте поищем вместе, как все упростить. – Николас обнял ее и крепко поцеловал.
Она не сопротивлялась, поскольку сама этого хотела. Поэтому же она не обращала внимания на непрекращающуюся дрожь всего ее тела и странный голосок, панически твердящий где-то в глубине сознания, что всякое мужское прикосновение должно вызывать у нее отвращение. Другой голос, более громкий, перекрыл его, утверждая, что ничто, связанное с Николасом, не может быть отвратительным. Кэрол встретила его поцелуй, охваченная волной нарастающего желания.
Не прерывая поцелуя, Николас расстегнул ее плащ. Его руки скользнули под тяжелые полы плаща из толстой шерсти, отбросили их. В этот вечер на ней было платье из желтого газа. Между низким вырезом и высокой талией было совсем мало ткани, и ему легко удалось стянуть с нее лиф платья. Ее обнаженная кожа чувствовала холодный воздух и его горячие губы. А руки! Ничьи руки не прикасались к ней с такой нежностью и не вызывали такой сумятицы в чувствах.
Кэрол застонала, прижимаясь к нему. Он еще сильнее потянул вниз ее желтое газовое платье. Мгновение спустя она предстала перед ним обнаженной от талии до подбородка, и он прикасался к ней, целовал и ласкал.
– Красавица моя, – шептал он с обожанием, хотя, конечно же, ничего не видел в темноте кареты. Кэрол охватило блаженное тепло. Его руки ласкали ее все ниже. – Ты прелестна, Кэролайн!
Жесткая от крахмала льняная рубашка Николаса царапала ей грудь, бриллиантовая головка булавки, воткнутой в галстук, попав ей на губы, показалась кусочком льда, когда она прижалась к нему, ища его губы… и нашла…
Карету тряхнуло, и она остановилась. Кэрол слышала – как будто это происходило где-то очень далеко, – что один из лакеев спрыгнул на землю и пошел по хрустящему льду открывать дверцу кареты.
– Бог мой, что я делаю?
Николас поспешно натянул ей на плечи платье. Кэрол услышала звук рвущейся ткани. Она путалась в плаще, пытаясь надеть его до того, как дверца откроется. Ее руки в перчатках так дрожали, что она не могла застегнуть крючок. Она всхлипнула от отчаянья – отчаянья не только по поводу неподдававшейся застежки.
– Я застегну. – Отведя ее пальцы, Николас застегнул крючок и запахнул полы плаща как раз в тот момент, когда лакей широко распахнул дверцу и опустил лесенку. По обе стороны двери Марлоу-Хаус горели факелы. Их бешеное пламя отразилось в глазах Николаса. Он вышел из кареты и подал руку невесте.
Ее изумило его самообладание. Ни единая черта в его надменном лице не говорила о том, что происходило между ними в карете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Ответьте мне честно, Кэролайн.
– Вы правы, – медленно сказала она, – я изменилась. Зная, что наше совместное будущее устроено, что мне не нужно больше интересоваться…
– Да, – прервал он, – вы говорили мне, принимая мое предложение, что какое-то время вы беспокоились о своем будущем и о будущем Пенелопы.
– Вы действительно помните каждое мое слово? – спросила она, понуждая его пересказать этот разговор.
– Вы говорили, что намереваетесь стать компаньонкой леди Августы или найти унизительное место гувернантки, если это единственная возможность для вас жить достойно, но вы не хотите такой жизни для вашей сестры. Насколько я помню, тогда вы собирались отдать Пенелопе свое маленькое приданое, чтобы увеличить ее часть наследства и таким образом помочь сестре сделать хорошую партию. К счастью, я убедил вас, что Пенелопа наверняка откажется от этого плана, сочтя его несправедливым по отношению к вам, и поэтому вы приняли мое предложение. Полагаю, что мое предложение дать за Пенелопой хорошее приданое сыграло главную роль в вашем решении.
– Пенелопе можно желать только хорошего.
– Именно ваша любовь к сестре привлекла меня к вам поначалу. У меня нет ни сестер, ни братьев, и я рассматриваю вашу привязанность друг к другу как нечто прекрасное и священное.
– А я вам дорога? – прошептала она.
– Вы с каждым днем становитесь мне все дороже.
Кэрол подавила легкую вспышку ревности, поняв, что ей не дождаться любви Николаса. Ревновать к леди Кэролайн у нее не было никакого права. Не по вине этой леди Кэрол оказалась в теле женщины XIX века.
На самом же деле Кэрол начинала нравиться леди Кэролайн. Девушка, которая хотела выйти замуж, чтобы обеспечить счастливое будущее сестры, заслуживала восхищения в эту эпоху, когда возможности женщин были так ограничены. Кэрол только хотелось бы узнать истинные чувства леди Кэролайн к Николасу. С ее же точки зрения, выйти замуж за Николаса, спать с ним каждую ночь, вынашивать его детей отнюдь не было уделом худшим, чем смерть. Жизнь с ним могла стать интересным вариантом жизни в раю.
– Вы не можете утверждать, что боитесь меня, – прошептал Николас ей на ухо, – после вчерашнего вечера.
– Я не боюсь вас. В том смысле, как вы это понимаете. Просто есть вещи, которых вы обо мне не знаете, – я имею в виду обо мне настоящей. Я не то, чем кажусь.
– Как бы то ни было, я хочу держать вас в объятиях и молю Бога о том времени, когда вы будете приходить ко мне со всеми вашими надеждами и светлыми ожиданиями, когда мы станем мужем и женой. Не могу выразить, как был бы я счастлив, если бы вы признались, что испытываете ко мне нежность. Вы так ответили на мои поцелуи, что мне показалось – вы не остались равнодушной к моим попыткам сближения. Уверяю вас, это совершенно естественно.
– Вы говорите о физической любви, – с трудом прошептала она. Сердце ее сильно билось. Его удары отдавались у нее в ушах, и она вся дрожала. Это была не только реакция Кэрол Симмонс. Это как-то было связано с телом леди Кэролайн. Девушка не понимала, что с ней, и никак не могла перестать дрожать. – Я должна вам объяснить…
– Могу ли я надеяться, что эта сторона наших супружеских отношений станет для вас источником радостного ожидания, поскольку мы теперь начали ближе узнавать друг друга и использовать возможности, которые у нас есть?
– Да, но… – Она хотела рассказать ему о леди Августе и о том, как та перенесла ее в другую эпоху. Она хотела признаться, что в юности глупо и неразумно вела себя с Робертом Драммондом и это привело ее к эмоциональному срыву, и пусть он скажет, узнав правду, что это не имеет значения. Она хотела, чтобы он знал о ней все и по-прежнему любил ее, потому что ему нужна именно она, Кэрол Симмонс.
Она пыталась говорить – и поняла, что не может. Предостережение леди Августы в сочетании с ее собственным страхом перед тем, как может сказаться в будущем нарушение этого запрета, удержали ее от рассказа, уже сложившегося у нее в голове и готового сорваться с языка.
– Все это так сложно, – прошептала она.
– Тогда давайте поищем вместе, как все упростить. – Николас обнял ее и крепко поцеловал.
Она не сопротивлялась, поскольку сама этого хотела. Поэтому же она не обращала внимания на непрекращающуюся дрожь всего ее тела и странный голосок, панически твердящий где-то в глубине сознания, что всякое мужское прикосновение должно вызывать у нее отвращение. Другой голос, более громкий, перекрыл его, утверждая, что ничто, связанное с Николасом, не может быть отвратительным. Кэрол встретила его поцелуй, охваченная волной нарастающего желания.
Не прерывая поцелуя, Николас расстегнул ее плащ. Его руки скользнули под тяжелые полы плаща из толстой шерсти, отбросили их. В этот вечер на ней было платье из желтого газа. Между низким вырезом и высокой талией было совсем мало ткани, и ему легко удалось стянуть с нее лиф платья. Ее обнаженная кожа чувствовала холодный воздух и его горячие губы. А руки! Ничьи руки не прикасались к ней с такой нежностью и не вызывали такой сумятицы в чувствах.
Кэрол застонала, прижимаясь к нему. Он еще сильнее потянул вниз ее желтое газовое платье. Мгновение спустя она предстала перед ним обнаженной от талии до подбородка, и он прикасался к ней, целовал и ласкал.
– Красавица моя, – шептал он с обожанием, хотя, конечно же, ничего не видел в темноте кареты. Кэрол охватило блаженное тепло. Его руки ласкали ее все ниже. – Ты прелестна, Кэролайн!
Жесткая от крахмала льняная рубашка Николаса царапала ей грудь, бриллиантовая головка булавки, воткнутой в галстук, попав ей на губы, показалась кусочком льда, когда она прижалась к нему, ища его губы… и нашла…
Карету тряхнуло, и она остановилась. Кэрол слышала – как будто это происходило где-то очень далеко, – что один из лакеев спрыгнул на землю и пошел по хрустящему льду открывать дверцу кареты.
– Бог мой, что я делаю?
Николас поспешно натянул ей на плечи платье. Кэрол услышала звук рвущейся ткани. Она путалась в плаще, пытаясь надеть его до того, как дверца откроется. Ее руки в перчатках так дрожали, что она не могла застегнуть крючок. Она всхлипнула от отчаянья – отчаянья не только по поводу неподдававшейся застежки.
– Я застегну. – Отведя ее пальцы, Николас застегнул крючок и запахнул полы плаща как раз в тот момент, когда лакей широко распахнул дверцу и опустил лесенку. По обе стороны двери Марлоу-Хаус горели факелы. Их бешеное пламя отразилось в глазах Николаса. Он вышел из кареты и подал руку невесте.
Ее изумило его самообладание. Ни единая черта в его надменном лице не говорила о том, что происходило между ними в карете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80